Che la mia ferita sia mortale перевести: Нож N.C.Custom Vendetta сталь AUS-8

Содержание

Проза : Советская классическая проза : ГЛАВА СЕДЬМАЯ : Вениамин Каверин : читать онлайн

вы читаете книгу
ГЛАВА СЕДЬМАЯ 17.VIII.1926. Милый друг, мы в Бонифачо, на Корсике, — вне времени и пространства. Дожили до того, что остается, кажется, сделаться чемпионами мира по плаванию: морем до Марселя, а оттуда — по шпалам. Или — что вероятнее — придется оставить Георгия заложником (в лавочке — долги), а самой ехать в Париж раздобывать деньгу. Не хочется смертельно. Я работаю, захлебываясь, уговаривая себя не спешить, передохнуть. Точно сам св. Пафнутий (покровитель художников) ткнул меня в то, что я давно должна была увидеть, понять, написать. Что-то вдруг открылось, распахнулось во мне. Объяснить это сейчас невозможно. Может быть, потом, когда остановлюсь, оглянусь. Бонифачо — городок удивительный. Живут здесь люди, для которых именно это важнее всего, то есть что они — люди. А что они — рыбаки, виноделы, кожевники — тоже, разумеется, важно, но не так, поменьше. Между собою все они — родственники. Работать им некогда — то крестины, то похороны, то свадьбы. Праздников — немного меньше, чем дней в году. Называют они себя: «рантье без ренты», — с юмором, который понимают и ценят. Женщины носят красивые красные кувшины на головах, не придерживая — по-итальянски. Носят грациозно — откинутость стана придает им гордую осанку. Многие в трауре: по близким родственникам здесь ходят в трауре пять-шесть лет. Впрочем, и национальный костюм у них — черного цвета. Много хорошеньких, но нравы очень строгие, по-своему домостроевские. Если девушка просватана, а жених скрылся — кончено! Никогда и никто ее не возьмет. Но стоит ему показаться на горизонте — женят насильно или убьют. Здесь принята до сих пор vendetta, о ее героях рассказывают фантастические истории. Жандармы смотрят на бандитов сквозь пальцы, а «континент», то есть Франция, даже фабрикует для них специальные ножи: с одной стороны вдоль лезвия — «vendetta Corsa», а с другой — «Che la mia ferita sia mortale»[8]. Прибавь к этим впечатлениям море, в которое бонифачийцы «вписаны», как будто они и не могут существовать вне его синевы, соли, свежести, и ты поймешь, как не хочется мне уезжать отсюда. Пишу тебе у окна, а через стекло меня смело рассматривает ласка. Каждый день она приходит за своим обедом, который мы ей оставляем неподалеку. Живем мы в километре от Бонифачо, на скале (где стоит крестик). Прямого спуска к морю нет, приходится обходить полкилометра. С нами — Джакомо, друг Георгия, тот самый грустный, рассеянный бородач, русский художник с иностранной фамилией, который интересовался твоим мнением о нашей «птичье-небесной жизни». Кстати, эта формула как нельзя лучше подходит к нынешнему образу существования: мы живем робинзонами, в крошечном домике, без мебели, спим на ящиках и соломе. Зато из окон видна Сардиния. Георгий собирается промышлять рыбной ловлей. Вчера, например, он притащил какую-то красную, похожую на бульдога рыбу, такую занятную по цвету и форме, что я ее писала целый день, пока взревевшие от голода мужчины не заставили меня сварить из нее уху. Так-то, мой дорогой. Все было бы хорошо или по меньшей мере недурно, если бы я не вспоминала чаще, чем следует, о том, что в Париже, на бульваре Пастер, есть bureau № 102, а в этом bureau меня ждут твои письма. Не о любви, а хоть о том, что ты жив и здоров (как твоя малярия?), о живописи, о твоей летней бродяжнической жизни, которая так странно соединяется с зимней, академической, математической. Не подумываешь ли снова — ох! — приехать в Париж? Так же, как первые парижские письма Лизы Тураевой, это письмо состояло из открыток с «продолжением», ожививших и дополнивших ее рассказ о Бонифачо и корсиканцах. На развернутой панораме бонифачского побережья был отмечен крестиком маленький домик, стоявший высоко среди скал и еле заметный среди кустарников «маки́». Панорама охватывала лишь часть побережья и кончалась каменной трапецией цитадели, напоминавшей суровую крепость Вобана в Марсельском порту. 10.IX.1926. Бонифачо. Объяснить тебе, как я пишу, — трудно. В тех холстах, которые ты видел в Мениле, была определенность, от которой я теперь сознательно отказалась. Тебе понравилось мое «Зеркало», попробуй представить себе, что ты пришел к пониманию того, что это — зеркало (а не окно или дверь), не путем прямого, непосредственного постижения, а через живопись, через цвет, его движение, композицию и т. д. Корсика — собор, построенный природой. Это страна величественная, готическая, вознесенная к небу. Камень, море и лес в неожиданных, поражающих сочетаниях. Взметенные и навеки застывшие, дикие, покрытые зеленью скалы. Предметность, обязывающая, настоятельная, рвущая холст, — не удивительно, что мне захотелось шагнуть через нее: увидеть ее не в смысловом, а в живописном значении, в отношениях цвета. Ну, как еще объяснить? Из темного грота я вижу море, которое где-то сливается с небом. На этом фоне графически отчетливо вписаны неподвижные рыбачьи лодчонки. Но вижу я не море и небо, а лилово-лазурные тона светящегося полукруга, и в нем, в его глубине, синеватые матово-черные стрелы. Это вовсе не значит, что море и небо навсегда исчезают с холста. Если работа удается, они появляются снова. Но теперь они принадлежат уже мне и никому другому, потому что именно я увидела их такими. Ты скажешь, что я сошла с ума, стараясь сперва потерять предмет, а потом найти его в переходах цвета? Может быть! Корсиканцы, кажется, уже решили, что я — помешанная, но они любят меня, деликатны и только скорбно покачивают головами. Георгий, у которого нет времени на споры, бесится, но молчит. Единственный человек, которому нравятся мои картины, — бонифачийский дурачок Жозеф, мой самый близкий друг и ежедневный гость. Он высокий, худой, без «фаса», безобидный и удивительно добрый. Его зовут простаком (simple), за глаза подтрунивают. Он болен, рыбной ловлей занимается для удовольствия, живет в семье сестры, где его очень любят. Завтра еду с Георгием в горы — начало охоты. Хочу воспользоваться экипажем и писать этюды в оливковых садах. Для меня это — печальный день, я совершенно не переношу убийства. Старая тема, но меня она всегда остро волнует. И представь, Георгий — страстный охотник. Я понимаю его страсть (как спорт), но видеть убийство и страдания животных — не в силах. Вся беда в том, что мы многое, очень многое допускаем — лишь бы не видеть! Днем еще жарко, а утром и вечером уже свежеет. Дни стоят нежные, голубые и бирюзовые. Как только начнутся ветры, особенно мистраль, придется укладывать пожитки. Привет Наде. Очень рада, поздравь ее за меня. Что представляет собой студия, в которой она будет играть? Это — театр? 15.Х.1926. Так вот что ты называешь «письмами не о любви»? Снова поехать в Крым, пройти от Гурзуфа до Алупки, провести ночь в Верхнем Мисхоре, у старика Бекирова, который еще помнит меня? Найти Олеиз, где я мечтала о Византии? Поехать в Казань и опоздать на торжественное заседание памяти Лобачевского только потому, что тебе захотелось убедиться в том, что еще жива, не вырублена роща за Новиковой дачей? Спасибо тебе, мой родной. Но подумай и обо мне — о той, которая читала тебе «Александрийские песни» Кузьмина в этой березовой роще… Но больше всего я благодарна тебе за фотографию Вардгеса Яковлевича. И где только ты достал ее — ума не приложу. Написал в Эривань? Свел знакомство с какими-то армянскими художниками? Таким молодым, как на этой фотографии, я его не знала — это, должно быть, девяностые годы? Хотя и догадывалась, что он был очень хорош собой. Какое умное, доброе лицо, не правда ли? Глаза — задумчивые, разрез — плавный, продолговатый, и какие-то победительно-нежные. Даже борода — добрая. А эта трогательная франтоватость, над которой я подшучивала, — белый жилет, изящная шляпа с кантом, брелоки! Он ведь и в голодной, опустошенной Ялте старался принарядиться. Ты не мог сделать мне лучшего подарка. В наказание посылаю тебе образец «письма не о любви». Вчера я была на вечере Ларисы Нестроевой. Впечатление сильное, острое. Впечатление неожиданной зависимости от ее поэзии и даже едва ли не от самого факта ее существования. Стихи ее трудно слушать, их надо читать глазами, вдумываясь в каждое слово. Но и не вдумываясь, а только смутно их различая, начинаешь чувствовать, что вся она — невысказанный упрек нам, ушедшим с головой в постылую борьбу за существование. Ушла — должна была уйти в это — и она. Но она не только «в ней», но и «над ней». И в этом «над» — ее сила. Причем это «над» относится не только к нашей распыляющей сознание жизни. Это — «над», заглядывающее вперед, не частное, а самое общее, какое только можно представить. Не умею выразиться яснее. Читает она тихим голосом, сдержанна и внешне спокойна. Смертельно хочу познакомиться с ней, инстинктивно чувствуя, как это важно для меня и для моей работы. Была на выставке средневекового искусства в Национальной библиотеке. Какие краски, какое великолепие! На выставке — не только манускрипты с их чудом паутинной работы, на стенах — драгоценные фигурные ковры, в витринах — слоновая кость, золото нумизматики, золотые львы и леопарды, золото — червонное, светлое, теплых и холодных тонов. А какая ксилография! Невозможно представить себе, что это — ее детство, первые шаги. Коричнево-красные, желтые, серые краски сохранили свежесть, в этом ты можешь убедиться и сам — посылаю тебе репродукцию одной из лучших ксилографий конца четырнадцатого века. Не кажется ли тебе, что она напоминает Шагала? P.S. Спасибо за фотографию твоего маленького горца. На ней — ты, человек никогда не садившийся на лошадь, а он — никогда с нее не слезавший. Первое вполне соответствут действительности, если вспомнить твой рассказ о Военно-Сухумской дороге. Второе — догадка, конечно, хотя что-то летящее, подгоняющее, стремительное можно различить в его, еще детском, взгляде. Ты пишешь, что он принадлежит к тем редким натурам, которые добиваются своей цели в девяноста девяти случаях из ста. Дай бог. 22.IV.1927. Париж. Вот уже три месяца, как я не работаю, начатые холсты стоят лицом к стене, и отвращение, которое я испытываю к себе, никогда еще не казалось мне таким ощутительным, осязаемым. Вот его бы и написать! Куда там! Ни одной свободной минуты! Расписываю шелковые модные платки, шали, шарфы. Занята с утра до поздней ночи и боюсь только одного: остановиться, оглядеться. Сперва меня пригласили в одну мастерскую пайщицей, а потом надули (тайком продавали мои платки за 200 франков, а мне выплачивали только сто) — и тогда мы с Гордеевым, набравшись смелости, решили открыть мастерскую прикладного искусства. За крошечное ателье 2,5 на 6 метров заплатили 500 франков отступного и столько же за ремонт. Занимаемся мы выжиганием и раскрашиванием зонтичных ручек и выпускаем — ты не поверишь — до 500 ручек в день. В ателье работаем мы с Георгием и еще два художника, а остальные десять (с женами) — дома. Меня зовут «королевой пирографии», и молва обо мне обошла все ателье. Таким образом, моя деятельность получила наконец широкое признание. Сколько времени будет длиться эта мука — не знаю, должно быть, еще месяца два. Я выплатила спешные долги, купила два платья, туфли, пальто — деловая женщина должна прилично одеваться. Короче говоря, я — в отчаянии, мой дорогой! Случается, что я вдруг, задохнувшись, приложив руку к сердцу, останавливаюсь перед страшной мыслью, что слепну, теряю чувство цвета, перестаю видеть. Прибавь к этому еще одну неожиданность, которая могла доставить мне много радости, а принесла только одни огорчения. Алексей (мой первый муж) в Париже. Я узнала об этом от одной незнакомой дамы, в чужом доме, однако, как вскоре выяснилось, совсем не случайно. Алексея она знает очень хорошо (жила с ним в одной квартире в Стамбуле). Он теперь богатый или, по меньшей мере, состоятельный человек. Она пришла в этот дом, чтобы сказать мне, что он будет счастлив поговорить со мною. Я, разумеется, сразу же согласилась — мне самой очень хотелось увидеться с ним, вспомнить Чибукли, расспросить. Но по своей глупой откровенности я рассказала об этом Георгию, и он устроил мне отвратительную, дикую сцену. День и час были уже назначены, но я была вынуждена послать Алексею записку — откровенную, — что мы не можем встретиться, к моему глубокому сожалению. Надо же было, чтобы через несколько дней, в церкви, у всенощной, мы оказались почти рядом с ним. Я не видела его, было много народу, но Георгий видел. Конечно, он не поверил мне, когда я сказала, что мы не встречались, и ты легко можешь представить себе, что началось в тот же день, едва мы вернулись в нашу опротивевшую мне сараюшку! Нет, надо уходить. Но куда? Куда? 2.V.1927. Париж. Да, мне тоже хочется прочитать мемуары Казановы. Что за век! Сейчас к нему большой интерес и в искусстве. Мастеров барокко «открывают» снова — и, как это всегда бывает в подобных случаях, преувеличивают их значение. Первая стена в Лувре (помнишь, в Итальянском зале) считалась скучной, а теперь о мастерах, мимо которых прежде равнодушно проходили, читаются курсы лекций. Ситроен (автомобильная фирма) отправился в Африку для испытания своих гусеничных машин и взял с собой Александра Яковлева. Вот кому повезло! Мы с ним не встречались с тех пор, как я занималась у него в студии Добужинского, а тут вдруг случайно встретились на одной выставке, и он интересно рассказал о своем путешествии. Экспедиция пересекла Африку, а потом, по восточным провинциям, добралась до Мадагаскара. Он работал урывками, только на остановках. Его модели разбегались во все стороны, заставить туземцев позировать было почти невозможно. И все-таки он привез триста больших рисунков и около сотни этюдов. Писал вождей африканских племен, их жен, детей, домашнюю жизнь, охоту. Его выставка имеет громадный успех. Я пошла и была разочарована. Это новость для Парижа, но не для живописи. Он очень многое видел, но почти ничего не «увидел». Впрочем, кажется, так думаю только я. Умер Рильке, ты, верно, читал? Или у вас об этом не пишут? Иногда мне кажется, что я вижу сон, чем-то значительный в самой своей нелепости, один из тех, которые начинаешь рассказывать — и вдруг останавливаешься, запутываешься, умолкаешь. А иногда я записываю в карнэ какую-нибудь свою мысль (для тебя), а потом не могу разобрать собственные закорючки. Ездила по делам Георгия в Экс, на родину Золя и Сезанна. Забавный город! И к тому и к другому относятся с отвращением. Золя поставили памятник, и сразу же на постаменте появились — и появляются до сих пор — оскорбительные надписи. В музее — ни одной картины Сезанна. Нет пророка в своем отечестве! Я могла бы написать тебе о гастролях еврейского театра «Габима», имевшего большой успех в Париже. О том, что для настоящей оценки Энгра, оказывается, был нужен кубизм. О том, что я читаю Марселя Пруста (когда есть время) и твои письма (даже когда его нет). О том, что я купила старый (13-го года) иллюстрированный каталог выставки икон в Москве. Кстати, не попадется ли тебе каталог за 1912-й? Вот видишь, как много занятного и поучительного на свете, кроме любви. К Наде не ревную. Передай ей мой привет, скажи ей, что она для меня — милая сестра. Я хотела послать ей что-нибудь с тобой из Парижа, но ведь было «житие» с одной стороны и расцвет души — с другой. Пришлю при первой возможности. Люблю ее уже и за то, что она не отняла тебя у меня. В Париже погода ужасная, вечный дождь, а если случится ясный день — жара и духота умопомрачительная. Но город розовый и голубой, все мужчины носят розовые костюмы и шляпы. Дамы подражают Жозефине Беккер — прелестная мулатка! Мы снова поедем на Корсику — если удастся оставить ателье за собой. Это прекрасно, что ты так радуешься, помогая своему Джамилю, хотя не могу взять в толк, чем он напомнил тебе младшего брата. Твой брат был русский гимназист (помню его прекрасно, хотя видела только раз), то есть личность вполне определенная в своей грубоватости, беспечности, лохматости, браваде. И особенным отношением к миру, которым гимназист и отличался от реалиста или кадета. А Джамиль, судя по твоим письмам, человек неколеблющийся, отдающий себе приказания. Он принадлежит к своему народу, — кстати, я даже не знаю, кто он? Лезгин? Для меня новое в его истории соединяется со всей той новизной жизни в России, о которой после твоего отъезда осталось все же впечатление «не в фокусе», хотя я многое поняла и узнала. Бонифачо, 2.V.1927. О, какой ураган! Как скрипит и дрожит наш домик, открытый со всех сторон, и как страшно показывается серо-черная громада цитадели на той стороне обрыва. Ты видел «Золотую лихорадку»? Вот такой же ветер рвется в наши окна, стучится в дверь, а на чердаке точно кто-то мечется из угла в угол и гулко хлопает полуоторванной ставней. Холодище, впору хоть надевать шубу. Модель для моего портрета — старый рыбак, красномордый и лукавый, не пришел из-за плохой погоды. Остается только писать себя. Это было бы недурно, если бы не приходилось довольствоваться маленьким зеркалом. Обещано большое. Тогда мне легче будет смотреть на себя, как на модель. Маленькое зеркало, существующее для того, чтобы подвести глаза или попудриться на ходу, напоминает мне, что я женщина, а посторонние мысли, как известно, вредны для работы. В особенности когда невозможно сделать их непосторонними или даже главными. Это удается немногим. Лариса Нестроева, с которой я наконец познакомилась накануне отъезда, не выходит у меня из головы. «Немногие» — это она. Наши страдания, наш внутренний голос, заглушенный интересами дня, наша работа, до которой так трудно дойти, доползти, добраться, — это тоже Россия. И, может быть, самая страшная, самая безнадежная сторона нашей нищей, цыганской жизни — непонимание или нежелание понять, что мы — тоже Россия. В Нестроевой поражает не только острота умственного зрения, но сила художника, сумевшего превратить в поэзию и это. Да не «и это», а именно это. Поэзия для нее — поступок, это сказывается даже в том, как она читает стихи. И не только поэзия. Она живет в мире поступков, значительных решений, не шажков, а шагов. Либо отказывается — и наотрез, либо признает и тогда, как у Блока, «приветствует звоном щита». Обкатанное, благополучное существование не может превратиться в искусство, потому что надо отдавать жизнь сырьем, перемолотую, не дареную, а выстраданную. Вот о чем я думала, глядя в маленькое зеркало, работая над своим автопортретом — в шляпе, в повороте труакар, с левой стороны лица, уходящая в бесконечность, в Корсику, в этот ураган, сотрясающий наш жалкий домик. Да, бросить все, и прежде всего Георгия с его искренним, несчастным желанием сделать меня «своим созданием», то есть собой, уйти, не знаю куда, остаться одной — и работать! Не зарабатывать, а работать. Мне немного надо одной. Авось не умру! А так непременно умру — и очень скоро. Мне и то часто снится, что я умираю от чахотки и пишу тебе об этом, и боюсь, что не успею кончить письмо. На днях Георгий и Джакомо выпили коньяку больше, чем следовало, и, когда я на что-то пожаловалась, стали подтрунивать над моей печальной судьбой. Смеялась и я. Решено было меня похоронить. Джакомо сочинил эпитафию, Георгий нарисовал эскиз памятника, а я написала завещание, оставив ему не картины, которые ему не нравятся, а свой скелет. Потом мы спели погребальную мессу и устроили отличный колокольный звон с помощью ложки и медного таза. И это было так грустно… себя хоронить. Кончилось это горькими слезами (конечно, моими), как, впрочем, и полагается на похоронах. Будь здоров, мой дорогой. Я еще жива, как видишь. Мой старый рыбак пришел, несмотря на отвратительную погоду, и рассказал с глубоким сожалением, что жандармы убили героя Корсики, бандита Романетти, короля «маки́» (так называются здесь непроходимые кустарники, которыми покрыты горы). Говорят, что его предал один из ближайших друзей. Ты, конечно, читал «Коломба́» Мериме? Нравы на Корсике не изменились с тех пор. Зимой в нашем домике тоже скрывался бандит. Ему тайком приносили еду. На ставне до сих пор сохранилась предостерегающая карандашная надпись, а у моей постели вся стена закопчена костром, который он разводил в комнате, чтобы дым не был виден над трубой. Привет милой Наде. Как она поживает? Пиши, родной. Твоя Лиза. 14 июля 1927. Бонифачо. Сегодня, завтра в Париже все танцуют. На площадях оркестры играют фокстроты и шимми. Шоферы, проезжая мимо, вылезают, делают тур-другой и возвращаются к терпеливым седокам. «Взять Бастилию» спешит весь Париж. До 14 июля он делится на богатых и бедных, веселых и угрюмых, злых и добрых, а после 14 июля лишь на «уезжающих и остающихся». Все, кто может уехать, страстно ждут этого дня. А мы живем здесь язычниками, дикарями. Я сильно загорела, потолстела и даже, говорят, помолодела лет на пяток. Рыбаки наивно ухаживают за мной, и Жорж не ревнует, может быть, потому, что кроме своих панно очень занят охотой. В хорошие дни ходим километров за шесть к фонтану пресной воды (здесь с водой трудно). Дорога утомительная, каменистая. Как-то на днях я устала, меня посадили на осла (который вез хлеб, вино и кастрюли), и мужчины, которые шли сзади, говорили, что это было занятное зрелище: мой силуэт проецировался на зарю с грозными облаками, вокруг шли рыбаки с длинными удилищами — ни дать ни взять Жанна д’Арк с почетным эскортом! Последнее письмо, которое я получила от тебя перед отъездом на Корсику, было из Нижнего. Конечно, я помню главный дом на ярмарке и ужаснулась, представив себе, что он был почти на сажень под водой. Я читала о необычайном разливе Волги в этом году, но, конечно, и представить себе не могла, что вода залила не только деревни и села, но и такие города, как Астрахань и Нижний. Из письма Карновского: «…А у причала в Нижнем стоял наш с тобой «Владимир Мономах» под другим, конечно, названием. Так же готовятся к ярмарке, так же продают воблу на берегу, а плашкоутный мост еще не наведен. По вечерам с Откоса видны тихие зори, а позднее — затуманенная даль с коростелями и отдельным, уже сдержанным рокотом соловья. Ему осталось петь тринадцать дней, тех самых, которые еще так недавно отделяли Русь от Европы. Она отделена теперь не временем, а характером постижения жизни. И я не понимаю, почему люди с жаждой необычайного не рвутся в Россию»… …А как я завидовала твоей поездке в Вятку, и как умно ты поступил, найдя время среди своих лекций и консультаций съездить на Керженец, в те места, где стояли и еще стоят, как ты пишешь, раскольничьи скиты! Я почему-то думала, что Китеж — в Костромской губернии. Кстати сказать, в прошлом году я видела ваш чудесный «Град Китеж» в Гранд-Опера. Надо обладать талантом и энергией Эмиля Купера, чтобы соединить французский оркестр с русским хором и без декораций добиться такого успеха! Поздравляю тебя с днем рождения и посылаю цветы абсента. Тот горько-сладкий напиток, который готовился из него во времена Верлена, запрещен. От него сохранилось только название. Но здесь его готовят и пьют. Что касается меня, я кладу абсент в постель — здесь царство блох, которые боятся его, как нашей полыни. Надеюсь, что ты не рассердишься на меня за этот более чем скромный подарок? Я надеялась, что мне удастся закончить автопортрет и послать его тебе ко дню твоего рождения. Не удалось, но непременно пошлю — должно быть, уже из Парижа. Привет Наде, как она? Какой умница Джамиль, что не согласился с твоим «требником любви». Представляешь себе, как выглядел бы этот требник в его ауле? Мне кажется, что у вас с ним есть общие черты — равнодушие к повседневности, которая, по самой своей сущности, не может помешать достижению цели. 18.IХ.27. Пишу тебе с «необитаемого острова» — не знаю даже его названия. Это — первая наша поездка на лодке с местными рыбаками: иметь или снимать лодку иностранцам запрещено — близка Италия, боятся шпионажа. .. Набрав всяких съедобных ракушек, я лежу у моря, прислушиваясь к колокольчикам коз, которые бродят где-то неподалеку по скалам. Лежу и думаю о том, что любовь — это, в сущности, простейший способ познания мира и что подлинную сущность человека видит только тот, кто действительно любит. Кто писал о «музыке души»? Ее-то и слышит тот, кто любит. А все другие слышат в лучшем случае гаммы, а то и уличный шум. Кончаю вечером, дома. Мужчины вернулись с рыбной ловли, и мне пришлось оторваться от своих размышлений: началось главное событие дня — приготовление ухи. Все горячатся, кричат. Рыбу чистят прямо в воде, внутренности растирают между скал, волны разносят запах, и из-под скал выползают мурены. Огромные, больше метра, со змеиными головками, похожие на удава. Их бьют острогой — и нужно метко попасть, если не хочешь получить ядовитый укус, который долго не заживает. Мурена умирает, извиваясь стремительными, острыми углами. Зрелище невыносимое, и для меня оно не искупается тем, что рыбаки готовят необычайно вкусное блюдо из ее белого, нежного мяса. Мы проживаем последние деньги и в конце сентября вернемся — без единого су — в Париж. Я очень рада за тебя, что ты сможешь этим летом съездить в Сибирь, — это, по-моему, не менее интересное путешествие, чем за границу. И я завидую Наде, с тобой очень приятно ездить. Только, пожалуйста, не скупись, пиши мне с дороги чаще и подробнее. Мне не хотелось бы прерывать переписку до осени, как это всегда бывает. Если самому будет некогда, пусть Надя пишет, я буду аккуратно отвечать, только адрес напиши заранее, если можно. Как вы жили эту зиму? Расскажи мне о театре, в котором играет Надя. Как ее дела? Ты пиши о ней побольше, я всегда рада. Я хотела бы ей написать о здешнем театре, но, к сожалению, почти не бываю, а писать чужие отзывы как-то неинтересно. Собирались сходить на новинку, но не удалось. Сначала много работали, а потом сразу уехали: и устали, и денег не хотелось тратить, чтобы побольше сохранить на лето. Обнимаю тебя, мой дорогой. К этому письму, отправленному из Парижа, был приложен автопортрет Лизы, очевидно, тот самый, о котором она писала: «в шляпе, с левой стороной лица, уходящей в бесконечность». Но это была вовсе не расплывающаяся, неопределенная бесконечность. Лицо было размышляющее, с широко открытыми глазами, а слева от него — стремительно бегущие вверх зеленые и розовые пятна: буря, ворвавшаяся в кустарники, пригибающая деревья. Неподвижно тупой оставалась только серо-солдатская граненая корма цитадели. 25.XII.27. Париж. Плохи мои дела, родной. Я почти бросила работу в надежде, что ателье обеспечит нас хоть на полгода. Увы, его пришлось закрыть. За границей не хуже нас научились расписывать шали и зонтичные ручки. Покупают теперь только образцы. Англичане и американцы сбежали из Парижа — дороговизна, кризис, «благодетелям» не до искусства. Хорошо, что у нас было кое-что зимнее, а то обносились на Корсике, купить не на что, а между тем в Париже настоящий русский мороз. Сегодня на улицах — веселые, спешащие на праздничный вечер люди с игрушками и цветами в руках. А мы торчим в своей тараканьей щели, где даже нашему коту Прокофию некуда протянуть хвост, и никаких тебе праздников, никаких игрушек. Вот сижу я сейчас с ногами на кровати и пишу тебе, а Георгий и Джакомо свистят дуэтом, выглаживая стеклянными шкурками свое панно, — вообрази эту приятную музыку! Вчера, впрочем, был хороший вечер: читали «Конька-Горбунка» и пели студенческие песни. Но все это кончится когда-нибудь — не привыкать стать! Может быть, и скоро! А теперь о другом. Помнишь ли ты мое письмо, кажется, апрельское, о вечере Ларисы Нестроевой? Я писала тебе тогда, что хочу поближе познакомиться с нею. Это осуществилось при довольно странных обстоятельствах. Еще в Стамбуле я познакомилась с Машей Снеговой, художницей, приятной, хорошенькой, но пустоватой женщиной, — помнится, я писала тебе о ней. Она прожила несколько лет в Праге, потом перехала в Париж. Мы встречались хотя и редко, но сердечно, не потому, что нас связывали общие интересы, а потому, что обе нуждались в женской дружбе. История у нее — не веселее моей. Она была влюблена в одного молодого человека (русского), замучившего ее своими «ни да, ни нет». Объяснялась эта нерешительность просто: он был близок с Ларисой Нестроевой. Не берусь судить об этих отношениях. Но раз уж они были, значит, и в нем что-то было. Но вот с месяц назад все решилось. Свадьбу устроили по старинке, со всеми обрядами и даже с посыпанием молодых овсом. Я, признаться, не удержалась от слез, увидев подругу в подвенечном платье, измученную и все-таки хорошенькую. А через несколько дней она прибежала ко мне в горьких слезах. Что же произошло? Нестроева вместо свадебного подарка принесла Маше переписанное собственноручно стихотворение, которое посвящено истории ее любви. Да какое там посвящено — пронизано, проникнуто, распято! Я утешала Машу, но, скажу откровенно, была восхищена этим, ни на что на свете не похожим, королевским, шекспировским шагом. Стихи необыкновенные, ударившие меня прямо в сердце, написанные — господи боже ты мой! — о нас, Костенька, о нас! Мы условились не писать о любви, так вот, как будто подслушав этот запрет, она о ней для нас написала. Как на Синай возвела она безвестность нашей любви, гордость этой безвестности, разлуку, которая не разлучает, а оборачивается неразрывностью, невозможностью расстаться. Давно уже все у Маши уладилось, она снова приходила ко мне, веселая, и моя жизнь идет, как прежде, — с безденежьем, с муками работы, а я все не могу расстаться с этими стихами, которые не только выучила наизусть, но храню вместе с твоими письмами, потому что это и есть твои и мои, наши письма. Теперь о встрече: ты знаешь, что я свободна в обращении и, вообще, неробкого десятка, а тут как на экзамен пошла, волновалась ужасно. Я ведь не очень понимала, зачем иду, но после десятиминутного разговора обе мы уже знали, что эта встреча была мне нужна, как… должно быть, как хлеб. Ты помнишь, Костенька, я всегда завидовала твоей удивительной способности прочитать страницу одним взглядом. Именно так, с первого взгляда, она меня прочитала. Тогда, на своем вечере, она была другая, приказывающая себе быть сдержанной, не отпускающая себя от себя, если можно так выразиться. И теперь сдержанна, но совсем по-иному. Ну, как передать тебе впечатление? Одета более чем скромно, платье немодное, поношенное, но все пригнано, подтянуто. Впечатление внутренней собранности вспыхивает сразу же после крепкого рукопожатия, а потом поддерживается каждым движением и словом. Фигура — прямо-таки египетская: плечи широкие, талия тонкая. Кажется неженственной, в светлых глазах прячется (а когда не надо прятаться, должно быть, ослепляет) умная женская сила. Еще одно впечатление: не спускается к собеседнику, а поднимает его до себя. Ну, а если не дал бог собеседнику крыльев, тогда просто — вежливость, естественная для полузнакомства. Она живет в Медоне, в пятнадцати минутах поездом от Парижа, полдомика с маленьким садом, у нее двое детей: мальчик, наверное, годика два, кругломорденький, в локонах, синеглазый, и девочка лет семи, красивая, с твердым, недетским лицом. Она пришла потом. Я застала Ларису Ивановну в домашних заботах, и сперва мне показалось, что она недовольна. Но как раз эти заботы и помогли моему смущению и первым неловким минутам. Она не могла поздороваться, обваливала мелкую рыбу в муке и жарила — и я, недолго думая, засучила рукава и принялась ей помогать. И наш разговор, как ни странно, начался с этой рыбы. Все утра пропадают, четыре раза в неделю рынок, нельзя пропускать и т.д. Она сказала, что «рыба», то есть дом, хозяйство, дети ничуть не мешают ей думать, но чувствовать — нет! Нельзя чувствовать, когда у тебя клейкие руки, масло брызжет, когда ежеминутно прислушиваешься — не плачет ли Саша, и беспокоишься, почему так долго не возвращается Катенька, которая пошла за «coeur de cheval»[9]. Я сама постоянно покупаю «foie»[10] или «coeur de cheval», три с половиной франка за фунт, потому что конина вдвое дороже. Мы заговорили о Катеньке. Лариса Ивановна сказала, что хочет отдать ее не в обычную школу, а в школу рисования Добужинского и Билибина. Я упомянула, что сама училась у Добужинского, и как-то незаметно растаяла первая неловкость. А потом мы уже говорили… Да бог весть, о чем мы только не говорили! Я почувствовала, что понравилась ей, иначе она не была бы со мной так откровенна. Или поняла мое одиночество? Или сама одинока? Но о том, как я пыталась сравнить наши жизни, — после. Конечно, Лариса Ивановна догадалась, что я не только прочитала стихи, которые она подарила Машеньке, но и пришла-то потому, что прочитала! Мы говорили о поэзии, о живописи, о том, что жизнь, которая не дает художнику стать художником, — это и есть его биография. Она не жаловалась, но вдруг как-то мельком сказала, что в Париже и надо жить Парижем, а иначе он бессмыслен; она живет здесь уже скоро год, a Notre Dame еще не видела. Я кое-что знала о том, как ее приняли в эмигрантских кругах, и не решалась об этом заговорить, но она сама спокойно сказала: за редким исключением ее здесь ненавидят, всячески обходят и т.д. И, между прочим, не только потому, что ее муж — евразиец (есть такое направление в политике, о котором ты, может быть, слышал) и его считают коммунистом и т. д., но и по ее собственной вине. «Я своего никому ничего дать не могу — ни времени, ни тишины, ни уединения. А ведь долг платежом красен. Да, впрочем, — прибавила она, — мне здесь и показаться не в чем. Платье, в котором я выступала, — чужое, одолженное. Никуда не хожу, потому что нечего надеть, а купить не на что». У меня сохранились «пирографические» связи, и я обещала ей достать платье — и это действительно удалось, кстати, при помощи той же доброй Маши, которую муж уверил, что стихи не имеют к нему ни малейшего отношения. И вот теперь я невольно сравниваю наши судьбы, так непохожие, но в чем-то очень важном перекликающиеся, и это «ау!» — то далеко, то близко. Слов нет, куда мне до нее! И все же она была неправа, когда сказала: «Здесь я никому не нужна!» Нет, нужна, потому что у нее есть дом, и дети, и муж, который играет в кинематографе фигурантом за 40 франков в день и с которым она полчаса разговаривает перед сном. А у меня нет дома. И если мы обе «живем начерно», как она сказала, так ее черновик, переписанный набело, — поэзия и, может быть, великая. А мой… Да что толковать! Я ушла потрясенная еще и потому, что хотя мы не говорили обо мне, но она своим магическим чутьем поняла, как важна для меня ее помощь. Я уже собралась уходить, когда она вдруг сказала с серьезной улыбкой: «Это странным вам, наверное, покажется, но я всегда думала, что дать можно только богатому, а помочь только сильному». Вот видишь, какое длинное письмо я написала тебе под аккомпанемент фальшивого свиста двух мужчин, которых пора кормить — правда, не рождественским гусем, а все той же кониной, которую я вчера взяла у нашего лавочника в долг. Но ты не подумай, здесь это принято, конину даже рекомендуют врачи. Ну, пиши мне больше и чаще. Что слышно о твоей командировке в Париж? Я часто думаю о тебе. И так хорошо, что ты существуешь, там, далеко в снегах. Привет Наде. Пиши. 4.V.1928. В Бонифачо нас встретили шествием, как Линдберга. Но было много хлопот с поисками нового дома. Подле старого, в котором теперь «un bordel»[11], сидят и играют на своих дудочках (совсем как заклинатели змей) арабские солдаты. Мы сняли хорошенький домик, тоже на обрыве, над портом, среди виноградников и библейских олив. Плохо, что камин только в одной комнате — там, где работают панно, а для моей живописи нет места. До базара и воды — далеко, и пришлось купить ослицу по имени Блонда (хотя она — брюнетка). Езжу на базар амазонкой, изумляя местных дам, которые не ходят на базар. Даже в самых простых семьях ходит муж, а жены, разодетые, только в церковь, а потом прогуливаются по шоссе. Ни одна из них вообще никогда не сядет на осла, разве что за обещание войти в царство небесное! А я через два дня в третий тащусь, нагруженная бутылками и мешками, и только знай покрикиваю на свою неторопливую, как все бонифачийцы, Блонду (которую мы немедленно переменовали в Машку). Вид — очень pittoresque[12]. Вчера я нашла в лавочке мясника «Метаморфозы» Овидия на итальянском языке без начала и конца — в них завертывали котлеты. Я взяла и читаю по вечерам. Здесь до сих пор сильна итальянская культура. Я знаю одного каретника, который читает в подлиннике Данте. С ним мы, кстати сказать, подружились. Ведь я в свой первый ялтинский приезд снимала комнату в доме каретного мастера и теперь прочитала знатоку Данте целую лекцию о крымских экипажах. В особенности он заинтересовался «корзинами». Это были четырехместные коляски с плетеными из прутьев (в виде корзины) сиденьями. Я даже нарисовала ему по памяти этот экипаж, прикрытый прямоугольным большим зонтом с красной или зеленой подкладкой и бахромой по краям. Милая Ялта! Посылаю тебе мои фото. Ты можешь сжечь их, тем более что они далеки от совершенства. Но мне хочется, чтобы ты видел, как я постарела, подурнела. Это — тоже твое, как все, что происходит со мной. 30.V.28. Пишу тебе из маленькой деревушки в центре Корсики. Поехала за ореховым деревом для скульптуры, здесь оно почти втрое дешевле, чем в Париже, — и ошалела от здешней палитры, бесконечно более разнообразной, чем краски бонифачийского побережья. Домики тесно прижались к белой стройно-суровой колокольне, а вокруг — самоцветные горы: какие цвета, какое богатство! Деревня высоко в горах, прохлада по вечерам дает приятную зябкость. Я приехала сюда с знакомой дамой-корсиканкой к ее родным, которые и меня приняли, как родную. Если случится, что ты явишься в Париж прежде нас, сообщи мне об этом немедленно по ее адресу: «Бонифачо, Аркады, m-me Лючия Санпьетро». Она — благородный человек, и я ей доверяю всецело. Брожу с красками, вспоминаю любимую оливковую рощу в Олеизе. Здесь оливки — главная статья дохода (еще пробковый дуб и ловля лангустов). Дорога вьется, и за каждым поворотом открывается новое живописное чудо. А какое спокойствие! Какой свет и воздух! В деревне приходится даже пальто надевать, а спустишься в долину — уже жарко, персики, виноград. И повсюду — форелевые речки, холодная, вкусная родниковая вода. У каждого домика — навес из винограда: синие и розовые гроздья декоративно спадают на серый камень крылец. И люди здесь удивительно симпатичные, приветливые, гостеприимные. Много бывших дворян, обедневших и живущих, как простые крестьяне. Давно не встречала я такого доброжелательства, внимания, благородства! Кормят меня на убой, и я уже начинаю жалеть, что послала тебе фотографии, на которых выгляжу постаревшей и подурневшей. Значит, напиши мне через Лючию, а одновременно пошли дружеское письмо, спокойное, с приветами Георгию — на наш, разумеется адрес. Не перестаю молить бога, чтобы ты приехал осенью, когда мы уже будем в Париже. 10.VI.28. Париж. Здравствуй, милый друг Лиза. Сегодня третий день, как я в Париже. Получил твое письмо, но не успел ответить, так как была обычная суета перед отъездом. Устроился дешево и удобно в центре Латинского квартала. Одна беда — не с кем слова молвить по-французски. В маленьком пансионе, где в антресолях я снял комнату, живут русские, латыши, шведы — это крошечный Вавилон с крошечным хозяином, который ежедневно, в пять часов утра, начинает оглушительно объясняться с супругой, дочерью и щенком (по-еврейски). Моя командировка — до первого сентября, я должен вернуться к учебному году, следовательно, мы не увидимся, и я глубоко сожалею об этом. Одиночество мое разделяет Аристархов, один из моих математиков, добрый, но странный человек с голосом, раздирающим уши. Сегодня мы три часа подбирали ему костюм — и не подобрали. Французы на таких Святогоров не шьют. День свой располагаю так, чтобы вечером не заниматься, а бродить — ты ведь знаешь, это мое любимое занятие. Хочется читать по-французски, но положительно не успеваю. Марселя Пруста намеренно не читал дома по-русски, а здесь говорят, что мне не одолеть его по-французски. В Лувре еще не был, на частных выставках — тоже, кроме выставки хризантем, да и то случайно заглянул, возвращаясь из Сорбонны. Каждое утро гарсон, принося кофе, сообщает, что «похолодало», хотя с утра стоит невыносимая жара. В воскресенье я был в Булонском лесу. Молодые люди играют в теннис, на конной дорожке — всадники в традиционных костюмах для верховой езды. Мой доклад в Сорбонне состоится в конце августа. Кланяйся Георгию Дмитриевичу. Не теряю надежды на ваш приезд. Твой Костя. 10.VI.28. Париж. Осталась ли ты довольна моим «дружеским» письмом, которое должно успокоить твоего мужа? Я занимался французским языком перед отъездом и писал это письмо, вспоминая свои грамматические упражнения. Надеюсь, что все главные и придаточные предложения — на месте? Это не просто оскорбительно — то, что мы должны притворяться, чтобы увидеть друг друга. Это постыдно, и я не понимаю, я просто в толк не возьму, как ты можешь так жить! Связанная по рукам и ногам, в ежедневной и ежечасной лжи, при одной мысли о которой мне становится тошно. Я еще понял бы это добровольное рабство ради детей, ради близких, для которых важно, чтобы в доме был «мир». Но ты же сама писала мне тысячу раз, что нет у тебя никакого «дома». Прятаться, не принадлежать себе, насиловать свои желания — да я не мог бы прожить так и двух дней! Это не жизнь, а медленное самоубийство души. И это ты, ты! Со своим свободолюбием, беспечностью, независимостью! Да куда же делось все это? Почему, за что ты должна каждую минуту чувствовать себя без вины виноватой? Откуда у тебя берутся силы, чтобы переносить это напряжение, эту игру в семейную жизнь, это изматывающее, перекошенное существование? Ведь рядом с ложью стоит трусость, которую ты же сама — это-то я отлично знаю — презираешь еще больше, чем ложь. Теперь, когда мы оба — во Франции, теперь не увидеться — да как же пережить эту бессмыслицу? Или мне бросить все и поехать на Корсику? Остановиться в каком-нибудь соседнем, ближайшем городке, придумать что-нибудь с помощью твоей Лючии? Напиши мне, не откладывая. Твой К. 4.VII.28. Бонифачо. Дорогой мой, я получила твое письмо (через Лючию), и оно так взволновало меня, что, уже спрятав его в тайничок (у меня тайничок среди скал, где я храню твои письма в жестянке из-под красок), я через час вернулась и прочла его снова. Я не узнаю тебя, мой милый! Куда делось твое «равновесие», из-за которого мы так ссорились в молодости? Я чуть не написала — в детстве. Все в тебе сейчас настроено на одну ноту, или, как это бывает со зрением, — на один цвет. Но закрой глаза и подумай спокойно: ведь мой внезапный отъезд без согласия Георгия будет означать разрыв с ним, окончательный и бесповоротный. «Дома» нет, но все-таки есть Георгий, который беспомощен перед своей ревностью и — я это чувствую — стыдится ее. Ведь в этом чувстве есть для него что-то безотчетное, как будто существующее независимо от его воли и толкающее его на поступки, в которых он раскаивается, преодолевая свою дикость и гордость. Ах, все не так просто, как тебе кажется теперь, когда мы ослеплены желанием видеть друг друга! Так вот — я приеду. План, который я придумала, основан на нашем неизменном, прочном фундаменте: безденежье и все растущих долгах. Дело в том, что Георгий закончил свои панно и надо везти их в Париж, тем более что маршан, которому мы посылали фото, предложил на этот раз вполне приличную сумму. Еще до твоего приезда было решено, что поеду я, потому что Георгий ничего не понимает в практических делах (и мужественно сознается в этом). Но теперь, когда зашла речь о поездке, он напомнил мне известную загадку про волка, козу и капусту, которые должны были переплыть реку поочередно, оставив друг друга в живых. Если сперва перевезти волка, коза, оставшись на противоположном берегу, съест капусту. Если перевезти капусту — волк съест козу, и т. д. Упомянута была эта загадка весьма добродушно, и это позволило мне в такой же полушутливой форме дать ему слово, что я не вернусь с тобой — и, таким образом, останется целехонька его драгоценная капуста. Словом, я убедила его, тем более что без меня его действительно обведут вокруг пальца. Не знаю еще ни дня, ни часа, когда мне удастся заглянуть к тебе. В конце августа. Может быть, рано утром? Твой отель — рядом с театром Одеон, там поблизости дешевый рынок, на который я иногда ездила, хотя он довольно далеко от нашего дома. Словом, терпенье, мой друг! Умоляю тебя. А теперь еще раз хочу напомнить тебе, что ты — в Париже, что на Rue de la Seine, в двух шагах от тебя, — выставка Пикассо, которая скоро закроется. Его можно видеть у маршана, но грешно пропустить такой богатый ensemble. Пойди непременно! На маленькие выставки вход бесплатный. Если на окне или двери висит афиша — смело входи и смотри. Стоит, по-моему, заглянуть и на выставку «Независимых граверов». Обнимаю тебя. Мы увидимся. Боюсь, что у нас не останется времени, чтобы поговорить о живописи. Но если Георгий вернется в Бонифачо, а мне удастся задержаться в Париже… Париж, 1928 Он проснулся с ясной головой, ощущением уверенности, что третьегодняшний приступ не повторится, как не повторился он накануне, когда Константин Павлович докладывал в Сорбонне. Он проспал утренний разговор хозяина отеля с женой, хотя разговор был оглушительный и продолжительный, и услышал только удаляющееся: «Бубуль, Бубуль!» — хозяин ходил на рынок с собакой, которую звали Бубуль. Сегодня было двадцать шестое, до конца августа осталось пять дней, и утро, пока еще раннее, началось как всегда. Всего лишь полмесяца прошло с тех пор, как он получил последнее письмо от Лизы. Но и за полмесяца это «как всегда» успело подняться над временем и перейти в чувство, присоединявшееся ко всему, что он делал и о чем начинал думать с утра. День был занят Сорбонной, переводом статьи Аристархова, которую тот оставил ему, уезжая, а в свободное время — выставками и синема. Он побывал на Пикассо, видел скульптуру и гравюры Гогена, смотрел Сутина, Модильяни. Но утро — это была Лиза. Собираясь в дорогу, он наткнулся на зеркальце, которое она когда-то подарила ему, овальное, в бисерном зеленом футлярчике, с трещинкой. Он взял его с собой — и хорошо сделал, потому что в его комнате на антресолях, с косым окном, из которого был виден только крест какого-то собора, не оказалось зеркала, и он брился и причесывался перед Лизиным, глядя на свое, пересеченное трещиной, лицо и находя его незнакомым. Так было и в это утро. Бреясь, он подумал, что похудел и, кажется, помолодел в Париже. Скулы торчали, легкость, которую он испытывал, бродя по Парижу без устали, появилась в лице — «студенческом», как сказала бы Лиза. Может быть, сегодня это была какая-то уж слишком легкая легкость. Шум, почему-то напоминавший ему пригнувшуюся под ветром, перестукивающуюся рожь, по временам начинал звенеть в голове, потом проходил, и Константин Павлович не прислушивался к нему, потому что это был, конечно, не приступ. Было еще рано, ему захотелось еще полежать, но он заставил себя, не снимая пижамы, перевести несколько страниц аристарховской статьи. Вполне оправдывая свою семинарскую фамилию, Аристархов писал длиннейшими переводами, которые, переводя на французский, приходилось делить пополам. Все-таки он решил полежать, хотя чувствовал себя превосходно. Почему-то Казань вспоминалась ему, но мелькающая, скользящая, точно он куда-то бежал, а за ним гнались, и нельзя было ни оглянуться, ни остановиться. Он не знал, почему так важно было вспомнить, когда и почему он бежал, — может быть, чтобы убедиться, что он здоров и что ему ничуть не мешает обычный утренний, нестройный шум отеля? И он вспомнил: у Высших женских курсов был траурный митинг — Лена Кондакова, которую он готовил на аттестат зрелости, покончила самоубийством, и студенты, человек пятьсот, пошли провожать гроб до кладбища на Арском поле. Вдруг послышался стук копыт по булыжнику, на толпу с нагайками мчалась казачья сотня. Все смешалось, сдвинулось, метнулось, в общей сумятице обмороков, бегства, криков он один остался на месте, огляделся. Он был подле Института благородных девиц, и хотя забор был очень высокий, но ему удалось подпрыгнуть и схватиться за кромку руками. Он прыгнул в сад, перебежал аллеи и перескочил через второй забор, который оказался еще более высоким, — земля с той стороны, на Подлужной, оказалась гораздо ниже, чем он ожидал. Девицы, гулявшие в саду и не ожидавшие, что какой-то студент неожиданно перелетит через забор, встретили его звонкими взрывами хохота — и очень странно, что он ясно слышал этот хохот сейчас, через двадцать лет, в Париже, а не в Казани. «Не может быть, чтобы они все еще смеялись надо мной», — подумал он. Но тогда почему же все-таки он видел и слышал не только то, что было, но и то, чего не было и не могло быть никогда? Он ясно увидел Ялту, но не ту, в которой он был несколько лет назад, а другую, старую, дореволюционную, о которой рассказывала ему в письмах Лиза. У ярко освещенного мола стоял пароход «Цесаревич Георгий»; по трапу бежали носильщики с большими бляхами-номерами; комиссионеры, хватая приезжих за рукава, выкрикивали названия своих гостиниц; подле сходен стояли полицейские; паровые лебедки поднимали из трюмов тюки мешков, ящики, бочки. На толстых чугунных швартовых тумбах были надеты канаты, и в этой суматохе и тесноте ему почудилось, что одна летящая петля как-то нечаянно упала на него и сильно стянула горло. Какой-то комиссионер с огромными черными усами, в фуражке, на околыше которой было написано «Гостиница Франция», надвинулся на него и оглушительно крикнул в самое ухо: «Комфорт только у нас!» Но сразу же настала тишина, потому что он был теперь в кипарисовой роще, высоко над морем. Одинокая беломраморная колонна стояла над чьей-то могилой; он вспомнил, что это была могила писателя Найденова и что он списал для Лизы его высеченные на мраморе стихи. И тишина была глубокая, легкая, полуденная. Он прислушивался к ней, лежа на постели, с закинутыми под голову руками. Он ждал ее, потому что вместе с этой тишиной к нему должна была прийти Лиза. Пожалуй, это была несбыточная надежда, и он удивился и обрадовался, когда до него все-таки донесся стук ее каблуков по асфальту. Он вообразил этот стук, а может быть, и не вообразил, потому что его нельзя было перепутать с другим, учащавшимся и вдруг переходящим в гулкое медленное биение. То был совсем другой стук — может быть, сердца? Да, он слышал ее шаги, и это был не приступ, потому что он не чувствовал озноба, голова была свежа и даже, может быть, слишком свежа. Лиза шла к нему через Монмартр, мимо кабаков с русскими названиями, которые она расписала, мимо Блошиного рынка, на котором можно купить окурок сигары, мимо «Ротонды», где они могли провести за столиком лишь полчаса, потому что это не Казань, а Париж. Иногда автобусы, проносившиеся вдоль бульвара Сен-Мишель, заглушали ее шаги, но потом он научился и в этом железном грохоте различать шаги ее длинных, крепких, загорелых ног. Скоро она придет к нему, и они будут одни, здесь, в антресолях, совсем одни, потому что в бисерном зеркальце с трещиной, которое она ему подарила, угол падения не равен, не может быть равен углу отражения. Пот заливал глаза, и должно быть, надо было все-таки померить температуру. Но градусник лежал где-то очень далеко, на столе, за километр, и сам стол то отодвигался, то приближался. Лиза вошла осторожно, быстро, он попробовал встать и улыбнулся, когда выражение ужаса мгновенно изменило ее лицо, любимое, сияющее, взволнованное предчувствием встречи. — Родная моя, нам не повезло, — сказал он с нежностью. — Ты дала мужу слово, что мы не встретимся, да? Ты торопишься и убежишь через десять минут? Я тебя люблю. Понимаешь, третьего дня у меня был приступ малярии, и я надеялся, что он не повторится, потому что она у меня трехдневная, и если не повторится на следующий день… Но вот повторилась. Особенность этого многолетнего разговора, продолжавшегося почти четверть века, заключается в том, что по времени он как бы замирал, останавливался. Необходимость переписки, естественно, отпадала, когда Лиза встречалась с Карновским, — так случилось и летом 1928 года. Но сохранилось несколько писем, по которым видно, что с той поры началась другая полоса неисчерпаемости их отношений. «Я горько плакал, читая листки из твоего блокнота, написанные, по-видимому, наспех, где-нибудь на пристани или на вокзале, и думая о том, что нехотя стал причиной новых потрясений в твоей и без того тяжкой судьбе, — писал Константин Павлович. — Никогда не забуду я великой — не боюсь этого слова — простоты, с которой ты в этот день осталась со мной. Никто не знает о нашей любви. Когда Коля Лавров, перенеся сыпной тиф и воспаление легких, лежал у меня в Казани, я читал ему твои письма. Тебя я считал погибшей, а его — вернувшимся с того света. Может быть, мне казалось, что жар и чистота твоей любви помогут его выздоровлению». Он получил ответ на это письмо уже с Корсики, куда Лиза уехала одна, после решительного объяснения с мужем… «Я тоже плакала, но не горько, а от счастья, — писала она. — В молодости твои письма не всегда приносили мне счастье, и случалось, что я часами, а иногда целыми днями не открывала их, стараясь продлить ожиданье. О тебе больше всех знала Шура, и я до сих пор болезненно переживаю нашу с ней, теперь уже, должно быть, непоправимую разлуку. Георгий знал, что я люблю тебя, видел и понимал силу моего чувства, но, разумеется, и он никогда не читал твоих писем, кроме того, которое я просила тебя написать, чтобы легче было обмануть его и поехать в Париж. Теперь — господи благослови! — никого не надо обманывать. Мы расстались спокойно, я отправила его вещи с Джакомо, а сама решила остаться на зиму здесь, где жизнь дешева и можно работать. Так что не кори себя, мой дорогой! Все к лучшему. И не потому мы разошлись, что я провела с тобой тот благословенный день, а потому, что я для него — «дом», а он для меня — сделка с судьбой. Давным-давно решила я отказаться от маленьких удач, без которых не мог бы существовать этот «дом» и которые были связаны с работой «на заказ» и, следовательно, с отсутствием свободы. Но об этом не только не говорилось, а я вынуждена была притворно радоваться, когда Георгий или я получали заказ. Получал почти всегда именно он, я помогала, и то, что у меня на это уходили все время и силы, считалось естественным, а то, что я делала для себя, «допускалось». Нет, нет! Я должна восстановить свою независимость — и не только от Георгия и его круга, который давно потерял интерес для меня, а от любого круга. Не думай, что я потеряла надежду на успех, выставку, Салон, куда меня не пускают. (Под этим словом, кстати, здесь понимают художественный товар на все вкусы.) В том-то и его сила, что в него не пускают! И тем не менее, как это ни парадоксально, надо убить в себе Салон, чтобы попасть в него. Из тысячи холстов девятьсот девяносто девять написаны с этой надеждой».
Содержание:
0	Перед зеркалом : Вениамин Каверин	1	ГЛАВА ПЕРВАЯ : Вениамин Каверин
2	ГЛАВА ВТОРАЯ : Вениамин Каверин	3	ГЛАВА ТРЕТЬЯ : Вениамин Каверин
4	ЧАСТЬ ВТОРАЯ : Вениамин Каверин	5	ГЛАВА ПЯТАЯ : Вениамин Каверин
6	ГЛАВА ШЕСТАЯ : Вениамин Каверин	7	вы читаете: ГЛАВА СЕДЬМАЯ : Вениамин Каверин
8	ГЛАВА ВОСЬМАЯ : Вениамин Каверин	9	ГЛАВА ДЕВЯТАЯ : Вениамин Каверин
10	ГЛАВА ЧЕТВЕРТАЯ : Вениамин Каверин	11	ГЛАВА ПЯТАЯ : Вениамин Каверин
12	ГЛАВА ШЕСТАЯ : Вениамин Каверин	13	ГЛАВА СЕДЬМАЯ : Вениамин Каверин
14	ГЛАВА ВОСЬМАЯ : Вениамин Каверин	15	ГЛАВА ДЕВЯТАЯ : Вениамин Каверин
16	Использовалась литература : Перед зеркалом

Черный Бриллиант – Найти – Wattpad

Красивая юная девушка сидела на стуле между двумя койками. На одной лежал пожилой мужчина, до сих пор не пришедший в сознание. На второй – красивый мафиози с пепельными волосами. Эти двое никем девушке не приходятся, но чувство, что она должна здесь быть, рядом с ними, не покидало её. Один- отец её любимого, а второй- друг, наставник.

“И откуда у Какаши ранение? Скрывал ведь еще. Неужели кто-то мог сюда проникнуть? Хоть я и спала, но от любого шороха проснулась бы. Нет, это мне бред уже всякий в голову лезет. Вот проснется этот сенсей, тогда спрошу.” И только Аделаис подумала о пробуждении прекрасного создания с татуированной рукой, как Хатаке подал голос.

– А! – мужчина привстал с кровати.

– Стоп, стоп! Какаши, тебе пока лучше не вставать. – подбежала Ада и придержала его.

– Да?! Я думаю, мне лучше знать как вести себя после извлечения пули. – он отдернул её руку.

– Ну извините! Я помочь хотела. – девушка притихла. – Хотя, походу у вас такое часто случается. – Браун посмотрела на рану.

– Это произошло вчера. Мы с Дином закончили одно дельце, в котором меня ранили. Даже в больницу не успели, так как Марио сразу позвонил, сообщил о случившемся. Мы быстренько прилетели. – мафиози натянул белую майку. – Я должен защищать тебя и Эрика, пока вы здесь. Сюда вряд ли кто-то проникнет. Об этом не переживай…Ммм! Пирожки.

– Кушай. – улыбнулась Ада. – Приходили Лиа и Николь ,принесли нам… – она посмотрела на Какаши, чуть ли не целиком заталкивающего в рот еду, и захихикала. – Хм, вообщем, они поехали к Милане проведать, как у неё дела.

– А что, собственно, смешного. Да, мафиози тоже бывают голодными и еще какими!!!

Забавная ситуация: обворожительный представитель преступного мира сидит с полным ртом печеной еды, пытаясь сделать глоток черного кофе. Да, у Аделаис однозначно поднялось настроение. Вдруг, что-то коснулось руки девушки. Жесткие и шероховатые пальцы. Эрик Иден пришел в себя. Аделаис была в недоумении и издала громкий вдох. Хатаке, увидев очнувшегося Идена, сорвался с места за врачом.

– Здравствуйте! – русоволосая, хоть несильно, но сжимала ладонь мужчины. – Я… – тут девушка замялась, не зная, как представиться. – Аделаис…Девушка Давида. – она смутилась и опустила голову.

Эрик улыбнулся и сжал ладонь девушки в ответ. Браун посмотрела мужчине в глаза.

– Красивая. – хрипя произнес он. – И что только ты нашла в моем обормоте. – они вместе улыбнулись.

Прерывая тихую, спокойную обстановку, в палату вбежал Хатаке, а следом доктор и медсестра.Мафиози посмотрел на Идена старшего:

– Я рад, что с вами все в порядке.

Медицинские работники принялись за пациента. Мерка давления, пульса, температуры, короче, полная проверка состояния. Медсестра взяла нужные анализы, и они с врачом удалились.

– Пожалуйста, недолго. Господин Эрик только пришел в себя. Нагрузки ему противопоказаны.

– Да, хорошо. Мы поняли. – ответил Какаши.

Они еще недолго разговаривали с Эриком. Рассказали, что произошло, и что Милана ничего не знает. Про Давида и отравление. Как и настоящий отец, Иден старший хотел встать, одеться и направиться на поиски сына. Нет, ну что за глупости в его то состоянии! Слава богу успокоительное, которое ему вколола медсестра, дало о себе знать, и пациент заснул.

Черные минивэны Volkswagen с готовыми к нападению группировками мчались к загородному дому, в котором скрывался Рафаэль.

– Думаете Дин найдет Давида ? – спрашивал Юстин у сидящих рядом.

– Я уверен! – ответил Джон. – Дин всегда доводит дело до конца…Чего бы это ему не стоило.

– К тому же, – добавил Макс , – Шино с ребятами и со своими технологиями пробивают все возможные варианты. Нам сейчас стоит сосредоточиться на Рафаэле.

Тем временем они уже подъезжали. Бросив машины неподалеку в лесу, “отряд” из тридцати человек, одетых в черное, как ниндзя, вооруженных огнестрельным и холодным оружием, подкрадывался к объекту. Джон подал знак, и несколько мафиози окружили особняк. Будто занимаясь этим всю жизнь,Юстин,Марио, Киба и Макс при помощи веревки и крючков перемахнули через двух с половиной метровый забор. Удачное приземление, но не для Кибы. Он упал прям на прогуливающегося охранника.

– Бля! Больно же! Щас я тебе покажу! – он хотел было надрать зад виновнику его не мягкой посадки, но тот, видимо, от телосложения парня и силы прыжка уже лежал без сознания. – Ха, хлюпик!

Четверка лихо прокралась к воротам, охраняемым несколькими людьми.

– Мы с Юстином берем первых, вы крайних. – скомандовал стратег. – Ну, понеслась!

Обычным прогулочным шагом, вприпрыжку, держась за ручку, два мафиози приближались к двум охреневшим от удивления охранникам.

– Во дают! – тихо хихикал Киба. – Хотя, за столько лет знакомства я не удивлен.

– Ха, я тоже! – ответил Макс.

Приблизившись еще ближе, мафиози с поворота ударами ног завалили изумленных бугаев. Киба с Максом внезапно напали на других, стоявших неподалеку. Пришлось немного попыхтеть, ведь стража по комплекции больше молодых парней, да и боевыми искусствами они владеют не хуже.

– Что так долго?! – входя в ворота, спросил Джон. – А, можете и не отвечать. Вижу, вижу. – он посмотрел на валявшуюся на земле охрану. – Ладно. Мы должны пробраться в дом и найти этого старого ублюдка. Без жертв не обойдемся, поэтому, если что, я люблю вас, ребята! Вперед!

“А этот Джон юморной. С улыбкой на лице встречать смерть…” Подумал Юстин. “И правда, зачем думать о смерти? Она все равно всех заберет. Только в свое время. Пока живу, буду радоваться каждому моменту! Николь…Девочка моя.”

Мафиози атаковали. Послышались первые выстрелы, лязг мечей и крики падших. Дом стал похож на поле боя, усеянное окровавленными, обезглавленными телами. Охрана, телохранители и другие подопечные Рафаэля были уничтожены. Но и нападавшие понесли потери. Из тридцати выживших осталось около двадцати, включая Юстина,Макса,Марио, Кибу. Раненые, с глубокими порезами, а кто-то с пулевыми ранениями, они стояли на пороге особняка и смотрели в след пытающемуся спастись главарю.

– Эй, Рафаэль! – окрикнул его Юстин. – Далеко собрался?

Жирный скупердяй обернулся в надежде сказать последнее слово, сесть в машину и скрыться.

– Вам не достать меня! Ха ха! – вырвалось из уст истерично смеющегося старпера.

– А я бы так не сказал. – пронеслось возле уха Рафаэля.

Джон, как призрак возник ниоткуда, приставив к горлу врага острую катану. Секунда и лезвие медленно прошлось по коже, оставляя за собой алые следы, струящиеся вниз по шее. Капо группировки, когда-то сотрудничавшей с Эриком, а затем предавшей его, упал, схватившись за горло. Через минуту его сердце перестало биться.

Битый час Дин колесил по пригороду Парижа в поисках брата. Шино со своей командой делали все возможное. Они проверяли все потенциальные заброшенные места, куда могли бы увезти Давида. Это были старые, сгоревшие дома, пустующие подвалы каких-то одиноко стоящих зданий. Даже маленькие, скромные домики лесничих ставились под подозрение. Но увы. Никаких следов младшего Идена.

Дин посмотрел в зеркало заднего вида и увидел лежащее на сиденье холодное оружие. Черная рукоятка с вмонтированным стальным драконом по обоим сторонам, черная сая вручную расписанная известным японским художником. На самом лезвии выгравированы слова “Che la mia ferita sia mortale”, характеризующие владельца. “Катана… Помню, как мы с Какаши гонялись за этим художником по всему свету. А все ради того, чтобы он расписал её для тебя братец. Наш подарок на твое становление как лучшего бойца Франции. И ты все-таки придерживаешься моего мнения – возить её всегда с собой. Молодец, конечно, но в ножны то обратно класть оружие следует… Глупый маленький братец! Когда мы были совсем маленькими, я всегда так говорил, а ты обижался и старался побить меня своими маленькими кулачками. Ахах! Мне даже не было больно…Теперь все по-другому. Ты стал настоящим мужчиной. Вон, машину какую себе приобрел”. Дин стал осматривать иномарку брата. “BMW! Ну, ты почти также крут, как и я! Хотя, если сейчас затеять драку, думаю, задницу ты мне надерешь… Я не позволю, чтоб с моим младшим братом что-то случилось! Слышишь?! Не позволю!” Раздумья длинноволосого брюнета прервал телефонный звонок.

– Шино, говори.

– Вообщем, осталось только одно. Монастыри. Это заброшенные храмы. Их три. Ты сейчас в нескольких километрах от одного.

– Храмы? Господи! Ну что за воображение?! Нет, чтоб в городе где-нибудь спрятать человека, они монастыри выбирают. Притом разваленные и за три пи… Что за люди?! Ладно, Шино, кинь мне на GPS местонахождение.

– Будет сделано. И Дин… будь осторожен.

– Не беспокойся! Я же Иден.

Как только на дисплее телефона появилась карта навигатора, он вдавил педаль газа в пол.

*che la mia ferita sia mortale(перевод с итальянского) – Пусть рана ,нанесенная мной ,будет смертельной

во плоти – итальянский перевод

Во плоти.	In carne ed ossa.
Ибо мы, ходя во плоти, не по плоти воинствуем.	In realtà, noi viviamo nella carne ma non militiamo secondo la carne. Infatti le armi della nostra battaglia non sono carnali
Он же дьявол во плоти.	E’ un diavolo incarnato.
Вот он, телефон Blackberry во плоти.	È un Blackberry vivente effettivamente.
Господа, во имя великолепия плоти, Гита.	Tu sei il terzo? Signore e signori! Nello splendore della sua carne…
и я во плоти моей узрю Бога.	Dopo che questa mia pelle sarà distrutta, senza la mia carne, vedrò Dio
а оставаться во плоти нужнее для вас.	d’altra parte, è più necessario per voi che io rimanga nella carne
Это Отец родился во плоти и страдал!	E’ il Padre e non il Figlio che si è incarnato, che ha sofferto.
Во плоти. Это я. Даже доктор Фил покупает Бобу.	Anche il dottor Phil deve prendere il suo frullato.
О Иисус, Слово во плоти, ты мне вернул Хлодерика!	Gesù, Verbo incarnato, Kilderico mi hai ridato!
Итак, братия, мы не должники плоти, чтобы жить по плоти	Così dunque fratelli, noi siamo debitori, ma non verso la carne per vivere secondo la carne
Как закон, ослабленный плотию, был бессилен, то Бог послал Сына Своего в подобии плоти греховной в жертву за грех и осудил грех во плоти,	Infatti ciò che era impossibile alla legge, perché la carne la rendeva impotente, Dio lo ha reso possibile mandando il proprio Figlio in una carne simile a quella del peccato e in vista del peccato, egli ha condannato il peccato nella carne
Если же жизнь во плоти доставляет плод моему делу, то не знаю, что избрать.	Ma se il vivere nel corpo significa lavorare con frutto, non so davvero che cosa debba scegliere
Я думала, кто знает, может быть, мы могли бы иметь другой опыт во плоти?	Stavo pensando, chissà potremo vivere una nuova esperienza nella carne?
Похоже, в плоти завелись личинки.	C’erano come dei vermi nella carne.
предать сатане во измождение плоти, чтобы дух был спасен в день Господа нашего Иисуса Христа.	questo individuo sia dato in balìa di satana per la rovina della sua carne, affinché il suo spirito possa ottenere la salvezza nel giorno del Signore
чтобы остальное во плоти время жить уже не по человеческим похотям, но по воле Божией.	per non servire più alle passioni umane ma alla volontà di Dio, nel tempo che gli rimane in questa vita mortale
Он человек из плоти и крови.	Lui è un uomo in carne ed ossa.
Они действительно из плоти и крови.	Infatti essi sono carne e sangue.
и Я вспомню завет Мой, который между Мною и между вами и между всякою душею живою во всякой плоти и небудет более вода потопом на истребление всякой плоти.	ricorderò la mia alleanza che è tra me e voi e tra ogni essere che vive in ogni carne e noi ci saranno più le acque per il diluvio, per distruggere ogni carne
Итак нет ныне никакого осуждения тем, которые во Христе Иисусе живут не по плоти, но по духу,	Non c’è dunque più nessuna condanna per quelli che sono in Cristo Gesù
их и отцы, и от них Христос по плоти, сущий над всем Бог, благословенный во веки, аминь.	i patriarchi da essi proviene Cristo secondo la carne, egli che è sopra ogni cosa, Dio benedetto nei secoli. Amen
Самые тонкие и незаметные нюансы нашей плоти.	Le sfumature pių sottili ed il sapore delle nostre carni.
Здравствуйте, некоторые красоты из плоти и крови	Benvenuti alcune delle bellezze di carne e sangue
Нет, ты сделана из плоти и крови.	No, lei è di carne e ossa.
Лучше иметь соперника из плоти и крови.	Vorrei fosse un rivale in carne e ossa.
Увидишь, как сверкают языки, кровавые раны плоти.	Là vedrai i lampi della lingua, e la ferita rossa della carne.
Самые тонкие и незаметные нюансы нашей плоти.	Le sfumature più sottili ed il sapore delle nostre carni.
Я узнала вкус плоти, я хочу еще!	Ora ho provato e ne voglio ancora
Я не привьιк к такому волнению плоти.	..quando saremo soli in casa. Mia zia è in canonica.
Вы судите по плоти Я не сужу никого.	Voi giudicate secondo la carne io non giudico nessuno
Посему живущие по плоти Богу угодить не могут.	Quelli che vivono secondo la carne non possono piacere a Dio
Это потому что мы из плоти и крови.	E’ perché siamo carne e sangue.
Делает плоти моей дрожат в их различных приветствие.	Fa tremare la mia carne nella loro saluto diverso.
Какому же недоверию к плоти научил их учитель.	Quale diffidenza per la carne fu loro insegnata?
Из плоти и крови, наделённая мыслями и чувствами!	Carne, sangue, sensi e sentimenti!
Да. Но вы не откажетесь от удовольствий плоти?	Ma avete frenato i desideri della carne?
Я сестра твоя, мы одной крови и плоти.	Io sono tua sorella, sangue del tuo sangue.
Десница божья должна выбить это из твоей плоти!	Ragazzo, la mano di Dio deve castigare il corpo dell’uomo.
Дочь моя, с грехами плоти труднее всего бороться.	Figliola, i peccati della carne sono i più difficili da combattere.
Супергерои пришли на пиршество отведать плоти не остывшей.	E i super eroi Vengono a far festa Ad assaggiare la carne
и вас, которые были мертвы во грехах и в необрезании плоти вашей, оживил вместе сНим, простив нам все грехи,	Con lui Dio ha dato vita anche a voi, che eravate morti per i vostri peccati e per l’incirconcisione della vostra carne, perdonandoci tutti i peccati
Духа Божия(и духа заблуждения) узнавайте так всякий дух, который исповедует Иисуса Христа, пришедшего во плоти, есть от Бога	Da questo potete riconoscere lo spirito di Dio ogni spirito che riconosce che Gesù Cristo è venuto nella carne, è da Dio
Ибо многие обольстители вошли в мир, не исповедующие Иисуса Христа, пришедшего во плоти такой человек есть обольститель и антихрист.	Poiché molti sono i seduttori che sono apparsi nel mondo, i quali non riconoscono Gesù venuto nella carne. Ecco il seduttore e l’anticristo
Вы будете думать, что судья куплен идиот слепой или наконец дьявол во плоти или что то в этом роде?	C’è ragione per pensare l’arbitro malvagio, stupido, cieco, come pensi tu?

Michail Lermontov «Il Demone»

Михаил Лермонтов

«Демон»

Часть I

Печальный Демон, дух изгнанья,
Летал над грешною землей,
И лучших дней воспоминанья
Пред ним теснилися толпой;
Тex дней, когда в жилище света
Блистал он, чистый херувим,
Когда бегущая комета
Улыбкой ласковой привета
Любила поменяться с ним,
Когда сквозь вечные туманы,
Познанья жадный, он следил
Кочующие караваны
В пространстве брошенных светил;
Когда он верил и любил,
Счастливый первенец творенья!
Не знал ни злобы, ни сомненья.
И не грозил уму его
Веков бесплодных ряд унылый…
И много, много… и всего
Припомнить не имел он силы!

Давно отверженный блуждал
В пустыне мира без приюта:
Вослед за веком век бежал,
Как за минутою минута,
Однообразной чередой.
Ничтожной властвуя землей,
Он сеял зло без наслажденья.
Нигде искусству своему
Он не встречал сопротивленья —
И зло наскучило ему.

III

И над вершинами Кавказа
Изгнанник рая пролетал:
Под ним Казбек, как грань алмаза,
Снегами вечными сиял,
И, глубоко внизу чернея,
Как трещина, жилище змея,
Вился излучистый Дарьял,
И Терек, прыгая, как львица
С косматой гривой на хребте,
Ревел,- и горный зверь и птица,
Кружась в лазурной высоте,
Глаголу вод его внимали;
И золотые облака
Из южных стран, издалека
Его на север провожали;
И скалы тесною толпой,
Таинственной дремоты полны,
Над ним склонялись головой,
Следя мелькающие волны;
И башни замков на скалах
Смотрели грозно сквозь туманы —
У врат Кавказа на часах
Сторожевые великаны!
И дик и чуден был вокруг
Весь божий мир; но гордый дух
Презрительным окинул оком
Творенье бога своего,
И на челе его высоком
Не отразилось ничего.

И перед ним иной картины
Красы живые расцвели:
Роскошной Грузии долины
Ковром раскинулись вдали;
Счастливый, пышный край земли!
Столпообразные раины.
Звонко-бегущие ручьи
По дну из камней разноцветных,
И кущи роз, где соловьи
Поют красавиц, безответных
На сладкий голос их любви;
Чинар развесистые сени,
Густым венчанные плющом.
Пещеры, где палящим днем
Таятся робкие олени;
И блеск, и жизнь, и шум листов,
Стозвучный говор голосов,
Дыханье тысячи растений!
И полдня сладострастный зной,
И ароматною росой
Всегда увлаженные ночи,
И звезды, яркие, как очи,
Как взор грузинки молодой!..
Но, кроме зависти холодной,
Природы блеск не возбудил
В груди изгнанника бесплодной
Ни новых чувств, ни новых сил;
И все, что пред собой он видел,
Он презирал иль ненавидел.

Высокий дом, широкий двор
Седой Гудал себе построил…
Трудов и слез он много стоил
Рабам послушным с давних пор.
С утра на скат соседних гор
От стен его ложатся тени.
В скале нарублены ступени;
Они от башни угловой
Ведут к реке, по ним мелькая,
Покрыта белою чадрой,
Княжна Тамара молодая
К Арагве ходит за водой.

Всегда безмолвно на долины
Глядел с утеса мрачный дом;
Но пир большой сегодня в нем —
Звучит зурна, и льются вины —
Гудал сосватал дочь свою,
На пир он созвал всю семью.
На кровле, устланной коврами,
Сидит невеста меж подруг:
Средь игр и песен их досуг
Проходит. Дальними горами
Уж спрятан солнца полукруг;
В ладони мерно ударяя,
Они поют — и бубен свой
Берет невеста молодая.
И вот она, одной рукой
Кружа его над головой,
То вдруг помчится легче птицы,
То остановится, глядит —
И влажный взор ее блестит
Из-под завистливой ресницы;
То черной бровью поведет,
То вдруг наклонится немножко,
И по ковру скользит, плывет
Ее божественная ножка;
И улыбается она,
Веселья детского полна.
Но луч луны, по влаге зыбкой
Слегка играющий порой,
Едва ль сравнится с той улыбкой,
Как жизнь, как молодость, живой

VII

Клянусь полночною звездой,
Лучом заката и востока,
Властитель Персии златой
И ни единый царь земной
Не целовал такого ока;
Гарема брызжущий фонтан
Ни разу жаркою порою
Своей жемчужною росою
Не омывал подобный стан!
Еще ничья рука земная,
По милому челу блуждая,
Таких волос не расплела;
Стех пор как мир лишился рая,
Клянусь, красавица такая
Под солнцем юга не цвела.

VIII

В последний раз она плясала.
Увы! заутра ожидала
Ее, наследницу Гудала.
Свободы резвую дитя,
Судьба печальная рабыни,
Отчизна, чуждая поныне,
И незнакомая семья.
И часто тайное сомненье
Темнило светлые черты;
И были все ее движенья
Так стройны, полны выраженья,
Так полны милой простоты,
Что если б Демон, пролетая,
В то время на нее взглянул,
То, прежних братий вспоминая,
Он отвернулся б — и вздохнул…

И Демон видел… На мгновенье
Неизъяснимое волненье
В себе почувствовал он вдруг.
Немой души его пустыню
Наполнил благодатный звук —
И вновь постигнул он святыню
Любви, добра и красоты!..
И долго сладостной картиной
Он любовался — и мечты
О прежнем счастье цепью длинной,
Как будто за звездой звезда,
Пред ним катилися тогда.
Прикованный незримой силой,
Он с новой грустью стал знаком;
В нем чувство вдруг заговорило
Родным когда-то языком.
То был ли признак возрожденья?
Он слов коварных искушенья
Найти в уме своем не мог…
Забыть? я забвенья не дал бог:
Да он и не взял бы забвенья!..
. . . . . . . . . . . . . . . .
Х

Измучив доброго коня,
На брачный пир к закату дня
Спешил жених нетерпеливый.
Арагвы светлой он счастливо
Достиг зеленых берегов.
Под тяжкой ношею даров
Едва, едва переступая,
За ним верблюдов длинный ряд
Дорогой тянется, мелькая:
Их колокольчики звенят.
Он сам, властитель Синодала.
Ведет богатый караван.
Ремнем затянут ловкий стан;
Оправа сабли и кинжала
Блестит на солнце; за спиной
Ружье с насечкой вырезной.
Играет ветер рукавами
Его чухи,- кругом она
Вся галуном обложена.
Цветными вышито шелками
Его седло; узда с кистями;
Под ним весь в мыле конь лихой
Бесценной масти, золотой.
Питомец резвый Карабаха
Прядет ушьми и, полный страха,
Храпя косится с крутизны
На пену скачущей волны.
Опасен, узок путь прибрежный!
Утесы с левой стороны,
Направо глубь реки мятежной.
Уж поздно. На вершине снежной
Румянец гаснет; встал туман…
Прибавил шагу караван.

И вот часовня на дороге…
Тут с давних лет почиет в боге
Какой-то князь, теперь святой,
Убитый мстительной рукой.
С тех пор на праздник иль на битву,
Куда бы путник ни спешил,
Всегда усердную молитву
Он у часовни приносил;
И та молитва сберегала
От мусульманского кинжала.
Но презрел удалой жених
Обычай прадедов своих.
Его коварною мечтою
Лукавый Демон возмущал:
Он в мыслях, под ночною тьмою,
Уста невесты целовал.
Вдруг впереди мелькнули двое,
И больше — выстрел! — что такое?..
Привстав на звонких стременах,
Надвинув на брови папах,
Отважный князь не молвил слова;
В руке сверкнул турецкий ствол,
Нагайка щелк я и, как орел,
Он кинулся… и выстрел снова!
И дикий крик и стон глухой
Промчались в глубине долины —
Недолго продолжался бой:
Бежали робкие грузины!

XII

Затихло все; теснясь толпой,
На трупы всадников порой
Верблюды с ужасом глядели;
И глухо в тишине степной
Их колокольчики звенели.
Разграблен пышный караван;
И над телами христиан
Чертит круги ночная птица!
Не ждет их мирная гробница
Под слоем монастырских плит,
Где прах отцов их был зарыт;
Не придут сестры с матерями,
Покрыты длинными чадрами,
С тоской, рыданьем и мольбами,
На гроб их из далеких мест!
Зато усердною рукою
Здесь у дороги, над скалою
На память водрузится крест;
И плющ, разросшийся весною,
Его, ласкаясь, обовьет
Своею сеткой изумрудной;
И, своротив с дороги трудной,
Не раз усталый пешеход
Под божьей тенью отдохнет…

XIII

Несется конь быстрее лани.
Храпит и рвется, будто к брани;
То вдруг осадит на скаку,
Прислушается к ветерку,
Широко ноздри раздувая;
То, разом в землю ударяя
Шипами звонкими копыт,
Взмахнув растрепанною гривой,
Вперед без памяти летит.
На нем есть всадник молчаливый!
Он бьется на седле порой,
Припав на гриву головой.
Уж он не правит поводами,
Задвинув ноги в стремена,
И кровь широкими струями
На чепраке его видна.
Скакун лихой, ты господина
Из боя вынес, как стрела,
Но злая пуля осетина
Его во мраке догнала!

XIV

В семье Гудала плач и стоны,
Толпится на дворе народ:
Чей конь примчался запаленный
И пал на камни у ворот?
Кто этот всадник бездыханный?
Хранили след тревоги бранной
Морщины смуглого чела.
В крови оружие и платье;
В последнем бешеном пожатье
Рука на гриве замерла.
Недолго жениха младого,
Невеста, взор твой ожидал:
Сдержал он княжеское слово,
На брачный пир он прискакал…
Увы! но никогда уж снова
Не сядет на коня лихого!. .

На беззаботную семью
Как гром слетела божья кара!
Упала на постель свою,
Рыдает бедная Тамара;
Слеза катится за слезой,
Грудь высоко и трудно дышит;
И вот она как будто слышит
Волшебный голос над собой:
«Не плачь, дитя! не плачь напрасно!
Твоя слеза на труп безгласный
Живой росой не упадет:
Она лишь взор туманит ясный.
Ланиты девственные жжет!
Он далеко, он не узнает,
Не оценит тоски твоей;
Небесный свет теперь ласкает
Бесплотный взор его очей;
Он слышит райские напевы…
Что жизни мелочные сны,
И стон и слезы бедной девы
Для гостя райской стороны?
Нет, жребий смертного творенья
Поверь мне, ангел мой земной,
Не стоит одного мгновенья
Твоей печали дорогой!

На воздушном океане,
Без руля и без ветрил,
Тихо плавают в тумане
Хоры стройные светил;
Средь полей необозримых
В небе ходят без следа
Облаков неуловимых
Волокнистые стада.
Час разлуки, час свиданья я
Им ни радость, ни печаль;
Им в грядущем нет желанья
И прошедшего не жаль.
В день томительный несчастья
Ты об них лишь вспомяни;
Будь к земному без участья
И беспечна, как они!»

«Лишь только ночь своим покровом
Верхи Кавказа осенит,
Лишь только мир, волшебным словом
Завороженный, замолчит;
Лишь только ветер над скалою
Увядшей шевельнет травою,
И птичка, спрятанная в ней,
Порхнет во мраке веселей;
И под лозою виноградной,
Росу небес глотая жадно,
Цветок распустится ночной;
Лишь только месяц золотой
Из-за горы тихонько встанет
И на тебя украдкой взглянет,-
К тебе я стану прилетать;
Гостить я буду до денницы
И на шелковые ресницы
Сны золотые навевать…»

XVI

Слова умолкли в отдаленье,
Вослед за звуком умер звук.
Она, вскочив, глядит вокруг…
Невыразимое смятенье
В ее груди; печаль, испуг,
Восторга пыл — ничто в сравненье.
Все чувства в ней кипели вдруг;
Душа рвала свои оковы,
Огонь по жилам пробегал,
И этот голос чудно-новый,
Ей мнилось, все еще звучал.
И перед утром сон желанный
Глаза усталые смежил;
Но мысль ее он возмутил
Мечтой пророческой и странной.
Пришлец туманный и немой,
Красой блистая неземной,
К ее склонился изголовью;
И взор его с такой любовью,
Так грустно на нее смотрел,
Как будто он об ней жалел.
То не был ангел-небожитель.
Ее божественный хранитель:
Венец из радужных лучей
Не украшал его кудрей.
То не был ада дух ужасный,
Порочный мученик — о нет!
Он был похож на вечер ясный:
Ни день, ни ночь,- ни мрак, ни свет!

Часть II

«Отец, отец, оставь угрозы,
Свою Тамару не брани;
Я плачу: видишь эти слезы,
Уже не первые они.
Напрасно женихи толпою
Спешат сюда из дальних мест…
Немало в Грузии невест;
А мне не быть ничьей женою!..
О, не брани, отец, меня.
Ты сам заметил: день от дня
Я вяну, жертва злой отравы!
Меня терзает дух лукавый
Неотразимою мечтой;
Я гибну, сжалься надо мной!
Отдай в священную обитель
Дочь безрассудную свою;
Там защитит меня спаситель,
Пред ним тоску мою пролью.
На свете нет уж мне веселья…
Святыни миром осеня,
Пусть примет сумрачная келья,
Как гроб, заранее меня…»

И в монастырь уединенный
Ее родные отвезли,
И власяницею смиренной
Грудь молодую облекли.
Но и в монашеской одежде,
Как под узорною парчой,
Все беззаконною мечтой
В ней сердце билося, как прежде.
Пред алтарем, при блеске свеч,
В часы торжественного пенья,
Знакомая, среди моленья,
Ей часто слышалася речь.
Под сводом сумрачного храма
Знакомый образ иногда
Скользил без звука и следа
В тумане легком фимиама;
Сиял он тихо, как звезда;
Манил и звал он… но — куда?..

III

В прохладе меж двумя холмами
Таился монастырь святой.
Чинар и тополей рядами
Он окружен был — и порой,
Когда ложилась ночь в ущелье,
Сквозь них мелькала, в окнах кельи,
Лампада грешницы младой.
Кругом, в тени дерев миндальных,
Где ряд стоит крестов печальных,
Безмолвных сторожей гробниц;
Спевались хоры легких птиц.
По камням прыгали, шумели
Ключи студеною волной,
И под нависшею скалой,
Сливаясь дружески в ущелье,
Катились дальше, меж кустов,
Покрытых инеем цветов.

На север видны были горы.
При блеске утренней Авроры,
Когда синеющий дымок
Курится в глубине долины,
И, обращаясь на восток,
Зовут к молитве муэцины,
И звучный колокола глас
Дрожит, обитель пробуждая;
В торжественный и мирный час,
Когда грузинка молодая
С кувшином длинным за водой
С горы спускается крутой,
Вершины цепи снеговой
Светло-лиловою стеной
На чистом небе рисовались
И в час заката одевались
Они румяной пеленой;
И между них, прорезав тучи,
Стоял, всех выше головой,
Казбек, Кавказа царь могучий,
В чалме и ризе парчевои.

Но, полно думою преступной,
Тамары сердце недоступно
Восторгам чистым. Перед ней
Весь мир одет угрюмой тенью;
И все ей в нем предлог мученью —
И утра луч и мрак ночей.
Бывало, только ночи сонной
Прохлада землю обоймет,
Перед божественной иконой
Она в безумье упадет
И плачет; и в ночном молчанье
Ее тяжелое рыданье
Тревожит путника вниманье;
И мыслит он: «То горный дух
Прикованный в пещере стонет!»
И чуткий напрягая слух,
Коня измученного гонит.

Тоской и трепетом полна,
Тамара часто у окна
Сидит в раздумье одиноком
И смотрит вдаль прилежным оком,
И целый день, вздыхая, ждет…
Ей кто-то шепчет: он придет!
Недаром сны ее ласкали.
Недаром он являлся ей.
С глазами, полными печали,
И чудной нежностью речей.
Уж много дней она томится,
Сама не зная почему;
Святым захочет ли молиться —
А сердце молится ему;
Утомлена борьбой всегдашней,
Склонится ли на ложе сна:
Подушка жжет, ей душно, страшно,
И вся, вскочив, дрожит она;
Пылают грудь ее и плечи,
Нет сил дышать, туман в очах,
Объятья жадно ищут встречи,
Лобзанья тают на устах…
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .
. . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . . .

VII

Вечерней мглы покров воздушный
Уж холмы Грузии одел.
Привычке сладостной послушный.
В обитель Демон прилетел.
Но долго, долго он не смел
Святыню мирного приюта
Нарушить. И была минута,
Когда казался он готов
Оставить умысел жестокой.
Задумчив у стены высокой
Он бродит: от его шагов
Без ветра лист в тени трепещет.
Он поднял взор: ее окно,
Озарено лампадой, блещет;
Кого-то ждет она давно!
И вот средь общего молчанья
Чингура стройное бряцанье
И звуки песни раздались;
И звуки те лились, лились,
Как слезы, мерно друг за другом;
И эта песнь была нежна,
Как будто для земли она
Была на небе сложена!
Не ангел ли с забытым другом
Вновь повидаться захотел,
Сюда украдкою слетел
И о былом ему пропел,
Чтоб усладить его мученье?..
Тоску любви, ее волненье
Постигнул Демон в первый раз;
Он хочет в страхе удалиться…
Его крыло не шевелится!. .
И, чудо! из померкших глаз
Слеза тяжелая катится…
Поныне возле кельи той
Насквозь прожженный виден камень
Слезою жаркою, как пламень,
Нечеловеческой слезой!..

VIII

И входит он, любить готовый,
С душой, открытой для добра,
И мыслит он, что жизни новой
Пришла желанная пора.
Неясный трепет ожиданья,
Страх неизвестности немой,
Как будто в первое свиданье
Спознались с гордою душой.
То было злое предвещанье!
Он входит, смотрит — перед ним
Посланник рая, херувим,
Хранитель грешницы прекрасной,
Стоит с блистающим челом
И от врага с улыбкой ясной
Приосенил ее крылом;
И луч божественного света
Вдруг ослепил нечистый взор,
И вместо сладкого привета
Раздался тягостный укор

«Дух беспокойный, дух порочный.
Кто звал тебя во тьме полночной?
Твоих поклонников здесь нет,
Зло не дышало здесь поныне;
К моей любви, к моей святыне
Не пролагай преступный след.
Кто звал тебя?»
Ему в ответ
Злой дух коварно усмехнулся;
Зарделся ревностию взгляд;
И вновь в душе его проснулся
Старинной ненависти яд.
«Она моя! — сказал он грозно,-
Оставь ее, она моя!
Явился ты, защитник, поздно,
И ей, как мне, ты не судья.
На сердце, полное гордыни,
Я наложил печать мою;
Здесь больше нет твоей святыни,
Здесь я владею и люблю!»
И Ангел грустными очами
На жертву бедную взглянул
И медленно, взмахнув крылами,
В эфире неба потонул.
. . . . . . . . . . . . . . . .
Х

Тамара
О! кто ты? речь твоя опасна!
Тебя послал мне ад иль рай?
Чего ты хочешь?..

Демон
Ты прекрасна!

Тамара
Но молви, кто ты? отвечай…

Демон
Я тот, которому внимала
Ты в полуночной тишине,
Чья мысль душе твоей шептала,
Чью грусть ты смутно отгадала,
Чей образ видела во сне.
Я тот, чей взор надежду губит;
Я тот, кого никто не любит;
Я бич рабов моих земных,
Я царь познанья и свободы,
Я враг небес, я зло природы,
И, видишь,- я у ног твоих!
Тебе принес я в умиленье
Молитву тихую любви,
Земное первое мученье
И слезы первые мои.
О! выслушай — из сожаленья!
Меня добру и небесам
Ты возвратить могла бы словом.
Твоей любви святым покровом
Одетый, я предстал бы там.
Как новый ангел в блеске новом;
О! только выслушай, молю,я
Я раб твой,- я тебя люблю!
Лишь только я тебя увидел —
И тайно вдруг возненавидел
Бессмертие и власть мою.
Я позавидовал невольно
Неполной радости земной;
Не жить, как ты, мне стало больно,
И страшно — розно жить с тобой.
В бескровном сердце луч нежданный
Опять затеплился живей,
И грусть на дне старинной раны
Зашевелилася, как змей.
Что без тебя мне эта вечность?
Моих владений бесконечность?
Пустые звучные слова,
Обширный храм — без божества!

Тамара
Оставь меня, о дух лукавый!
Молчи, не верю я врагу…
Творец… Увы! я не могу
Молиться… гибельной отравой
Мой ум слабеющий объят!
Послушай, ты меня погубишь;
Твои слова — огонь и яд…
Скажи, зачем меня ты любишь!

Демон
Зачем, красавица? Увы,
Не знаю!. . Полон жизни новой,
С моей преступной головы
Я гордо снял венец терновый,
Я все былое бросил в прах:
Мой рай, мой ад в твоих очах.
Люблю тебя нездешней страстью,
Как полюбить не можешь ты:
Всем упоением, всей властью
Бессмертной мысли и мечты.
В душе моей, с начала мира,
Твой образ был напечатлен,
Передо мной носился он
В пустынях вечного эфира.
Давно тревожа мысль мою,
Мне имя сладкое звучало;
Во дни блаженства мне в раю
Одной тебя недоставало.
О! если б ты могла понять,
Какое горькое томленье
Всю жизнь, века без разделенья
И наслаждаться и страдать,
За зло похвал не ожидать,
Ни за добро вознагражденья;
Жить для себя, скучать собой
И этой вечною борьбой
Без торжества, без примиренья!
Всегда жалеть и не желать,
Все знать, все чувствовать, все видеть,
Стараться все возненавидеть
И все на свете презирать!..
Лишь только божие проклятье
Исполнилось, с того же дня
Природы жаркие объятья
Навек остыли для меня;
Синело предо мной пространство;
Я видел брачное убранство
Светил, знакомых мне давно…
Они текли в венцах из злата;
Но что же? прежнего собрата
Не узнавало ни одно.
Изгнанников, себе подобных,
Я звать в отчаянии стал.
Но слов и лиц и взоров злобных,
Увы! я сам не узнавал.
И в страхе я, взмахнув крылами,
Помчался — но куда? зачем?
Не знаю… прежними друзьями
Я был отвергнут; как эдем,
Мир для меня стал глух и нем.
По вольной прихоти теченья
Так поврежденная ладья
Без парусов и без руля
Плывет, не зная назначенья;
Так ранней утренней порой
Отрывок тучи громовой,
В лазурной вышине чернея,
Один, нигде пристать не смея,
Летит без цели и следа,
Бог весть откуда и куда!
И я людьми недолго правил.
Греху недолго их учил,
Все благородное бесславил,
И все прекрасное хулил;
Недолго… пламень чистой веры
Легко навек я залил в них…
А стоили ль трудов моих
Одни глупцы да лицемеры?
И скрылся я в ущельях гор;
И стал бродить, как метеор,
Во мраке полночи глубокой…
И мчался путник одинокой,
Обманут близким огоньком,
И в бездну падая с конем,
Напрасно звал я и след кровавый
За ним вился по крутизне…
Но злобы мрачные забавы
Недолго нравилися мне!
В борьбе с могучим ураганом,
Как часто, подымая прах,
Одетый молньей и туманом,
Я шумно мчался в облаках,
Чтобы в толпе стихий мятежной
Сердечный ропот заглушить,
Спастись от думы неизбежной
И незабвенное забыть!
Что повесть тягостных лишений,
Трудов и бед толпы людской
Грядущих, прошлых поколений,
Перед минутою одной
Моих непризнанных мучений?
Что люди? что их жизнь и труд?
Они прошли, они пройдут…
Надежда есть я ждет правый суд:
Простить он может, хоть осудит!
Моя ж печаль бессменно тут.
И ей конца, как мне, не будет;
И не вздремнуть в могиле ей!
Она то ластится, как змей,
То жжет и плещет, будто пламень,
То давит мысль мою, как камень я
Надежд погибших и страстей
Несокрушимый мавзолей!..

Тамара
Зачем мне знать твой печали,
Зачем ты жалуешься мне?
Ты согрешил…

Демон
Против тебя ли?

Тамара
Нас могут слышать!..

Демон
Мы одне.

Тамара
А бог!

Демон
На нас не кинет взгляда:
Он занят небом, не землей!

Тамара
А наказанье, муки ада?

Демон
Так что ж? Ты будешь там со мной!

Тамара
Кто б ни был ты, мой друг случайный,-
Покой навеки погубя,
Невольно я с отрадой тайной,
Страдалец, слушаю тебя.
Но если речь твоя лукава,
Но если ты, обман тая…
О! пощади! Какая слава?
На что душа тебе моя?
Ужели небу я дороже
Всех, не замеченных тобой?
Они, увы! прекрасны тоже;
Как здесь, их девственное ложе
Не смято смертною рукой…
Нет! дай мне клятву роковую…
Скажи,- ты видишь: я тоскую;
Ты видишь женские мечты!
Невольно страх в душе ласкаешь…
Но ты все понял, ты все знаешь —
И сжалишься, конечно, ты!
Клянися мне… от злых стяжаний
Отречься ныне дай обет.
Ужель ни клятв, ни обещаний
Ненарушимых больше нет?..

Демон
Клянусь я первым днем творенья,
Клянусь его последним днем,
Клянусь позором преступленья
И вечной правды торжеством.
Клянусь паденья горькой мукой,
Победы краткою мечтой;
Клянусь свиданием с тобой
И вновь грозящею разлукой.
Клянуся сонмищем духов,
Судьбою братий мне подвластных,
Мечами ангелов бесстрастных.
Моих недремлющих врагов;
Клянуся небом я и адом,
Земной святыней и тобой,
Клянусь твоим последним взглядом,
Твоею первою слезой,
Незлобных уст твоих дыханьем,
Волною шелковых кудрей,
Клянусь блаженством и страданьем.
Клянусь любовию моей:
Я отрекся от старой мести,
Я отрекся от гордых дум;
Отныне яд коварной лести
Ничей уж не встревожит ум;
Хочу я с небом примириться,
Хочу любить, хочу молиться.
Хочу я веровать добру.
Слезой раскаянья сотру
Я на челе, тебя достойном,
Следы небесного огня —
И мир в неведенье спокойном
Пусть доцветает без меня!
О! верь мне: я один поныне
Тебя постиг и оценил:
Избрав тебя моей святыней,
Я власть у ног твоих сложил.
Твоей — любви я жду как дара,
И вечность дам тебе за миг;
В любви, как в злобе, верь, Тамара,
Я неизменен и велик.
Тебя я, вольный сын эфира,
Возьму в надзвездные края;
И будешь ты царицей мира,
Подруга первая моя;
Без сожаленья, без участья
Смотреть на землю станешь ты,
Где нет ни истинного счастья,
Ни долговечной красоты,
Где преступленья лишь да казни,
Где страсти мелкой только жить;
Где не умеют без боязни
Ни ненавидеть, ни любить.
Иль ты не знаешь, что такое
Людей минутная любовь?
Волненье крови молодое,-
Но дни бегут и стынет кровь!
Кто устоит против разлуки,
Соблазна новой красоты,
Против усталости и скуки
И своенравия мечты?
Нет! не тебе, моей подруге,
Узнай, назначено судьбой
Увянуть молча в тесном круге
Ревнивой грубости рабой,
Средь малодушных и холодных,
Друзей притворных и врагов,
Боязней и надежд бесплодных,
Пустых и тягостных трудов!
Печально за стеной высокой
Ты не угаснешь без страстей,
Среди молитв, равно далеко
От божества и от людей.
О нет, прекрасное созданье,
К иному ты присуждена;
Тебя иное ждет страданье.
Иных восторгов глубина;
Оставь же прежние желанья
И жалкий свет его судьбе:
Пучину гордого познанья
Взамен открою я тебе.
Толпу духов моих служебных
Я приведу к твоим стопам;
Прислужниц легких и волшебных
Тебе, красавица, я дам;
И для тебя с звезды восточной
Сорву венец я золотой;
Возьму с цветов росы полночной;
Его усыплю той росой;
Лучом румяного заката
Твой стан, как лентой, обовью,
Дыханьем чистым аромата
Окрестный воздух напою;
Всечасно дивною игрою
Твои слух лелеять буду я;
Чертоги пышные построю
Из бирюзы и янтаря;
Я опущусь на дно морское,
Я полечу за облака,
Я дам тебе все, все земное —
Люби меня!..

И он слегка
Коснулся жаркими устами
Ее трепещущим губам;
Соблазна полными речами
Он отвечал ее мольбам.
Могучий взор смотрел ей в очи!
Он жег ее. Во мраке ночи
Над нею прямо он сверкал,
Неотразимый, как кинжал.
Увы! злой дух торжествовал!
Смертельный яд его лобзанья
Мгновенно в грудь ее проник.
Мучительный, ужасный крик
Ночное возмутил молчанье.
В нем было все: любовь, страданье.
Упрек с последнею мольбой
И безнадежное прощанье —
Прощанье с жизнью молодой.

XII

В то время сторож полуночный,
Один вокруг стены крутой
Свершая тихо путь урочный.
Бродил с чугунною доской,
И возле кельи девы юной
Он шаг свой мерный укротил
И руку над доской чугунной,
Смутясь душой, остановил.
И сквозь окрестное молчанье,
Ему казалось, слышал он
Двух уст согласное лобзанье,
Минутный крик и слабый стон.
И нечестивое сомненье
Проникло в сердце старика…
Но пронеслось еще мгновенье,
И стихло все; издалека
Лишь дуновенье ветерка
Роптанье листьев приносило,
Да с темным берегом уныло
Шепталась горная река.
Канон угодника святого
Спешит он в страхе прочитать,
Чтоб наважденье духа злого
От грешной мысли отогнать;
Крестит дрожащими перстами
Мечтой взволнованную грудь
И молча скорыми шагами
Обычный продолжает путь.
. . . . . . . . . . . . . . . .

XIII

Как пери спящая мила,
Она в гробу своем лежала,
Белей и чище покрывала
Был томный цвет ее чела.
Навек опущены ресницы…
Но кто б, о небо! не сказал,
Что взор под ними лишь дремал
И, чудный, только ожидал
Иль поцелуя, иль денницы?
Но бесполезно луч дневной
Скользил по ним струей златой,
Напрасно их в немой печали
Уста родные целовали….
Нет! смерти вечную печать
Ничто не в силах уж сорвать!

XIV

Ни разу не был в дни веселья
Так разноцветен и богат
Тамары праздничный наряд.
Цветы родимого ущелья
(Так древний требует обряд)
Над нею льют свой аромат
И, сжаты мертвою рукою.
Как бы прощаются с землею!
И ничего в ее лице
Не намекало о конце
В пылу страстей и упоенья;
И были все ее черты
Исполнены той красоты,
Как мрамор, чуждой выраженья.
Лишенной чувства и ума,
Таинственной, как смерть сама.
Улыбка странная застыла,
Мелькнувши по ее устам.
О многом грустном говорила
Она внимательным глазам:
В ней было хладное презренье
Души, готовой отцвести,
Последней мысли выраженье,
Земле беззвучное прости.
Напрасный отблеск жизни прежней,
Она была еще мертвей,
Еще для сердца безнадежней
Навек угаснувших очей.
Так в час торжественный заката,
Когда, растаяв в море злата,
Уж скрылась колесница дня,
Снега Кавказа, на мгновенье
Отлив румяный сохраня,
Сияют в темном отдаленье.
Но этот луч полуживой
В пустыне отблеска не встретит,
И путь ничей он не осветит
С своей вершины ледяной!..

Толпой соседи и родные
Уж собрались в печальный путь.
Терзая локоны седые,
Безмолвно поражая грудь,
В последний раз Гудал садится
На белогривого коня,
И поезд тронулся. Три дня.
Три ночи путь их будет длиться:
Меж старых дедовских костей
Приют покойный вырыт ей.
Один из праотцев Гудала,
Грабитель странников и сел,
Когда болезнь его сковала
И час раскаянья пришел,
Грехов минувших в искупленье
Построить церковь обещал
На вышине гранитных скал,
Где только вьюги слышно пенье,
Куда лишь коршун залетал.
И скоро меж снегов Казбека
Поднялся одинокий храм,
И кости злого человека
Вновь успокоилися там;
И превратилася в кладбище
Скала, родная облакам:
Как будто ближе к небесам
Теплей посмертное жилище?..
Как будто дальше от людей
Последний сон не возмутится…
Напрасно! мертвым не приснится
Ни грусть, ни радость прошлых дней.

XVI

В пространстве синего эфира
Один из ангелов святых
Летел на крыльях золотых,
И душу грешную от мира
Он нес в объятиях своих.
И сладкой речью упованья
Ее сомненья разгонял,
И след проступка и страданья
С нее слезами он смывал.
Издалека уж звуки рая
К ним доносилися — как вдруг,
Свободный путь пересекая,
Взвился из бездны адский дух.
Он был могущ, как вихорь шумный,
Блистал, как молнии струя,
И гордо в дерзости безумной
Он говорит: «Она моя!»

К груди хранительной прижалась,
Молитвой ужас заглуша,
Тамары грешная душа —
Судьба грядущего решалась,
Пред нею снова он стоял,
Но, боже! — кто б его узнал?
Каким смотрел он злобным взглядом,
Как полон был смертельным ядом
Вражды, не знающей конца,-
И веяло могильным хладом
От неподвижного лица.
«Исчезни, мрачный дух сомненья! —
Посланник неба отвечал: —
Довольно ты торжествовал;
Но час суда теперь настал —
И благо божие решенье!
Дни испытания прошли;
С одеждой бренною земли
Оковы зла с нее ниспали.
Узнай! давно ее мы ждали!
Ее душа была из тех,
Которых жизнь — одно мгновенье
Невыносимого мученья,
Недосягаемых утех:
Творец из лучшего эфира
Соткал живые струны их,
Они не созданы для мира,
И мир был создан не для них!
Ценой жестокой искупила
Она сомнения свои…
Она страдала и любила —
И рай открылся для любви!»

И Ангел строгими очами
На искусителя взглянул
И, радостно взмахнув крылами,
В сиянье неба потонул.
И проклял Демон побежденный
Мечты безумные свой,
И вновь остался он, надменный,
Один, как прежде, во вселенной
Без упованья и любви!..

_________________

На склоне каменной горы
Над Койшаурскою долиной
Еще стоят до сей поры
Зубцы развалины старинной.
Рассказов, страшных для детей,
О них еще преданья полны…
Как призрак, памятник безмолвный,
Свидетель тех волшебных дней.
Между деревьями чернеет.
Внизу рассыпался аул.
Земля цветет и зеленеет;
И голосов нестройный гул
Теряется, и караваны
Идут, звеня, издалека,
И, низвергаясь сквозь туманы,
Блестит и пенится река.
И жизнью вечно молодою.
Прохладой, солнцем и весною
Природа тешится шутя,
Как беззаботная дитя.

Но грустен замок, отслуживший
Года во очередь свою,
Как бедный старец, переживший
Друзей и милую семью.
И только ждут луны восхода
Его незримые жильцы:
Тогда им праздник и свобода!
Жужжат, бегут во все концы.
Седой паук, отшельник новый,
Прядет сетей своих основы;
Зеленых ящериц семья
На кровле весело играет;
И осторожная змея
Из темной щели выползает
На плиту старого крыльца,
То вдруг совьется в три кольца,
То ляжет длинной полосою
И блещет, как булатный меч,
Забытый в поле давних сеч,
Ненужный падшему герою!. .
Все дико; нет нигде следов
Минувших лет: рука веков
Прилежно, долго их сметала,
И не напомнит ничего
О славном имени Гудала,
О милой дочери его!

Но церковь на крутой вершине,
Где взяты кости их землей,
Хранима властию святой,
Видна меж туч еще поныне.
И у ворот ее стоят
На страже черные граниты,
Плащами снежными покрыты;
И на груди их вместо лат
Льды вековечные горят.
Обвалов сонные громады
С уступов, будто водопады,
Морозом схваченные вдруг,
Висят, нахмурившись, вокруг.
И там метель дозором ходит,
Сдувая пыль со стен седых,
То песню долгую заводит,
То окликает часовых;
Услыша вести в отдаленье
О чудном храме, в той стране,
С востока облака одне
Спешат толпой на поклоненье;
Но над семьей могильных плит
Давно никто уж не грустит.
Скала угрюмого Казбека
Добычу жадно сторожит,
И вечный ропот человека
Их вечный мир не возмутит.

Michail Lermontov

Il Demone

Prima parte

Il proscritto dal cielo, il triste Demone
volava sulla terra dei peccati,
ed i ricordi dei felici giorni
si affollavan nella memoria:
dei giorni in cui nelle celesti plaghe
Egli luceva puro cherubino
e la cometa fuggiva a Lui
un amico saluto Gli rivolgeva,
e amabilmente Gli parlava. Allora
attraversando le eterne nebbie,
avido di conoscenza, seguiva
le nomadi carovane di stelle
nelle plaghe del cielo immense sparse;
quando credeva ed amava: felice
primogenito di tutto il creato!
Non conosceva il dubbio e non il male,
nè minacciava la sua mente lunga
di sterili tempi serie dolente…
E molte, e molte altre cose, e di tutto,
di ricordar la forza non aveva.

Respinto da remoti tempi, errava
senza asilo nel deserto del mondo:
e i secoli inseguivano i secoli
come un minuto dietro l’altro in una
successione monotona e annoiante;
Signore di una terra miserabile
senza piacere seminava il male.
In nessun luogo trovava la sua arte
una qualche resistenza, e per questo
anche il male Gli diventò noioso.

III

Sulle vette del Caucaso volava
l’esule dal Paradiso: c’era sotto
di Lui il Kazbek, la faccia d’un diamante,
che risplendeva con le eterne nevi,
e nereggiando nel profondo, quasi
una crepa dimora della serpe,
la sinuosa valle del Darjal:
e il Terek, saltando come leonessa,
la villosa criniera sulla schiena,
ruggiva: belve montane e uccelli
girando nell’altitudine azzurra
sentivano la voce delle sue acque.
E le nubi dorate, di lontano,
dalle terre del sud lo accompagnavano
verso le plaghe del settentrione;
e le montagne in fitta folla, colme
di misterioso sonno su di lui
chinavano la testa, inseguendo
le baluginanti onde,
sulle rocce le torri dei castelli
minacciose tra le nubi guatavano
di sentinella alle porte del Caucaso,
come maestosi giganti guardiani!
Selvaggio e meraviglioso era intorno
tutto il mondo di Dio, ma lo spirito
orgoglioso, con sguardo di disprezzo
considerava il creato di Dio,
del suo Signore, e sulla sua alta fronte
non si rifletteva pensiero alcuno.

E dinanzi a lui le bellezze vive
fiorirono d’un altro quadro: della
Georgia meravigliosa le valli
come tappeti dipinti si aprivano;
lussureggiante, felice paese!
I pioppi come colonne, i ruscelli
che sonanti scorrevano sul fondo
di pietre variopinte ed i cespugli
dove cantan gli usignoli alle belle
che non rispondono alla dolce voce
del loro amore, e dove la sua ombra
sparge dolce il platano fronzuto,
dove le grotte sono avvolte d’edera
intricata, rifugio nell’ardente
calura del giorno al timido cervo;
vita, splendore, e mormorio di foglie,
lingua di cento voci risonanti
e di mille alberi e piante il respiro!
Del meriggio il caldo voluttuoso,
le notti umide sempre di rugiada
profumata e le stelle luminose
come lo sguardo di una bella donna,
di una giovane georgiana!…
Ma nient’altro che una fredda invidia
suscitava la splendida natura
nello sterile cuore del proscritto,
non muovi sentimenti, o forze nuove.
E tutto quello che egli vedeva,
lo disprezzava, oppur lo odiava.

Un’altra casa, dal largo cortile
s’era costruito il vecchio Gudàl…
era costata lacrime e fatiche
agli obbedienti schiavi, in tempi antichi.
Fin dal mattino, sul pendio dei monti
si posano le ombre delle sue mura.
Nella roccia son scavati i gradini,
essi dalla torre angolare
portando al fiume: a volte vi si vede,
di un bianco velo ricoperta,
la giovane principessa Tamara
che va ad attinger acqua al fiume Aragva.

Da sempre silenziosa sulla valle
cupa la casa guardava dalla rocca:
ma grande festa si celebrava oggi:
risuonò la zurnà e scorrono i vini:
fidanzava Gudàl la propria figlia
e alla festa invitò tutti i parenti.
Sul tetto, ricoperto di tappeti,
tra le amiche siede la ragazza.
Fra giochi e canti esse si divertono.
Dalla lontana catena di montagne
si nasconde del sole il semicerchio.
Cantano, e battono le mani in ritmo,
e la giovane fidanzata prende
il suo tamburo.
Ed eccola: con una mano gira
il tamburello sopra la sua testa,
e più lieve di un uccello ora vola,
ora si ferma e guarda ed il suo sguardo
ecco che umido scintilla,
dietro le belle, invidiose ciglia;
ora gioca col nero sopracciglio,
ora d’un tratto si china lievemente,
e scivola sul tappeto, e vola
e danza, con quel suo divino piede,
ed eccola che ora ci sorride
colma di gioia infantile, e il raggio
della luna che lieve gioca a volte
nell’oscillante umidità dell’ombra
non può paragonarsi a quel sorriso
vivo come la gioventù e la vita.

VII

Giuro per la stella di mezzanotte,
per il raggio del tramonto e dell’alba,
Il Signore della Persia dorata
e nessun altro re terrestre mai
potè baciare occhi così belli;
la zampillante fontana dell’harem
nel caldo tempo dell’estate mai
potè con le sue rugiadose perle
bagnare una figura così bella!
Nè la mano terrestre di nessuno
nel carezzare quell’amata fronte
ancora scompigliò le belle chiome;
Da quando al mondo han tolto il paradiso
una bellezza così bella mai,
lo giuro, sotto il sole era fiorita.

VIII

E per l’utima volta ella danzava.
Ahimè, al mattino l’attendeva, lei,
l’erede di Gudàl, inquieta figlia
di libertà, il destino triste d’una
schiava: un’altra, ancor straniera patria,
e straniera, una famiglia.
Del tutto sconosciuta, ignota gente.
Per questo spesso un segreto dubbio
le oscurava il luminoso volto,
eppure sempre le sue movenze erano
così armoniose e ricche di espressione,
così colme di dolce semplicità,
che se Il Demone volando in quel tempo
avesse a lei rivolto il suo sguardo
gli angeli fratelli ricordando
girando il volto avrebbe sospirato.

E Il Demone la vide: per un attimo
di colpo un’emozione inspiegabile
sentì dentro la sua anima.
E ricolmò una beata armonia
il deserto del suo muto cuore
e di nuovo provò la santità
della Bellezza, del Bene e dell’Amore!
A lungo contemplò il dolce quadro,
e i sogni della felicità antica.
Come stella che nasce da una stella,
fluirono davanti al suo ricordo.
Ed Egli si sentì come inchiodato
da una forza invisibile ed ignota,
ed una nuova tristezza egli conobbe,
un sentimento in lui parlò con lingua
a lui ben nota un tempo e molto cara.
Di rinascenza era questo un segno?
Parole perfide di seduzione
nella sua mente non potè trovare…
Dimenticar non concedeva Dio:
e Lui stesso l’oblio non voleva!

Tormentando il suo valente destriero
alle feste di nozze, verso il tramonto
correva l’impaziente fidanzato.
Felicemente raggiunse le verdi
rive della luminosa Aragva.
Sotto il greve fardello dei regali
appena appena rimanendo dietro
lo seguiva la fila dei cammelli
che lenti vanno nella lunga strada,
facendo risuonare i campanelli,
ed è lui, il Signore di Sinodal,
che guida quella ricca carovana.
Bello nella sua elegante cintura,
risplende al sole l’ornamento della
sua bella sciabola e del pugnale.
Sulla schiena il fucile arabescato.
E gioca il vento con le ampie maniche
del suo mantello tutto decorato
con le dorate insegne e coi galloni.
Ricamata con sete colorate
è la sua sella, con nappe è la briglia;
il suo cavallo, schiumeggiante, ardito,
ha un prezioso mantello: sembra d’oro.
Veloce pupillo del Karabach
drizza gli orecchi, e pieno di paura
sbuffa e guarda dallo scosceso ciglio
la rapida onda che schiumeggia in basso.
Pericoloso e stretto è il cammino:
sulla sinistra stan le rocce ripide,
e sulla destra in basso il ribelle fiume.
è già tardi. Sull’innevata cima
si spegne il cielo, s’è alzata la nebbia…
la carovana accelera il suo passo.

Ed ecco sulla strada una cappella…
Qui da remoti tempi dorme in Dio
non so qual principe, or fatto santo,
che una mano di vendetta uccise.
Da allora, vada a battaglia o festa,
il passeggero, dovunque si affretti,
sempre col cuore una preghiera assorta
egli pronuncia spesso la cappella;
e proteggeva la sincera prece
dall’improvviso pugnale musulmano.
Ma disprezzò l’ardito fidanzato
quel costume dei suoi antenati.
Con un perfido sogno lo turbava
l’astuto Demone del male.
Nella sua fantasia, nella notte
la bocca di Tamara Egli baciava,
ed ecco apparvero in due davanti,
s’udì uno sparo: ma che accade dunque?
Alzatosi sulle staffe sonanti
il coraggioso principe non parla,
si spinge sulla fronte la papacha,
stringe in mano il suo fucile turco.
Un colpo di staffile, e come un’aquila
si slancia: ma esplode un altro colpo!
Un selvaggio grido ed un lamento sordo
echeggiano nella profonda valle.
E non per molto proseguì la lotta:
i codardi gruzini son fuggiti!
i Georgiani!

XII

E tutto tace: si stringono i cammelli
per guardare, più volte, con timore
i corpi dei morti cavalieri,
e sordo nel silenzio della steppa
si sente il suono dei loro campanelli.
Saccheggiata è la ricca carovana;
e sui corpi dei cristiani morti
traccia i suoi cerchi il notturno uccello!
Non più li attende silenziosa tomba
sotto le pietre di qualche monastero,
dove la cenere degli avi è sepolta;
e non verranno le sorelle e madri
di lunghi veli ricoperte a piangere
ed a pregare nella loro angoscia
dai più lontani luoghi sul sepolcro!
Pietosa la mano invece sulla strada
sopra la roccia innalzerà una croce,
a lor memoria, e l’edera verde
che cresce al tempo della primavera,
con le carezze delle lievi fogli
l’abbraccerà in smeraldina rete;
e svoltando dalla difficoltosa
strada, a volte, gli stanchi viandanti
riposeranno sotto l’ombra sacra.

XIII

Corre il destriero, d’un cervo più veloce,
sbuffa e si sforza, come alla battaglia;
a un tratto ora s’arresta nella corsa,
per ascoltare la voce del vento,
ed allargar le frementi narici,
ora si mette a battere la terra
con i ferri dei risonanti zoccoli,
e agitando la scompigliata criniera.
Senza memoria vola, vola avanti.
E lo cavalca un silente cavaliere!
Egli talvolta batte sulla sella,
cade col capo sulla sua criniera.
Più non guarda con le adorne briglie
nè si muovono i piedi nelle staffe.
Sulla gualdrappa si vedeva in chiazze,
in larghe chiazze, del cavaliere il sangue.
O veloce destriero, hai portato
lontano dalla battaglia il tuo Signore,
ma già l’aveva colpito la mortale
pallottola osseta nella tenebra!

XIV

Si piange nella casa di Gudàl,
e nel cortile la gente s’affolla:
a chi appartiene il destriero stremato
caduto sulle pietre della soglia?
E chi è il cavalier che non respira?
Hanno serbato le rughe del suo volto
dell’aspra battaglia ancora tracce.
Pieni di sangue son l’arma e il vestito;
nella folle ultima stretta la mano
immobile abbranca la criniera.
O fidanzata, per un breve tempo
il tuo sguardo ha atteso il fidanzato.
La parola di principe mantenne,
e il nuziale festino galoppava…
Ma ahimè non monterà più di nuovo,
non salirà sull’ardito destriero!

Così la folgore divina ha colpito
la spensierata famiglia di Tamara.
Sul suo letto Tamara s’è buttata,
giace Tamara nel suo letto, e piange,
scendono le lacrime sul suo bel volto,
nell’affanno respira l’alto petto;
ma ecco che le sembra di sentire
una magica voce su di sé:
«Non piangere, fanciulla, vane lacrime!»
Non cadrà il tuo pianto, viva rugiada,
sul corpo silenzioso del tuo sposo:
solo il tuo sguardo annebbierà quel pianto
e brucerà le verginali gote!
Egli è lontano e non conoscerà,
e non potrà sentire il tuo dolore;
Ora accarezzerà la celeste luce
degli occhi disincarnati lo sguardo;
Egli sente i canti del paradiso…
Per lui non contano i sogni meschini,
e il pianto di una povera fanciulla,
per lui che vive nell’eterna plaga.
No, la sorte d’un essere mortale,
credi a me, o mio angelo terrestre,
non vale un attimo soltanto della
tua tristezza, così preziosa!

Nell’oceano dell’aria
senza vele nè timone
nella nebbia fluttuando
vanno i cori delle stelle;
e fra i campi infiniti
vanno in cielo senza traccia
delle nubi inafferrabili
i lanosi armenti.
Nè l’addio, nè gli incontri
danno a loro gioia o pianto;
mai non bramano il futuro,
nè rimpiangono il passato.
Nel tormento del dolore
tu ricordati di loro;
dalla terra sii staccata,
noncurante come loro!»

«Non appena la notte col mantello
le cime del Caucaso coprirà,
ed il mondo con magica parola
come fosse incantato tacerà,
e non appena il vento sulle rocce
farà fremere l’erba appassita
e l’uccellino nell’erba nascosto
volerà via contento nel buio,
e sotto il tralcio della vite il fiore
notturno fiorirà avidamente
bevendo la celeste sua rugiada;
e non appena la dorata luna
dalla montagna piano s’alzerà
e guarderà furtiva il tuo bel volto,
Io volerò da te e sarò tuo ospite
fino al sorgere della chiara aurora
e manderò alle tue ciglia di seta
sogni dorati…»

XVI

Tacquero le parole in lontananza,
morirono i suoni l’un dietro l’altro.
Ella si alza e si guarda intorno…
Un oscuro, confuso turbamento
c’è nel suo cuore paura e tristezza,
ardore d’estasi: nulla in paragone.
Ribollono in lei d’un tratto sentimenti;
e spezza l’anima le sue catene,
mentre un fuoco le vene le trascorre,
e la voce meravigliosa e nuova,
così le sembra, in lei risuona ancora.
Verso il mattino il bramato sonno
finalmente le chiude gli occhi stanchi;
ma Egli il sonno le turbava sempre
con un sogno profetico e strano.
Lo straniero nebuloso e muto,
splendendo di bellezza non terrestre,
sul suo guanciale si chinava: e tale
era l’amore nei suoi occhi, e la pena,
e così tristemente la guardava,
che pareva soffrisse per Tamara.
Era forse un angelo celeste?
Era forse il suo angelo custode?
Ma iridata corona di raggi
non abbelliva le sue chiome: e allora
era forse uno spirito dell’ Ade,
Lo Spirito del Male? Non lo era,
Egli era come una chiata sera:
non tenebra nè luce, giorno o notte!…

Seconda parte

«Padre, padre non minacciarmi più,
la tua Tamara non rimproverare;
vedi che piango, vedi queste lacrime
che già non sono più le prime. Invano
s’affollano, venuti da lontano,
i pretendenti per cercarmi in sposa…
Non , padre mio:
vedi tu stesso che di giorno in giorno
per un mortsono poche in Gruzia le fanciulle!
Ma io non sarò sposa di nessuno!…
O, non rimproverarmiale veleno io appassisco!
Che l’anima mi strazia il maligno
con un sogno che io non so respingere;
io sto morendo: e tu abbi pietà!
Lascia che vada in un santo monastero
la figlia tua ormai senza ragione;
là mi difenderà il Salvatore,
tutta l’angoscia a lui rivelerò.
Non c’è più gioia al mondo ormai per me.
Protetta dalla pace del convento
mi accoglierà una cella oscura,
come una tomba, prima del mio tempo…»

Nel remoto convento solitario
portarono Tamara i suoi parenti
dal tormento dell’umile cilicio
il suo giovane petto fu avvolto.
Ma anche nel monacale vestito,
come sotto i ricami d’un broccato,
non la lasciava il suo sogno impuro,
e come prima, in lei batteva il cuore.
Presso l’altare, al lume di candela,
all’ora dei solenni canti, spesso
tra le fervide preci, ella sentiva
ancor quelle parole, quella voce.
Sotto le volte della buia chiesa
talvolta quell’immagine ben nota
le appariva senza suono o traccia
nella leggera nebbia dell’incenso;
splendeva silenziosa come stella;
coi cenni la chiamava: verso dove?…

III

In un fresco posto, fra due colline,
si nascondeva il santo monastero,
da file di platani e di pioppi
era circondato, e qualche volta,
allo scender della notturna tenebra,
appariva alla finestra d’una cella
tra gli alberi, la lampada di una
giovane peccatrice. E, fra i mandorli,
dove file di tristi croci stavano,
silenziose guardiane delle tombe,
cantavano i cori di aerei uccelli.
Saltavan sulle pietre mormorando
di freschissima acqua le sorgenti,
e sotto la montagna incombente
confluendo, amiche, nella gola,
più oltre, scorrevano, fra i cespugli,
di fiorelli di brina ricoperti.

E verso nord si vedono le montagne,
al brillare di mattiniera aurora,
quando l’azzurreggiante esile fumo
dalla valle profonda si innalza,
e volgendosi alla plaga d’oriente
chiamano i muezzin alla preghiera,
e rintocca la squillante campana
risvegliando col suono il convento;
nel solenne pacifico momento,
quando la giovane donna di Georgia
va con la lunga brocca a prendere l’acqua
scendendo per la ripida montagna
si stagliano allora nel puro cielo
le innevate vette della catena
dei monti, chiara, violetta muraglia;
e poi si vestono all’ora del tramonto
d’una fascia scarlatta le montagne;
e fra esse, le nubi trafiggendo,
si innalza sopra tutte con la vetta
il possente Kazbek, il re del Caucaso,
con il turbante e veste di broccato.

Ma, colmo di un colpevole pensiero,
non lascia il cuore di Tamara spazio
ai puri impeti. Davanti a lei
tutto il mondo riveste un’ombra cupa;
tutto è in lei pretesto di tormento:
dell’alba il raggio e della notte l’ombra.
A volte non appena la frescura
della notte scendeva sulla terra,
davanti all’icona del Signore
cadeva in sua follia Tamara,
per piangere, e nel notturno silenzio
il gridare del suo dirotto pianto
del viandante turbava l’attenzione.
Che pensava forse al lamentarsi
dello spirito montano inchiodato
alla sua grotta antica, e il fine orecchio
tendeva e lo stanco destriero incalzava.

Colma d’angoscia e di tremore, stava
Tamara spesso alla sua finestra
e con in testa un unico pensiero
con occhio attento guardava lontano:
e tutto il giorno, sospirando, aspetta…
A lei qualcuno mormora: verrà!
E non invano erano dolci i sogni,
e non invano egli appariva a lei,
con i suoi occhi colmi di tristezza
con tenera voce meravigliosa
da molti giorni ormai ella languisce
senza saperne lei stessa il motivo:
ora desidera pregare i santi,
ma il cuore manda la preghiera a Lui;
stremata dalla lotta quotidiana,
sul letto del riposo ora si corica:
il suo cuscino brucia. E soffoca
Tamara, ed ha paura, e trema tutta.
Ed il suo petto avvampa, e le sue spalle,
più non respira, negli occhi ha la nebbia,
avida attende che l’abbracci e stringa,
e sulla bocca si sciolgano baci…

VII

L’aereo mantello della sera
già ricopriva i colli della Georgia.
Obbedienti al suo dolce costume
al monastero Il Demone volava.
Per lungo tempo Egli non osò
turbare la santità di quel placido
e mite asilo. E ci fu un momento
in cui gli parve giusto abbandonare
il suo crudele intento. Eccolo errare,
nel suo pensiero assorto, presso il muro
del convento: e tremola una foglia
nell’aria senza il vento della sera.
Alla finestra splende una lucerna:
la guarda Il Demone. Tamara attende.
E nel silenzio dominante ascolta
lo spirito un suono di cingura
d’una canzone echeggiano le note,
i dolci e tristi suoni confluiscono,
come lacrime, in ritmo armonioso;
tenera e bella è la canzone, come
se per la terra l’avessero creata
musici angeli su nell’alto cielo!
E forse proprio un angelo bramava
di riveder l’amico di lontani
tempi remoti, e quaggiù volato
era furtivamente, e gli cantava
per consolarlo, del passare del tempo.
E solo allora Il Demone capì
l’angoscia dell’amore e l’emozione.
Voleva allontanarsi, nel terrore…
Ma non riusciva a muovere le sue ali!
E, che prodigio! Dai suoi spenti occhi
ecco che scese una lacrima di piombo.
Ancora oggi presso quella cella
sta la pietra trafitta dall’ardente,
dalla lacrima ardente come fiamma,
la lacrima dell’Angelo Perduto!…
la cingura è una specie di chitarra georgiana.

VIII

Ed Egli entra, è pronto ad amare,
con l’anima ad ogni bene aperta,
e pensa che di una vita nuova
è finalmente giunto il tempo atteso.
Il tremito confuso dell’attesa,
una paura silenziosa e incerta,
quasi fosse d’amore il primo incontro,
questo conobbe l’anima orgogliosa.

Era solo un triste presentimento.
Entra: e vede che davanti a lui stava,
messaggero del cielo, un cherubino,
aiuto per la bella peccatrice:
l’Angelo sta, col volto fiammenggiante
con l’ala la protegge dal nemico,
il suo sorriso è limpido e chiaro.
Della divina luce un raggio d’oro
l’impuro sguardo ad un tratto acceca,
così invece di un tenero saluto,
ascolta Il Demone una rampogna:

«Spirito inquieto, spirito del Male,
chi ti ha chiamato nella notturna ora?
Non c’è nessuno qui dei tuoi devoti,
e qui il Male ancora non spira.
Non avanzare il criminoso passo
verso l’amore sacro, il mio amore.
Chi ti ha chiamato?»
Ed in rispost a lui
perfido rise l’Angelo Maligno,
E di gelosia arse il suo sguardo,
e di nuovo si risvegliò nell’anima
tutto il veleno del suo odio antico.
«Tamara è Mia!» -disse minaccioso-
«Lasciala stare, chè Tamara è Mia!
Troppo tardi apparisti, difensore,
suo giudice non sei, e neppur mio.
Sul mio cuore, ch’è gonfio di Superbia
già ho stampato il mio sigillo forte;
al tuo sacrale imperio qui non c’è posto,
questo è il mio regno, questo il mio amore!»
e l’Angelo del Cielo tristemente
volse gli occhi alla povera Tamara
e agitando tristemente l’ali
nell’etere celeste sprofondò.

Tamara:
Chi sei? è pericolosa la tua voce.
Vieni dal cielo o dall’inferno?
Che cosa vuoi da me?

Il Demone:
Tu sei bellissima!

Tamara:
Parlami dunque. Di’ chi sei. Rispondi.

Il Demone:
Io sono Colui la cui voce ascoltavi,
tu, nel silenzio della mezzanotte,
il cui pensiero all’anima parlava,
la cui tristezza tu riconoscesti,
la cui immagine vedevi in sogno.
Il mio sguardo uccide ogni speranza;
Io son colui che nessuno può amare.
Dei miei terreni schiavi son la frusta,
sono Il Signore di Scienza e Libertà:
Nemico del Cielo, son della Natura
Il Male. E sono qui, ai piedi tuoi!
Per la tua tenerezza t’ho portato
la placida preghiera dell’amore,
il mio primo dolore sulla terra,
e le lacrime prime che ho versato.
Ascoltami, ti prego, per pietà.
Soltanto tu con la tua voce puoi
restituire me al bene e al Cielo.
Protetto dal mantello del tuo amore
a Me sarà concesso di salire
lassù, Angelo Nuovo in Nuova Luce;
O, ti prego: ascoltami soltanto:
Io sono il tuo schiavo. E ti amo!
Chè, non appena Io ti ho veduta,
nel mio cuore segreto ho odiato
la mia immortalità ed il potere.
E involontariamente ho invidiato
l’imperfetta gioia della gente;
ho provato il dolore di non vivere
come te, e l’orrore d’esserti lontano.
Un inatteso raggio nel mio cuore
più caldo e vivo di nuovo s’è acceso,
e la tristezza della ferita antica,
come un serpente, s’è mossa. Che importa
a me senza di te la vita eterna?
Dei miei possessi il numero infinito?
Solo vuote parole senza senso,
una vasto tempio, ma senza il Dio.

Tamara:
Lasciami dunque, o spirito maligno!
Come posso mai credere al nemico?
Aiutami, Signore! Ma non posso
pregare. Come un veleno misterioso
indebolisce ormai la mia mente!
Ascolta dunque, tu che mi uccidi:
le tue parole son veleno e fuoco…
Dimmi almeno per quale scopo tu mi ami!

Il Demone:
Perchè non so, bellissima Tamara.
Mi sento colmo di una nuova vita,
mi son tolto dall’ardita testa
la corona di spine della colpa,
in polvere ho gettato il mio passato:
l’Inferno e il Paradiso è nei tuoi occhi.
Di non terrestre passione Io ti amo.
Un tale amore ricambiar non puoi.
Con tutto il mio potere, con l’ebbrezza,
dell’Immortale mio pensiero e sogno.
Dal principio del mondo, a me nell’Anima,
sta impresso il sigillo del tuo volto:
il tuo volto lo vedevo a me davanti
nei deserti del sempiterno cielo.
Da tanto tempo inquieta la mia anima
la risonanza dolce del tuo nome.
Nei giorni della vita in Paradiso
soltanto tu mancavi, solo tu.
Magari tu comprendere potessi
quel mio languire amaro, la mia vita
tutta la vita per infiniti secoli,
di amara gioia e amara sofferenza.
Senza attendermi lodi per il male,
e senza ricompense per il bene,
per sé solo vivere, e nella noia,
e in questa lotta senza mai vittoria,
in questa lotta senza mai la pace!
Aver sempre rimpianti e non averli,
tutto sapere, sentire e vedere,
cercare di odiare sempre tutto
e disprezzare proprio tutto al mondo!…
E sol quando la condanna di Dio
fu pronunciata, proprio da quel giorno
per sempre gelidi per me divennero
della natura i caldi abbracci.
Era azzurro lo spazio a me davanti,
e io vedevo come adorne a nozze
le belle stelle, a me ben conosciute…
esse fluivano in corone d’oro;
ma che accadeva? l’antico fratello
nessuna di esse riconosceva.
Cominciai, nella mia disperazione,
gli altri proscritti ad invocare,
ma ahimè non riconobbi, Io Stesso,
se non volti, e voci, e maligni sguardi.
Pieno d’orrore mi slanciai, le mie ali
aprendo al volo: ma perchè? Ma dove?
Non sapevo: scacciato dagli amici
miei d’un tempo, come dall’antico Eden,
per Me divenne il mondo e muto e sordo.
Così al capriccio di onde e correnti
corre la barca danneggiata, senza
più alcuna vela e senza più timone,
e naviga senza saper la meta;
così sul fare del mattino, all’alba
un frammento di nube tempestosa
nel cielo azzurro, tutto nereggiante,
vola smarrito, e non trova sosta,
senza alcuno scopo e senza traccia:
e dove va lo sa soltanto Iddio!
Per qualche tempo ho guidato gli uomini,
tutti i peccati ho insegnato loro,
ogni nobile impresa ho calunniato,
ho denigrato ogni cosa bella;
Per breve tempo…e subito la fiamma
della pura fede ho spento in loro…
A che son valse queste mie fatiche
per questa gente sciocca e traditrice?
Mi nascosi così nelle profonde
grotte, oppure errai come meteora
nella profonda ombra della notte…
E galoppai in corsa solitaria
dalle vicine luci ingannato;
e caddi col cavallo negli abissi,
chiamando invano, e lasciando dietro,
sulle montagne, tracce sanguinose…
Ma del Male i tenebrosi diletti
mi piacquero solo per breve tempo!
In lotta col potente uragano,
come sovente, sollevando polvere,
rivestito di fulmini e di nebbia,
correvo tra le nubi con frastuono
per soffocar nella ribelle folla
degli elementi il ribollir del cuore,
per salvarmi da tormentosa idea,
per dimenticar ciò che non potevo!
Che importa ricordar la lunga serie
delle tragedie e dei dolori umani
passati, e del futuro: che mai sono
di fronte ad un minuto solo delle
mie ignorate, oscure sofferenze?
L’umanità? La vita, le fatiche?
L’uomo è passato e passerà ancora…
c’è una speranza forse: il suo giudizio:
Anche se condanna, forse perdona!
Ma la mia tristezza non può mutare,
come per me, essa non avrà mai fine;
e non potrà dormire in una tomba!
Ora come un serpente mi blandisce
ora mi brucia e frusta come fiamma
ora mi opprime,come una pietra,
sepolcro indistruttibile di tutte
le mie morte speranze e le passioni!

Tamara:
Perchè dovrei saper della tristezza
per cui con me ora ti lamenti e piangi?
Tu hai peccato…

Il Demone:
Contro di te, forse?

Tamara:
Ci possono sentire.

Il Demone:
Siamo soli.

Tamara:
E Dio?

Tamara:
Non ci degna nemmeno d’uno sguardo.
Il Cielo gli interessa, non la terra!

Tamara:
E i tormenti, le pene dell’Inferno?

Il Demone:
Che t’importa? Laggiù sarai con me.

Tamara:
Chiunque sia, mio casuale amico,
tu che vai distruggendo la mia pace,
pur non volendo, ma con gioia segreta,
o anima che soffre, io t’ascolto,
ma se la tua parola è maliziosa,
e se nascondi l’inganno nel cuore…
Ma perdonami. Quale gloria avresti?
Che può importare a te della mia anima?
Son forse al ciel più cara delle donne
che tu non hai degnato? Non sono esse
molto più belle della mia bellezza?
Nè mano d’un mortale ha sgualcito
neppure il loro letto verginale…
No! Dammi il tuo solenne giuramento…
Dimmi: tu vedi che anch’io soffro,
e tu conosci i sogni femminili!
Nell’anima fai sorgere il timore…
Ma tu capisci tutto e tutto sai:
E quindi deve aver pietà di me.
Giurami dunque: dalle seduzioni
maligne salvami, dà la promessa.
O forse non ci sono più promesse
nè inviolabili giuramenti?

Il Demone:
Per il primo giorno dell’universo
e per l’ultimo giorno del creato
lo giuro, e per la vergogna del crimine,
per il trionfo della verità,
per l’amaro dolor della caduta,
e per il breve sogno della vittoria;
lo giuro, per questo incontro con te,
e per il distacco che ci attende.
Lo giuro per tutta la moltitudine
di spiriti sottomessi a Me
e per le spade degli angeli insonni
senza passioni, che a me son nemici;
lo giuro per il Cielo e per l’Inferno
per il sacrario della terra e tuo,
lo giuro per un ultimo tuo sguardo,
per la tua prima lacrima lo giuro,
per il sospiro delle tue pure labbra,
per l’onda dei tuoi serici capelli,
lo giuro per la gioia e la sofferenza,
e lo giuro per tutto il mio amore:
il desiderio antico di vendetta
per sempre ho abbandonato, e la superbia;
il veleno di perfida lusinga
ma più non turberà le menti umane:
ormai col Cielo voglio far pace,
e voglio amare, e con la preghiera
voglio desiderare e fare il bene.
Con una lacrima di pentimento
cancellerò dalla mia fronte, degna
di te, le tracce del celeste fuoco,
e che tranquillo fiorisca il mondo
senza di me nell’ignoranza sua!
Credimi dunque, io soltanto, adesso
son giunto a te, e t’ho giudicata:
ho scelto te come il mio sacrario,
ed ai tuoi piedi ho posto il mio potere.
E come un dono attendo il tuo amore,
e ti darò, in cambio di un momento,
l’eternità. Credimi, Tamara,
Io nell’amore, come nell’odiare,
sono Immutabile, e sono Grande.
Te dunque Io, dell’Etere Figlio,
porterò nelle plaghe oltre le stelle,
dell’universo tu sarai regina,
mia prima amica, e senza rimpianti
e senza brama guarderai la terra,
dove non c’è felicità sincera,
nè bellezza che a lungo si mantenga,
la terra dei delitti e delle pene,
e soltanto di misere passioni,
dove non sanno, senza timore o ansia,
non sanno odiare, e non sanno amare.
Forse tu non sai che cos’è l’amore,
l’effimero amore della gente?
Del giovanile sangue l’emozione
e col tempo il raggelarsi del sangue?
Che cosa s’opporrà contro il distacco,
la tentazione d’una bellezza nuova,
contro la stanchezza, contro la noia,
e contro il sogno di un capriccio nuovo?
Ma non a te, mia cara amica, è dato
dalla sorte d’appassire silenziosa
come schiava di rozza gelosia,
e soffocare come in chiuso carcere,
fra gente pusillanime e fredda,
tra finti amici e fra nemici veri,
tra paure e sterili speranze,
tra inutili e gravose fatiche!
Senza passioni, non appassirai,
con la tristezza, dietro l’alto muro,
tra le preghiere, lontana ugualmente
dalla divinità e dalla gente.
O no, mia bellissima creatura,
ad altra sorte sei predestinata,
un’altra sofferenza ora t’attende,
nuove, diverse estasi profonde;
lascia dunque i tuoi vecchi desideri,
ed il misero mondo al suo destino:
l’abisso dell’ardita conoscenza
in cambio a te Io vorrò rivelare.
E ai piedi tuoi la folla Io condurrò
di tutti i Demoni a Me devoti,
e ti darò, bellissima Tamara,
aeree ancelle ed incantate;
e strapperò per te dalla stella
orientale la corona d’oro,
e prenderò dai fiori la rugiada,
e la corona bagnerò con questa,
e con il raggio del tramonto rosso
con un nastro circonderò il tuo corpo,
con il profumo puro degli aromi
l’aria che è intorno a te darò odorata,
sempre con una musica divina
il tuo udito cullerò, e luminosi
incantati palazzi costruirò,
palazzi fatti d’ambra e di turchese,
poi scenderò nel vortice del mare,
e volerò in alto, oltre le nubi,
e tutto ti darò, tutta la terra.
Amami dunque!…

E lievemente con le
Sue ardenti Labbra sfiorò la bocca,
della fanciulla le tremanti labbra;
con le parole seduttrici Il Demone
alle preghiere di lei rispondeva.
Profondamente la guardò negli occhi!
E la bruciò. Nel buio della notte
su di lei la sua luce risplendeva
irresistibile: come un pugnale.
lo Spirito Maligno trionfava!
Il veleno mortale del suo bacio
subito entrò nel cuore di Tamara.
Un grido di tormento e di terrore
il silenzio notturno lacerò.
C’era l’amore in quel grido, e il dolore,
c’era il rimprovero e l’ultima prece,
e un saluto disperato, un addio
alla giovane vita ormai perduta.

XII

Proprio in quell’ora il guardiano di notte
solo, intorno alla muraglia erta
compiva silenzioso la sua ronda,
andava con la tavola di ghisa,
e rallentò il suo passo misurato
presso la cella della giovanetta.
Con l’animo turbato si fermò,
la mano sulla tavola di ghisa
e nel silenzio che regnava intorno
gli parve di sentire come il bacio
di due bocche frementi e innamorate,
un breve grido e un debole lamento.
E nel suo cuore sorse un dubbio,
un disonesto dubbio che svanì.
Ma fu soltanto un momento breve;
e tutto tacque: solo, di lontano
s’udiva appena soffiar un vento lieve,
che recava il mormorio di foglie.
E con l’oscura riva, con tristezza,
il montano ruscello sussurrava.
Recita il vecchio, tutto spaventato,
d’un santo martire la preghiera,
per cacciare dalla mente in peccato
lo Spirito Maligno ch’era dentro;
con le dita tremanti egli segna
il suo petto turbato da un pensiero
ed in silenzio con rapidi passi
la sua solita ronda ora prosegue.

XIII

Dolce come una peri addormentata
riposa la fanciulla nella bara,
e più bianco e più puro di un velo
era il pallore languido del volto.
Abbassate per sempre son le ciglia…
Ma chi poteva dire se lo sguardo
sotto le ciglia fosse addormentato,
o per prodigio forse s’attendesse
magari un bacio, oppure l’aurora?
Ma era inutile, il raggio del giorno
che come un’onda d’oro scivolava
sul suo bel volto e invano in una muta
tristezza quelle labbra ora baciava…
No: della morte il sigillo eterno
nessuno ormai poteva più strappare!

XIV

Mai fu così, nei giorni della gioia,
di così vari colori fiorito,
fu il festivo colore di Tamara.
I fiori della sua nativa valle
(così richiede il rituale antico)
versano su di lei il loro aroma,
e stretti fra le sue mani morte
sembra che voglian salutare la terra!
E non c’è sul suo volto segno alcuno
che dica della morte di Tamara
nell’acme della bellezza e dell’amore;
ed eran colmi i suoi lineamenti
d’una fredda, marmorea bellezza
senza espressione, e del tutto priva
di ogni sentimento e di ragione:
come la morte, piena di mistero.
Come un sorriso strano e freddo sulle
sue labbra si intravvedeva.
O, molte tristi cose che esso diceva
agli occhi che lo guardassero attenti:
c’era in esso un gelido disprezzo
dell’anima già pronta a sfiorire,
l’espressione dell’ultimo pensiero,
e un silenzioso addio alla terra,
della perduta vita il vano lampo.
Ella sembrava ancor più morta, ancora
senza alcuna speranza per il cuore,
negli occhi che per sempre s’eran spenti,
così nell’ora del tramonto splendido,
quando disciolto in quel mare d’oro
la carrozza del giorno s’è nascosta,
le nevi del Caucaso, per un momento,
un riflesso purpureo serbando,
risplendon nell’oscura lontananza;
ma quest’ultimo raggio non più vivo
non trova alcun riflesso nel deserto,
ed a nessun indicherà la strada
dalla sua altitudine ghiacciata!…

E i vicini e i parenti in folla
son già riuniti per il triste viaggio.
Tormentandosi i canuti capelli
Gudàl si batte silenzioso il petto,
e per l’ultima volta ora sale
sul cavallo dalla criniera bianca,
ed il corteo si muove. Tre giorni
e tre notti durerà il cammino.
Tra le vecchie ossa degli antenati
hanno scavato a lei un tranquillo asilo.
Un avo di Gudàlm saccheggiatore
di pellegrini e di villaggi, quando
la malattia a letto l’inchiodò
e giunse a lui del pentimento l’ora,
a riscatto delle sue molte colpe
promise di erigere una chiesa
su quelle alte montagne di granito,
dove solo si sente la canzone
della bufera, e dove il nibbio vola.
E presto tra le nevi del Kazkek
s’innalzò un solitario tempio,
e lassù le ossa di quel malvagio
di nuovo ritrovarono la pace.
E la roccia, sorella delle nubi,
in un cimitero fu trasformata:
Come se, essendo al cielo più vicina,
fosse più calda la casa della morte…
come se più lontana dalla gente
l’ultimo sonno più non disturbasse…
Ma più non sognano i morti la gioia
o la tristezza dei passati giorni.

XVI

Nello spazio dell’etere azzurro
uno dei santi angeli volava,
volava con le sue ali d’oro
e tra le sue braccia egli portava
via dal mondo un’anima peccatrice.
E con dolci parole di speranza
tutti i suoi dubbi egli dissipava,
lavandole dal volto con le lacrime
della sua storia, del suo patir le tracce.
E di lontano già dal Paradiso
gli giungevano i canti, ma a un tratto
dall’abisso lo Spirito del Male
sorse, sul loro libero cammino.
Era Possente come tromba d’aria,
e come fulmine Egli risplendeva,
e nella sua follia ed arroganza
Egli gridò: «Tamara è solo Mia!».

Al petto del suo angelo stringendosi
l’orrore soffocò con la preghiera
l’anima peccatrice di Tamara.
Il suo futuro ora si decideva,
Egli stava davanti a lei di nuovo,
ma O Dio, chi lo riconosceva?
Or la guardava con Maligno Sguardo,
e ribollente del mortal veleno
del suo odio, un odio senza fine,
e dal suo Volto immobile spirava
il Gelido Orrore del Sepolcro.
«Sparisci, oscuro Spirito del dubbio!»
Gli rispose del Cielo il messaggero:
«Il tuo trionfo è stato troppo lungo;
è ora giunto il tempo del giudizio,
e del giusto decreto del Signore!
I tempi delle prove sono finiti;
le catene del Male sono cadute
dalla veste mortale di Tamara.
L’attendavamo ormai da molto tempo!
L’anima di Tamara era di quelle
la cui vita è un unico momento
di un insopportabile dolore,
e di mai raggiungibili diletti:
Il Creatore col più puro etere
le loro vive corde ha intessuto.
Per il mondo esse non furono create
e non per loro fu creato il mondo!
Essa pagò con un crudele prezzo
tutti i suoi dubbi ed i suoi errori…
Ma ha sofferto Tamara ed amato,
e all’amore si è aperto il paradiso».

E l’angelo col suo severo sguardo
guardò negli occhi il Tentatore, e poi
agitando con gioia le sue ali
nell’azzurro del cielo sprofondò.
E maledisse Il Demone sconfitto
i suoi sogni di follia e di amore,
e di nuovo Egli rimase, altero,
nell’universo, e solo come prima,
senza speranza alcuna. E senza amore…!
* * *

Sulla fiancata d’un roccioso monte
di Kojsauri sopra la vallata
s’ergono ancora fino ai nostri giorni
i frammenti d’un antica rovina.
Le tradizioni ancora sono piene
di fole che spaventano i bambini…
Come fantasma, memoria silenziosa
di quei tempi incantati, testimone,
tra gli alberi nereggian le rovine.
Il villaggio è disperso nella valle,
e la terra fiorisce e verdeggia;
lo scompigliato rombo delle voci
si perde, e lente carovane vanno,
vanno lontano, al suon dei campanelli.
E scintilla e schiumeggia il bel fiume
precipitando giù, fra l’alte nebbie.
E d’una vita eternamente giovane,
dalla frescura, del sole e primavera
gioisce qui, scherzando la natura,
come un bambino ch’è senza pensieri.

E’ così triste quel castello, dopo
aver servito per così tanti anni,
come un vecchio che sia sopravvissuto
ai suoi amici e alla famiglia amata.
I suoi invisibili abitanti
attendon solo il sorgere della luna:
ed è la loro festa e libertà.
E corrono ronzando dappertutto.
Il canuto ragno, nuovo eremita,
tesse le basi delle sue reti.
Di lucertole verdi una famiglia
ora sul tetto lietamente gioca,
e striscia fuori il cauto serpente
dall’oscura fessura, sulla pietra,
sulla soglia del vecchio pianerottolo,
in tre anelli ora s’attorciglia,
ora giace come una lunga striscia
e brilla come una spada istoriata,
dimenticata sul campo di antiche
battaglie, inutile all’eroe caduto!…
Tutto è selvaggio, non ci sono tracce
dei passati anni. La mano del tempo
accuratamente li ha cancellati,
e niente più ci parla alla memoria
delle imprese del celebre Gudàl
e di Tamara, la sua cara figlia.
Ma sull’erta montagna c’è una chiesa,
dove la terra serba le loro ossa,
dove un sacro potere le conserva.
E si vede la chiesa tra le nubi
ancor oggi, e alle sue porte stanno
le rocce nere di granito a guardia,
coperte dagli strati della neve;
sul loro petto, invece di corazze,
risplendono i ghiacci secolari.
Le masse sonnolente di valanghe
sono sospese al ciglio delle rocce
ome cascate che il gelo ha rinserrato:
e con cupo aspetto pare che attendano.
Come di guardia scorre la bufera
la polvere soffiando dalle mura,
ora riporta una canzone lunga,
ora sembra chiamar le sentinelle.
Ascoltan le notizie di lontano
sul tempio prodigioso, in quel paese,
solo le nubi vengono dall’oriente
e s’affrettano a porgere il saluto;
ma su tutte le pietre delle tombe
nessuno più si reca con dolore.
E del monte Kazbek la cupa roccia
ha in avida custodia la sua preda,
e dell’uomo l’eterno mormorare
la loro pace eterna più non turba.

1837

Traduzione di Eridano Bazzarelli

Исторические связи народов СССР и Румынии в XV — начале XVIII в. Том 1. 1408—1632. — М. : Наука, 1965

%PDF-1.5 % 1 0 obj > endobj 5 0 obj /Title >> endobj 2 0 obj > stream

Исторические связи народов СССР и Румынии в XV — начале XVIII в.

Том 1. 1408—1632. — М. : Наука, 1965

https://imwerden.de

endstream endobj 3 0 obj > endobj 4 0 obj > endobj 6 0 obj 999 endobj 7 0 obj > endobj 8 0 obj > endobj 9 0 obj > endobj 10 0 obj > /XObject > >> /Type /Page >> endobj 11 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 12 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 13 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 14 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 15 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 16 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 17 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 18 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 19 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 20 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 21 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 22 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 23 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 24 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 25 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 26 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 27 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 28 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 29 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 30 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 31 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 32 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 33 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 34 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 35 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 36 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 37 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 38 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 39 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 40 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 41 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 42 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 43 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 44 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 45 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 46 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 47 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 48 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 49 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 50 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 51 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 52 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 53 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 54 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 55 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 56 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 57 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 58 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 59 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 60 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 61 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 62 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 63 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 64 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 65 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 66 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 67 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 68 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 69 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 70 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 71 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 72 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 73 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 74 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 75 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 76 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 77 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 78 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 79 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 80 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 81 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 82 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 83 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 84 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 85 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 86 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 87 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 88 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 89 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 90 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 91 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 92 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 93 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 94 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 95 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 96 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 97 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 98 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 99 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 100 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 101 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 102 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 103 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 104 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 105 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 106 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 107 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 108 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 109 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 110 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 111 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 112 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 113 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 114 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 115 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 116 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 117 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 118 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 119 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 120 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 121 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 122 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 123 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 124 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 125 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 126 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 127 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 128 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 129 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 130 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 131 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 132 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 133 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 134 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 135 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 136 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 137 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 138 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 139 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 140 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 141 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 142 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 143 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 144 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 145 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 146 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 147 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 148 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 149 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 150 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 151 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 152 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 153 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 154 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 155 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 156 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 157 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 158 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 159 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 160 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 161 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 162 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 163 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 164 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 165 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 166 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 167 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 168 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 169 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 170 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 171 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 172 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 173 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 174 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 175 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 176 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 177 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 178 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 179 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 180 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 181 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 182 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 183 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 184 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 185 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 186 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 187 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 188 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 189 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 190 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 191 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 192 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 193 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 194 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 195 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 196 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 197 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 198 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 199 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 200 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 201 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 202 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 203 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 204 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 205 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 206 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 207 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 208 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 209 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 210 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 211 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 212 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 213 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 214 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 215 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 216 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 217 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 218 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 219 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 220 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 221 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 222 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 223 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 224 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 225 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 226 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 227 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 228 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 229 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 230 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 231 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 232 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 233 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 234 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 235 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 236 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 237 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 238 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 239 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 240 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 241 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 242 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 243 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 244 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 245 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 246 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 247 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 248 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 249 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 250 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 251 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 252 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 253 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 254 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 255 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 256 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 257 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 258 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 259 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 260 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 261 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 262 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 263 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 264 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 265 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 266 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 267 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 268 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 269 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 270 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 271 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 272 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 273 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 274 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 275 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 276 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 277 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 278 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 279 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 280 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 281 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 282 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 283 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 284 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 285 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 286 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 287 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 288 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 289 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 290 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 291 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 292 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 293 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 294 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 295 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 296 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 297 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 298 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 299 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 300 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 301 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 302 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 303 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 304 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 305 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 306 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 307 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 308 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 309 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 310 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 311 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 312 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 313 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 314 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 315 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 316 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 317 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 318 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 319 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 320 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 321 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 322 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 323 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 324 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 325 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 326 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 327 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 328 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 329 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 330 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 331 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 332 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 333 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 334 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 335 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 336 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 337 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 338 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 339 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 340 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 341 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 342 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 343 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 344 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 345 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 346 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 347 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 348 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 349 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 350 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 351 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 352 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 353 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 354 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 355 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 356 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 357 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 358 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 359 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 360 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 361 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 362 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 363 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 364 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 365 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 366 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 367 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 368 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 369 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 370 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 371 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 372 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 373 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 374 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 375 0 obj > >> /Type /Page >> endobj 376 0 obj > >> /Rotate 180 /Type /Page >> endobj 377 0 obj > stream x]Rj1+dCUhi.

Mnh!+ٞ$,=/#1/ۧ=zξ=-ӆK޽~@K%’@Ňw/l;JPCcUSd%i> /FirstChar 1 /FontDescriptor 2219 0 R /LastChar 81 /Subtype /TrueType /ToUnicode 2220 0 R /Type /Font /Widths [250 389 722 667 667 722 667 556 778 0 722 722 0 722 611 722 250 944 778 722 667 778 611 734 667 725 667 722 528 778 722 688 734 944 982 540 500 444 506 500 681 747 500 581 1005 500 500 278 564 576 500 500 454 611 278 500 444 444 556 333 500 500 1000 500 500 500 500 745 500 250 722 722 444 576 576 778 556 529 333 333 722] >> endobj 379 0 obj > /FirstChar 1 /FontDescriptor 2221 0 R /LastChar 167 /Subtype /TrueType /ToUnicode 2222 0 R /Type /Font /Widths [300 935 880 935 805 200 380 600 600 0 600 393 0 615 440 620 600 360 620 300 300 280 620 280 620 600 608 1059 620 620 620 540 600 581 540 600 1000 612 620 562 529 480 700 540 620 733 791 550 620 620 620 720 800 800 720 458 746 663 562 720 600 760 540 881 620 620 620 790 300 643 320 860 640 760 700 680 280 720 280 620 520 620 480 600 1095 540 340 400 300 720 540 620 540 540 860 620 600 720 260 880 700 620 700 320 300 700 880 760 960 800 640 799 300 320 720 901 813 260 620 706 700 600 580 560 560 600 740 720 702 640 360 560 860 680 790 670 280 600 580 1059 700 600 780 1123 600 600 340 260 1043 406 320 720 498 820 522 620 540 540 699 717 600 947 393 640 718 540 620] >> endobj 380 0 obj > /FirstChar 1 /FontDescriptor 2223 0 R /LastChar 226 /Subtype /TrueType /ToUnicode 2224 0 R /Type /Font /Widths [320 600 260 220 360 620 620 320 402 0 440 600 0 503 540 660 540 700 220 320 520 340 780 600 320 320 680 720 760 720 920 800 720 800 660 740 620 790 620 800 510 970 800 740 680 740 740 800 920 620 720 780 600 800 720 680 620 620 620 400 620 620 620 620 620 720 790 580 320 1000 660 620 360 740 1070 300 560 530 600 620 520 610 580 620 300 320 520 590 910 560 750 650 650 540 560 510 650 660 480 530 400 650 810 600 870 460 940 850 520 850 720 800 300 610 790 340 806 710 1150 1030 1060 300 380 680 320 420 600 600 760 620 640 520 440 580 520 620 660 560 940 520 480 620 520 620 540 660 300 740 620 800 560 220 720 740 640 600 800 600 560 575 620 767 503 380 1060 600 300 300 300 401 320 670 680 400 280 579 680 620 620 580 800 592 920 960 340 614 740 560 800 580 613 400 633 620 980 460 600 620 320 614 620 520 640 614 680 280 680 600 640 800 483 620 540 560 470 680 680 720 400 740 633 800 720 500 400 680] >> endobj 381 0 obj > stream xJAZZkJueR-k(w8@FdV 0;Fc @#ݴM{uYyVd$i^E;mHRd$$I’Q$a m3q:鰛 {9J$t@>H[I89-}:^;.

gڅ”|Ä

Lingua russa 3 orale: TRADUZIONE “La testa del Professor Dowell” | Schemi e mappe concettuali di Lingua Russa

Scarica Lingua russa 3 orale: TRADUZIONE “La testa del Professor Dowell” e più Schemi e mappe concettuali in PDF di Lingua Russa solo su Docsity! 1 TRADUZIONE PAG. 1 «Голова профессора Доуэля» – один из самых увлекательных романов русского писателя Александра Беляева (1884–1942). (тысяча восемьсот восемьдесят четыре — тысяча девятьсот сорок два) Трагическая история гениального профессора, ставшего жертвой необыкновенного биологического эксперимента, и сегодня звучит удивительно актуально и современно. Возможна ли жизнь человеческого разума вне тела? И, если да, то, что ждет этот разум под властью морально нечистоплотного человека? Ставя свои дерзкие эксперименты, профессор Доуэль и не предполагал, что однажды в роли подопытного животного окажется он сам, а его бывший ученик получит в полную собственность голову своего учителя, чтобы безнаказанно распоряжаться его гениальными мыслями. “La testa del professor Dowel” è uno dei romanzi più affascinanti dello scrittore russo Alexander Belyaev (1884-1942). La tragica storia di un geniale professore, diventato vittima di un insolito esperimento biologico, e oggi sembra/suona straordinariamente attuale e moderno. La vita della mente umana è possibile al di fuori del corpo? E, se è così, cosa riserva questa mente sotto il dominio di una persona moralmente impura? Mettendo i loro audaci esperimenti, il professor Dowel e non immaginava che un giorno nel ruolo di cavia animale sarà lui stesso, e il suo ex allievo riceverà in piena proprietà la testa del suo maestro, per gestire impunemente/impunito le sue brillanti idee. PAG. 2 Александр Беляев “Голова профессора Доуэля” Посвящаю жене моей Маргарите Константиновне Беляевой Alexander Belyaev ” la testa del professor Dowell” Dedico a mia moglie Margarita Konstantinovna Belyaeva ПЕРВАЯ ВСТРЕЧА PRIMO INCONTRO — Прошу садиться. Мари Лоран опустилась в глубокое кожаное кресло. – Prego, sedetevi. Marie Laurent affondò in una profonda poltrona in pelle. Пока профессор Керн вскрывал конверт и читал письмо, она бегло осмотрела кабинет. Какая мрачная комната! Но заниматься здесь хорошо: ничто не отвлекает внимания. Лампа с глухим абажуром освещает только письменный стол, заваленный книгами, рукописями, корректурными оттисками. Глаз едва различает солидную мебель чёрного 2 дуба. Тёмные обои, тёмные драпри. В полумраке поблёскивает только золото тиснёных переплётов в тяжёлых шкафах. Длинный маятник старинных стенных часов движется размеренно и плавно. Mentre la professoressa Kern apriva la busta e leggeva la lettera, lei controllò brevemente l’ufficio. Che stanza buia! Ma fare/lavorare bene qui: niente distrae l’attenzione. Una lampada con un paralume sordo/ottuso illumina solo una scrivania (tavolo scrittorio), disseminata di libri, manoscritti, stampe di correzione (di bozze). L’occhio distingue a malapena i solidi mobili in rovere nero. Carta da parati scura, drappi scuri. Nel buio brilla solo l’oro in rilievo rilegature/stampato/velluto in armadi pesanti. Il lungo pendolo dell’Orologio Da Parete Vintage si muove in modo misurato e fluido. Переведя взгляд на Керна, Лоран невольно улыбнулась: сам профессор целиком соответствовал стилю кабинета. Будто вырубленная из дуба, тяжеловесная, суровая фигура Керна казалась частью меблировки. Большие очки в черепаховой оправе напоминали два циферблата часов. Как маятники, двигались его глаза серо-пепельного цвета, переходя со строки на строку письма. Прямоугольный нос, прямой разрез глаз, рта и квадратный, выдающийся вперёд подбородок придавали лицу вид стилизованной декоративной маски, вылепленной скульптором-кубистом. Dopo aver spostato lo sguardo su Kern, Laurent sorrise involontariamente: il professore stesso corrispondeva completamente allo stile dell’ufficio. Come se la quercia tagliata, la figura pesante e dura di Kern sembrasse parte dell’arredamento. I grandi occhiali nella montatura delle tartarughe assomigliavano a due quadranti dell’orologio. Come pendoli, i suoi occhi di colore grigio-cenere si muovevano, passando da una riga all’altra della lettera. Il naso rettangolare, il taglio dritto degli occhi, della bocca e il mento quadrato e in avanti conferivano al viso l’aspetto di una maschera decorativa stilizzata scolpita da uno scultore cubista. «Камин украшать такой маской», — подумала Лоран. — Коллега Сабатье говорил уже о вас. Да, мне нужна помощница. Вы медичка? Отлично. Сорок франков в день. Расчёт еженедельный. Завтрак, обед. Но я ставлю одно условие… “Il camino è decorato con una maschera”, pensò Laurent. – Il collega Sabatier ha parlato di lei. Sì, mi serve un’assistente. È un’infermiera? Ottimamente. Quaranta franchi al giorno. Calcolo settimanale. Colazione, pranzo. Ma sto mettendo una condizione… Побарабанив сухим пальцем по столу, профессор Керн задал неожиданный вопрос: — Вы умеете молчать? Все женщины болтливы. Вы женщина — это плохо. Вы красивы — это ещё хуже. — Но какое отношение… — Самое близкое. Красивая женщина — женщина вдвойне. Значит, вдвойне обладает и женскими недостатками. У вас может быть муж, друг, жених. И тогда все тайны к чёрту. — Но… Il professor Kern ha posto una domanda inaspettata con un dito secco sul tavolo: – Sa tacere? Tutte le donne sono loquaci. Sei una donna, – non va bene. Sei bella – è anche peggio. – Ma che atteggiamento… 5 La testa guardava attentamente e tristemente Laurent, lampeggiando per secoli. Non ci poteva essere dubbio: la testa viveva, separata dal corpo, una vita indipendente e cosciente. Несмотря на потрясающее впечатление, Лоран не могла не заметить, что эта голова удивительно похожа на голову недавно умершего известного учёного-хирурга, профессора Доуэля, прославившегося своими опытами оживления органов, вырезанных из свежего трупа. Лоран не раз была на его блестящих публичных лекциях, и ей хорошо запомнился этот высокий лоб, характерный профиль, волнистые, посеребрённые сединой густые русые волосы, голубые глаза… Да, это была голова профессора Доуэля. Только губы и нос его стали тоньше, виски и щёки втянулись, глаза глубже запали в орбиты и белая кожа приобрела жёлто-тёмный оттенок мумии. Но в глазах была жизнь, была мысль. Nonostante la sua incredibile impressione, Laurent non poté fare a meno di notare che questa testa è sorprendentemente simile a quella del famoso scienziato chirurgo recentemente deceduto, il professor Dowell, famoso per le sue esperienze di rivitalizzazione degli organi, tagliati da un cadavere fresco. Laurent altre volte è stata alle sue brillanti conferenze pubbliche, e lei ricordava bene questa fronte alta, il profilo caratteristico, i capelli cespugliosi e ondulati biondi e argentati chiari, gli occhi azzurri… Sì, era la testa del professor Dowell. Solo le labbra e il suo naso è diventato più sottile, le tempie e le guance succhiato, gli occhi più profondo penetrarono in orbita e la pelle bianca acquisito giallo-scuro mummie. Ma negli occhi c’era la vita, c’era un pensiero. Лоран как зачарованная не могла оторвать взгляда от этих голубых глаз. Голова беззвучно шевельнула губами. Это было слишком для нервов Лоран. Она была близка к обмороку. Негр поддержал её и вывел из лаборатории. Laurent come incantata non riusciva a distogliere lo sguardo da quegli occhi azzurri. La testa scosse silenziosamente le labbra. Era troppo per i nervi di Laurent. Stava per svenire. Il negro l’ha sostenuta e l’ha portata fuori dal laboratorio. — Это ужасно, это ужасно… — повторяла Лоран, опустившись в кресло. Профессор Керн молча барабанил пальцами по столу. — Скажите, неужели это голова?.. – È terribile, è terribile… – ripeteva Laurent, abbassandosi sulla sedia. Il professor Kern tamburellava silenziosamente le dita sul tavolo. – Mi dica, è una testa? — Профессора Доуэля? Да, это его голова. Голова Доуэля, моего умершего уважаемого коллеги, возвращённая мною к жизни. К сожалению, я мог воскресить одну голову. Не всё даётся сразу. Бедный Доуэль страдал неизлечимым пока недугом. Умирая, он завещал своё тело для научных опытов, которые мы вели с ним вместе. «Вся моя жизнь была посвящена науке. Пусть же науке послужит и моя смерть. Я предпочитаю, чтобы в моём трупе копался друг-учёный, а не могильный червь» 6 — вот какое завещание оставил профессор Доуэль. И я получил его тело. Мне удалось не только оживить его сердце, но и воскресить сознание, воскресить «душу», говоря языком толпы. Что же тут ужасного? Люди считали до сих пор ужасной смерть. Разве воскресение из мёртвых не было тысячелетней мечтой человечества? – Il Professor Dowell? Sì, è la sua testa. La testa di Dowell, il mio caro collega deceduto, che ho riportato in vita. Sfortunatamente, potevo resuscitare una testa. Non tutto è dato in una volta/subito. Il povero Dowell soffriva ancora di una malattia incurabile. Morendo, lasciò in eredità il suo corpo per gli esperimenti scientifici che abbiamo condotto insieme a lui. “Tutta la mia vita è stata dedicata alla scienza. Che la mia morte serva anche alla scienza. Preferisco che un amico scienziato scavasse nel mio cadavere piuttosto che un verme sepolcrale” — questo è il testamento lasciato dal professor Dowell. E ho preso il suo corpo. Sono riuscito non solo a far rivivere il suo cuore, ma anche a far risorgere la coscienza, a far risorgere “l’anima”, parlando con la lingua della folla. Cosa c’è ‘di così terribile? La gente pensava che la morte fosse ancora terribile. La risurrezione dai morti non era forse il sogno millenario dell’umanità? — Я бы предпочла смерть такому воскресению. Профессор Керн сделал неопределённый жест рукой. — Да, оно имеет свои неудобства для воскресшего. Бедному Доуэлю было бы неудобно показаться публике в таком… неполном виде. Вот почему мы обставляем тайной этот опыт. Я говорю «мы», потому что таково желание самого Доуэля. Притом опыт ещё не доведён до конца. – Preferirei morire a una risurrezione del genere. Il professor Kern fece un gesto indefinito con la mano. – Sì, ha i suoi disagi per il Risorto. Il povero Dowel non sarebbe a suo agio nel farsi vedere in pubblico in questo modo… incompleto. È per questo che abbiamo nascosto questa esperienza. Io dico “noi” perché questo è il desiderio di Dowell stesso. Inoltre, l’esperienza non è ancora stata portata a termine. PAG. 5 — А как профессор Доуэль, то есть его голова, выразил это желание? Голова может говорить? Профессор Керн на мгновение смутился. – E come ha fatto il professor Dowell, cioè la sua testa, a esprimere questo desiderio? La testa può parlare? Il professor Kern era momentaneamente confuso. — Нет… голова профессора Доуэля не говорит. Но она слышит, понимает и может отвечать мимикой лица… И чтобы перевести разговор на другую тему, профессор Керн спросил: — Итак, вы принимаете моё предложение? Отлично. Я жду вас завтра к девяти утра. Но помните: молчание, молчание и молчание. 7 — No… la testa del professor Dowell non parla. Ma lei sente, capisce e può rispondere con le espressioni facciali del viso… E per spostare la conversazione su un altro argomento, il professor Kern ha chiesto: Allora, accetta la mia offerta? Ottimamente. Vi aspetto domani mattina alle nove. Ma ricorda: silenzio, silenzio e silenzio. ТАЙНА ЗАПРЕТНОГО КРАНА IL MISTERO DEL RUBINETTO VIETATO Мари Лоран нелегко давалась жизнь. Ей было семнадцать лет, когда умер её отец. На плечи Мари легла забота о больной матери. Небольших средств, оставшихся после отца, хватило ненадолго, приходилось учиться и поддерживать семью. Несколько лет она работала ночным корректором в газете. Получив звание врача, тщетно пыталась найти место. Было предложение ехать в гиблые места Новой Гвинеи, где свирепствовала жёлтая лихорадка. Ни ехать туда с больной матерью, ни разлучаться с нею Мари не хотела. Предложение профессора Керна явилось для неё выходом из положения. Marie Laurent non ha fatto una vita facile. Aveva diciassette anni quando morì suo padre. Sulle spalle di Marie si sdraiò la cura della madre malata. I piccoli fondi rimasti dopo il padre bastarono per poco, dovevano imparare e sostenere la famiglia. Per diversi anni ha lavorato come correttore notturno sul giornale. Dopo aver ricevuto il titolo di medico, ha cercato invano di trovare un posto. C’era un’offerta per andare nei luoghi fatiscenti/mortali della Nuova Guinea, dove la febbre gialla era dilagante. Né andare lì con la madre malata, né separarsi da lei Marie non voleva. La proposta del professor Kern era una via d’uscita per lei. Несмотря на всю странность работы, она согласилась почти без колебания. Лоран не знала, что профессор Керн, прежде чем принять её, наводил о ней тщательные справки. Уже две недели она работала у Керна. Обязанности её были несложны. Она должна была в продолжение дня следить за аппаратами, поддерживавшими жизнь головы. Ночью её сменял Джон. Nonostante tutta la stranezza del lavoro, ha accettato quasi senza esitazione. Laurent non sapeva che il professor Kern, prima di accettarla, aveva fatto delle ricerche approfondite su di lei. Ha lavorato da Kern per due settimane. Le sue responsabilità erano semplici. Avrebbe dovuto monitorare i dispositivi che sostenevano la vita della testa per tutta la giornata. John l’ha sostituita di notte. Профессор Керн объяснил ей, как нужно обращаться с кранами у баллонов. Указав на большой цилиндр, от которого шла толстая трубка к горлу головы. Керн строжайше запретил ей открывать кран цилиндра. Il professor Kern le spiegò come gestire i rubinetti delle bombole. Puntando a un grande cilindro da cui proveniva un tubo spesso alla gola della testa. Kern le ha severamente vietato di aprire il rubinetto del cilindro. 10 Мари испытывала какую-то материнскую жалость к голове, как к беспомощному, обиженному природой ребёнку. — Ну-с, давайте заниматься! — поспешно сказала Лоран, чтобы поправить ошибку. Marie provava una sorta di pietà materna per la testa come un bambino indifeso e offeso dalla natura. – Cerchiamo di impegnarci/lavorare! Laurent ha detto in fretta per correggere l’errore. По утрам, до прихода профессора Керна, голова занималась чтением. Лоран приносила ворох последних медицинских журналов и книг и показывала их голове. Голова просматривала. На нужной статье шевелила бровями. Лоран клала журнал на пюпитр, и голова погружалась в чтение. Лоран привыкла, следя за глазами головы, угадывать, какую строчку голова читает, и вовремя переворачивать страницы. La mattina prima dell’arrivo del professor Kern, la testa stava leggendo. Laurent portava un mucchio delle ultime riviste mediche e libri e le mostrava alla testa. Stavo guardando la testa. Sull’articolo giusto si muoveva le sopracciglia. Laurent metteva una rivista sul leggio e la testa si immergeva nella lettura. Laurent era abituata a guardare gli occhi della testa, a indovinare quale riga stesse leggendo la testa e a girare le pagine in tempo. PAG. 7 Когда нужно было на полях сделать отметку, голова делала знак, и Лоран проводила пальцем по строчкам, следя за глазами головы и отмечая карандашом черту на полях. Для чего голова заставляла делать отметки на полях, Лоран не понимала, при помощи же их бедного мимического языка не надеялась получить разъяснение и потому не спрашивала. Quando c’era bisogno di fare un segno sui margini, la testa faceva un segno, e Laurent scorreva il dito lungo le linee, guardando gli occhi della testa e segnando una linea nei margini con una matita. Per quello che la testa ha costretto a fare segni sui margini, Laurent non ha capito, con l’aiuto del loro povero linguaggio mimico, non sperava di ottenere una spiegazione e quindi non ha chiesto. Но однажды, проходя через кабинет профессора Керна в его отсутствие, она увидала на письменном столе журналы со сделанными ею по указанию головы отметками. А на листе бумаги рукой профессора Керна были переписаны отмеченные места. Это заставило Лоран задуматься. Ma un giorno, mentre attraversava l’Ufficio del professor Kern in sua assenza, vide riviste sulla scrivania con i segni che aveva fatto secondo le istruzioni della testa. E su un pezzo di carta, la mano del professor Kern ha riscritto i luoghi segnati. Questo ha fatto riflettere Laurent. Вспомнив сейчас об этом, Мари не удержалась от вопроса. Может быть, голове удастся как- нибудь ответить. — Скажите, зачем мы отмечаем некоторые места в научных статьях? 11 Dopo averlo ricordato ora, Marie non ha resistito alla domanda. Forse la testa può rispondere in qualche modo. – Mi dica, perchè celebriamo alcuni posti negli articoli scientifici? На лице профессора Доуэля появилось выражение неудовольствия и нетерпения. Голова выразительно посмотрела на Лоран, потом на кран, от которого шла трубка к горлу головы, и два раза подняла брови. Это означало просьбу. Лоран поняла, что голова хочет, чтобы открыли этот запретный кран. Уже не в первый раз голова обращалась к ней с такой просьбой. Но Лоран объясняла желание головы по-своему: голова, очевидно, хочет покончить со своим безотрадным существованием. И Лоран не решалась открыть запретный кран. Она не хотела быть повинной в смерти головы, боялась и ответственности, боялась потерять место. Sul volto del professor Dowell apparve un’espressione di dispiacere e impazienza. La testa guardò con attenzione Laurent, poi il rubinetto, da cui il tubo era diretto alla gola della testa, e due volte alzò le sopracciglia. Questo significava una richiesta. Laurent si rese conto che la testa voleva che aprisse quel rubinetto proibito. Non era la prima volta che la testa si rivolgeva a lei con una tale richiesta. Ma Laurent ha spiegato il desiderio della testa a modo suo: la testa, ovviamente, vuole porre fine alla sua esistenza senza gioia. E Laurent esitò ad aprire il rubinetto proibito. Non voleva essere colpevole della morte della testa, aveva paura e responsabilità, aveva paura di perdere il posto. — Нет, нет, — со страхом ответила Лоран на просьбу головы. — Если я открою этот кран, вы умрёте. Я не хочу, не могу, не смею убивать вас. От нетерпения и сознания бессилия по лицу головы прошла судорога. “No, no,” rispose Laurent con paura alla richiesta della testa. – Se apro quel rubinetto, morirete. Non voglio, non posso, non oserei ucciderti. Con impazienza e coscienza di impotenza sul viso della testa è passato uno spasmo. Три раза она энергично поднимала вверх веки и глаза… «Нет, нет, нет. Я не умру!» — так поняла Лоран. Она колебалась. Голова стала беззвучно шевелить губами, и Лоран показалось, что губы пытаются сказать: «Откройте. Откройте. Умоляю!..» Tre volte ha alzato vigorosamente le palpebre e gli occhi… “No, no, no. Non moriro!” così ha capito Laurent. Ha esitato. La testa cominciò a muovere silenziosamente le labbra, e Laurent sembrava che le labbra cercassero di dire: “Apri. Apritele. Ti prego!..” Любопытство Лоран было возбуждено до крайней степени. Она чувствовала, что здесь скрывается какая-то тайна. В глазах головы светилась безграничная тоска. Глаза просили, умоляли, требовали. Казалось, вся сила человеческой мысли, всё напряжение воли сосредоточились в этом взгляде. La curiosità di Laurent è stata eccitata in misura estrema. Sentiva che qua si nascondeva un segreto. 12 Negli occhi della testa brillava un desiderio senza limiti. Gli occhi chiedevano, imploravano, chiedevano. Sembrava che tutto il potere del pensiero umano, tutta la tensione della volontà concentrato in questo sguardo. Лоран решилась. Её сердце сильно билось, рука дрожала, когда она осторожно приоткрывала кран. Laurent ha deciso. Il suo cuore batteva forte, la sua mano tremava mentre apriva delicatamente il rubinetto. PAG. 8 Тотчас из горла головы послышалось шипение. Лоран услышала слабый, глухой, надтреснутый голос, дребезжащий и шипящий, как испорченный граммофон: — Бла-го-да-рю… вас… Subito si udì un sibilo dalla gola della testa. Laurent sentì una voce debole, sorda, palpitante, tremante e sibilante come un grammofono viziato: – Bla-go-da-Ryu… voi… Запретный кран пропускал сжатый в цилиндре воздух. Проходя через горло головы, воздух приводил в движение горловые связки, и голова получала возможность говорить. Мышцы горла и связки не могли уже работать нормально: воздух с шипением проходил через горло и тогда, когда голова не говорила. А рассечение нервных стволов в области шеи нарушало нормальную работу мышц голосовых связок и придавало голосу глухой, дребезжащий тембр. Il rubinetto proibito passava l’aria compressa nel cilindro. Passando attraverso la gola della testa, l’aria ha spinto i legamenti della gola e la testa ha avuto la possibilità di parlare. I muscoli della gola e dei legamenti non potevano già funzionare normalmente: l’aria con un sibilo passava attraverso la gola e quando la testa non parlava. E dissezione dei tronchi nervosi del collo disturbato il normale funzionamento dei muscoli delle corde vocali e ha dato voce sorda, stridente il timbro. Лицо головы выражало удовлетворение. Но в этот момент послышались шаги из кабинета и звук открываемого замка (дверь лаборатории всегда закрывалась ключом со стороны кабинета). Лоран едва успела закрыть кран. Шипение в горле головы прекратилось. Вошёл профессор Керн. La faccia della testa esprimeva soddisfazione. Ma a questo punto si udirono i passi dall’armadio e il suono della serratura aperta (la porta del laboratorio era sempre chiusa con una chiave dal lato dell’armadio). Laurent ha appena chiuso il rubinetto. Il sibilo nella gola della testa si fermò. Il professor Kern è entrato. ГОЛОВА ЗАГОВОРИЛА LA TESTA COMINCIÒ A PARLARE 15 No, meglio non sognare. Ma non solo i sogni mi tormentano — Sono tormentata da falsi sentimenti. Per quanto strano possa sembrare, a volte mi sembra di sentire il mio corpo. Мне вдруг захочется вздохнуть полной грудью, потянуться, расправить широко руки, как это делает засидевшийся человек. А иногда я ощущаю подагрическую боль в левой ноге. Не правда ли, смешно? Хотя как врачу это должно быть вам понятно. Боль так реальна, что я невольно опускаю глаза вниз и, конечно, сквозь стекло вижу под собою пустое пространство, каменные плиты пола… All’improvviso voglio respirare a petto pieno, allungarmi, allargare le braccia, come fa una persona seduta. E a volte sento un dolore gottoso alla gamba sinistra. Non è divertente? Anche se, come medico, dovrebbe essere chiaro per te. Il dolore è così reale che involontariamente abbasso gli occhi e, naturalmente, attraverso il vetro vedo sotto di me uno spazio vuoto, lastre di pietra del pavimento… По временам мне кажется, что сейчас начнётся припадок удушья, и тогда я почти доволен своим «посмертным существованием», избавляющим меня, по крайней мере, от астмы… Всё это чисто рефлекторная деятельность мозговых клеток, связанных когда- то с жизнью тела… A volte mi sembra che stia per iniziare un attacco di soffocamento, e poi sono quasi contento della mia “esistenza postmortem”, che mi libera almeno dall’asma… Tutto questo è un’attività puramente riflessa delle cellule cerebrali associate una volta alla vita del corpo. .. — Ужасно!.. — не удержалась Лоран. – Terribile!.. – Laurent non ce l’ha fatta. — Да, ужасно… Странно, при жизни мне казалось, что я жил одной работой мысли. Я, право, как-то не замечал своего тела, весь погружённый в научные занятия. И только, потеряв тело, я почувствовал, чего я лишился. Теперь, как никогда за всю мою жизнь, я думаю о запахах цветов, душистого сена где- нибудь на опушке леса, о дальних прогулках пешком, шуме морского прибоя… Мною не утеряны обоняние, осязание и прочие чувства, но я отрезан от всего многообразия мира ощущений. – Sì, è terribile… è strano, quando vivevo, mi sentivo come se stessi vivendo un lavoro di pensiero. In qualche modo non ho notato il mio corpo, tutto immerso in attività scientifiche. E solo dopo aver perso il corpo, ho sentito quello che avevo perso. Ora, più che mai in tutta la mia vita, penso agli odori dei fiori, al fieno profumato da qualche parte ai margini della foresta, alle lunghe passeggiate a piedi, al rumore del surf del mare. .. Non ho perso l’olfatto, il tatto e altri sensi, ma sono tagliato fuori da tutta la diversità del mondo delle sensazioni. PAG. 10 Запах сена хорош на поле, когда он связан с тысячью других ощущений: и запахом леса, и с красотой догорающей зари, и с песнями лесных птиц. Искусственные запахи не могли бы мне заменить натуральных. Запах духов «Роза» вместо цветка? L’odore del fieno è buono sul campo quando è associato a migliaia di altre sensazioni: l’odore della foresta, la bellezza dell’alba che brucia e le canzoni degli uccelli della foresta. Gli odori artificiali non potrebbero sostituirmi con quelli naturali. L’odore del profumo “rosa” invece di un fiore? 16 Это так же мало удовлетворило бы меня, как голодного запах паштета без паштета. Утратив тело, я утратил мир, — весь необъятный, прекрасный мир вещей, которых я не замечал, вещей, которые можно взять, потрогать, и в то же время почувствовать своё тело, себя. О, я бы охотно отдал моё химерическое существование за одну радость почувствовать в своей руке тяжесть простого булыжника! Если бы вы знали, какое удовольствие доставляет мне прикосновение губки, когда вы по утрам умываете мне лицо. Non mi avrebbe soddisfatto tanto quanto l’odore affamato di paté senza paté. Dopo aver perso il mio corpo, ho perso il mondo — l’intero vasto, meraviglioso mondo di cose che non ho notato, cose che si possono prendere, toccare, e allo stesso tempo sentire il mio corpo, me stesso. Oh, darei volentieri la mia esistenza chimerica per la gioia di sentire nella mia mano il peso di un semplice ciottolo! Se tu sapessi che piacere mi fa toccare una spugna quando mi lavi la faccia la mattina. Ведь осязание-это единственная для меня возможность почувствовать себя в мире реальных вещей… Всё, что я могу сделать сам, это прикоснуться кончиком моего языка к краю моих пересохших губ. Dopo tutto, il tatto è l’unica opportunità per me di sentirmi nel mondo delle cose reali… Tutto quello che posso fare da solo è toccare la punta della mia lingua sul bordo delle mie labbra secche. В тот вечер Лоран явилась домой рассеянной и взволнованной. Старушка мать, по обыкновению, приготовила ей чай с холодной закуской, но Мари не притронулась к бутербродам, наскоро выпила стакан чаю с лимоном и поднялась, чтобы идти в свою комнату. Внимательные глаза матери остановились на ней. Quella sera Laurent si presentò a casa distratta e agitata. La vecchia madre, come al solito, le preparò il tè con uno spuntino freddo, ma Marie non toccò i panini, bevve frettolosamente un bicchiere di tè al limone e si alzò per andare in camera sua. Gli occhi attenti della madre si fermarono su di lei. — Ты чем-то расстроена. Мари? — спросила старушка. — Быть может, неприятности на службе? — Нет, ничего, мама, просто устала и голова болит… Я лягу пораньше, и всё пройдёт. Мать не задержала её, вздохнула и, оставшись одна, задумалась. – Sei sconvolta. Marie? – chiese la vecchia. – Forse un problema al lavoro? – No, niente, mamma, è solo stanca e mi fa male la testa… Vado a letto presto e tutto passa. La madre non la trattenne, sospirò e, rimasta sola, pensò. С тех пор как Мари поступила на службу, она очень изменилась. Стала нервная, замкнутая. Мать и дочь всегда были большими друзьями. Между ними не было тайн. И вот теперь появилась тайна. Старушка Лоран чувствовала, что её дочь что-то скрывает. На вопросы матери о службе Мари отвечала очень кратко и неопределённо. Da quando Marie è entrata al lavoro, è cambiata molto. È diventata nervosa, chiusa. Madre e figlia sono sempre stati grandi amici. Non c’erano segreti tra loro. E ora c’è un mistero. La Vecchia Laurent sentiva che sua figlia stava nascondendo qualcosa. Alle domande della madre sul lavoro di Marie ha risposto molto brevemente e indefinitamente. 17 —У профессора Керна имеется лечебница на дому для особенно интересных в медицинском отношении больных. И я ухаживаю за ними. — Какие же это больные? — Разные. Есть очень тяжёлые случаи… — Мари хмурилась и переводила разговор на другие темы. Старушку не удовлетворяли эти ответы. И она начала даже наводить справки стороной, но ей ничего не удалось узнать, кроме того, что уже было известно от дочери. – Il professor Kern ha un ospedale a casa per i pazienti particolarmente interessanti in termini medici. E mi prendo cura di loro. – Che razza di malati sono? — Diversi. Ci sono casi molto gravi… – Marie aggrottò le sopracciglia e spostò la conversazione su altri argomenti. La vecchia non era soddisfatta di queste risposte. E cominciò anche a fare indagini, ma non riuscì a scoprire nulla, tranne quello che era già noto da sua figlia. «Уж не влюблена ли она в Керна и, быть может, безнадёжно, без ответа с его стороны?..» — думала старушка. Но тут же опровергала себя: её дочь не скрыла бы от неё своего увлечения. И потом, разве Мари не хорошенькая? А Керн холостяк. И если бы только Мари любила его, то, конечно, и Керн не устоял бы. Другой такой Мари не найти во всём свете. Нет, тут что-то другое… И старушка долго не могла заснуть, ворочаясь на высоко взбитых перинах. “Non è forse innamorata di Kern e, forse, senza speranza, senza risposta da parte sua?…” – pensava la vecchia. Ma poi si contraddisse: sua figlia non avrebbe nascosto la sua passione da lei. E poi, Marie non è carina? Kern è uno scapolo. E se solo Marie lo amasse, certamente Kern non resisterebbe. Un’altra tale Marie non può essere trovata in tutto il mondo. No, è qualcos’altro… E la vecchia non riusciva a dormire per molto tempo, rigirandosi su un piumino altamente sbattuto. PAG. 11 Не спала и Мари. Погасив свет, чтобы мать её думала, что она уже спит. Мари сидела на кровати с широко раскрытыми глазами. Она вспоминала каждое слово головы и старалась вообразить себя на её месте: тихонько касалась языком своих губ, нёба, зубов и думала: Non ho dormito nemmeno Marie. Spegnendo la luce, così sua madre pensa che stia già dormendo. Marie era seduta sul letto con gli occhi spalancati. Ricordava ogni parola del capo e cercava di immaginarsi al suo posto: dolcemente toccava la lingua delle sue labbra, il cielo, i denti e pensava: «Это всё, что может делать голова. Можно прикусить губы, кончик языка. Можно шевелить бровями. Ворочать глазами. Закрывать, открывать их. Рот и глаза. Больше ни одного движения. Нет, ещё можно немного шевелить кожею на лбу. И больше ничего…» «Questo è tutto ciò che la testa può fare. Puoi mordere le labbra, la punta della lingua. Puoi muovere le sopracciglia. Voltare gli occhi. Chiudeteli, apriteli. Bocca e occhi. Nessun altro movimento. No, puoi ancora muovere un po’ la pelle sulla fronte. Nient’altro…» 20 откроется, работа не будет доведена до конца. А в том, чтобы она была доведена до конца, я сам заинтересован. Признаться, мне хочется видеть результаты моих трудов. Лоран задумалась. — Silenzio… Invano… Sarebbe ridicolo nella mia posizione di avere rivendicazioni di diritti di autore. Soldi? A cosa mi servono? Gloria? Cosa può darmi la gloria?… E poi… se tutto questo si apre, il lavoro non sarà portato a termine. E per farla finire, sono interessato a me stesso. Devo ammettere che voglio vedere i risultati del mio lavoro. Laurent ha riflettuto. — Да, такой человек, как Керн, способен на всё, — тихо проговорила она. — Профессор Керн говорил мне, когда я поступала к нему на службу, что вы умерли от неизлечимой болезни и сами завещали своё тело для научных работ. Это правда? “Sì, un uomo come Kern è capace di tutto —” disse dolcemente. – Il professor Kern mi ha detto, quando sono andata al suo servizio, che lei è morto per una malattia incurabile e ha lasciato in eredità il suo corpo per la ricerca. È vero? — Мне трудно говорить об этом. Я могу ошибиться. Это правда, но, может быть… не всё правда. Мы работали вместе с ним над оживлением человеческих органов, взятых от свежего трупа. Керн был моим ассистентом. Конечной целью моих трудов в то время я ставил оживление отсечённой от тела головы человека. Мною была закончена вся подготовительная работа. Мы уже оживляли головы животных, но решили не оглашать наших успехов до тех пор, пока нам не удастся оживить и продемонстрировать человеческую голову. Перед этим последним опытом, в успехе которого я не сомневался, я передал Керну рукопись со всей проделанной мной научной работой для подготовки к печати. Одновременно мы работали над другой научной проблемой, которая также была близка к разрешению. – È difficile parlarne. Potrei sbagliarmi. È vero, ma forse… non è tutto vero. Abbiamo lavorato con lui per rivitalizzare gli organi umani prelevati da un cadavere fresco. Kern era il mio assistente. L’obiettivo finale del mio lavoro in quel momento, ho messo la rivitalizzazione della testa tagliata dal corpo dell’uomo. Ho finito tutto il lavoro preparatorio. Abbiamo già rivitalizzato le teste degli animali, ma abbiamo deciso di non rivelare i nostri successi fino a quando non siamo riusciti ad animare e mostrare la testa umana. Prima di questa ultima esperienza, di cui non avevo dubbi sul successo, ho consegnato a Kern un manoscritto con tutto il lavoro scientifico che avevo fatto per prepararmi alla stampa. Allo stesso tempo, abbiamo lavorato su un altro problema scientifico che era anche vicino alla risoluzione. PAG. 13 В это время со мной случился ужасный припадок астмы — одной из болезней, которую я как учёный пытался победить. Между мной и ею ища давняя борьба. Весь вопрос был во времени: кто из нас первый выйдет победителем? In quel momento, ho avuto un terribile attacco d’asma — una delle malattie che io, come scienziato, ho cercato di sconfiggere. Tra me e lei in cerca di una lunga lotta. L’intera domanda era nel tempo: chi di noi sarà il primo vincitore? Я знал, что победа может остаться на её стороне. И я действительно завещал своё тело для анатомических работ, хотя и не ожидал, что именно моя голова будет оживлена. 21 Так вот… во время этого последнего припадка Керн был около меня и оказывал мне медицинскую помощь. Он впрыснул мне адреналин. Может быть… доза была слишком велика, а может быть, и астма сделала своё дело. Sapevo che la vittoria poteva rimanere dalla sua parte. E ho davvero lasciato il suo corpo per anatomiche opere, anche se non mi aspettavo che fosse la mia testa ad essere animata. Ecco… durante quell’ultimo attacco, Kern era vicino a me e mi ha fornito cure mediche. Mi ha iniettato l’adrenalina. Può essere… la dose era troppo grande, e forse l’asma ha fatto il suo lavoro. — Ну, а потом? – E poi? — Асфиксия (удушье), короткая агония — и смерть, которая для меня была только потерей сознания… А потом я пережил довольно странные переходные состояния. Сознание очень медленно начало возвращаться ко мне. Мне кажется, моё сознание было пробуждено острым чувством боли в области шеи. Боль постепенно затихала. В то время я не понял, что это значит. Когда мы с Керном делали опыты оживления собачьих голов, отсечённых от тела, мы обратили внимание на то, что собаки испытывают чрезвычайно острую боль после пробуждения. Голова собаки билась на блюде с такой силой, что иногда из кровеносных сосудов выпадали трубки, по которым подавалась питательная жидкость. Тогда я предложил анестезировать место среза. – Asfissia (soffocamento), breve agonia – e la morte, che per me era solo una perdita di coscienza… E poi ho vissuto strani stati transitori. La coscienza cominciò lentamente a tornare da me. Penso che la mia coscienza sia stata risvegliata da un acuto senso di dolore al collo. Il dolore si calmò gradualmente. All’epoca non capivo cosa significasse. Quando Kern e io facevamo esperimenti per rianimare le teste dei cani tagliate dal corpo, notammo che i cani provavano dolore estremamente acuto al risveglio. La testa del cane batteva sul piatto con tanta forza, che a volte i tubi cadevano dai vasi sanguigni, su cui è stato alimentato il liquido nutriente. Poi ho suggerito di anestetizzare il sito del taglio. Чтобы оно не подсыхало и не подвергалось воздействию бактерий, шея собаки погружалась в особый раствор Ринген-Локк-Доуэль. Этот раствор содержит и питательные, и антисептические, и анестезирующие вещества. В такую жидкость и был погружён срез моей шеи. Без этой предохранительной меры я мог бы умереть вторично очень быстро после пробуждения, как умирали головы собак в наших первых опытах. Per evitare che si asciughi e sia esposto ai batteri, il collo del cane è stato immerso in una soluzione speciale di Ringen-Locke-Dowell. Questa soluzione contiene sostanze nutritive, antisettiche e anestetiche. Un taglio del mio collo era immerso in questo liquido. Senza questa misura cautelativa, potrei morire secondariamente molto rapidamente al risveglio, come le teste dei cani morivano nelle nostre prime esperienze. 22 Но, повторяю, в тот момент обо всём этом я не думал. Всё было смутно, как будто кто- нибудь разбудил меня после сильного опьянения, когда действие алкоголя ещё не прошло. Но в моём мозгу всё же затеплилась радостная мысль, что если сознание, хоть и смутное, вернулось ко мне, то, значит, я не умер. Ma, ripeto, in quel momento non ho pensato a tutto questo. Tutto era vagamente come se qualcuno mi avesse svegliato dopo una forte intossicazione quando l’effetto dell’alcol non era ancora passato. Ma nel mio cervello, tuttavia, l’idea gioiosa era che se la coscienza, anche se vaga, fosse tornata da me, allora non ero morto. Ещё не открывая глаз, я раздумывал над странностью последнего припадка. Обыкновенно припадки астмы обрывались у меня внезапно. Иногда интенсивность одышки ослабевала постепенно. Но я ещё никогда не терял сознания после припадка. Это было что-то новое. Новым было также ощущение сильной боли в области шеи. Prima di aprire gli occhi, ho riflettuto sulla stranezza dell’ultimo attacco. Di solito i miei attacchi d’asma si sono interrotti all’improvviso. A volte l’intensità della mancanza di respiro diminuiva gradualmente. Ma non ho mai perso conoscenza dopo un attacco. Era qualcosa di nuovo. La nuova era anche la sensazione di un forte dolore al collo. И ещё одна странность: мне казалось, что я совсем не дышал, а вместе с тем и не испытывал удушья. Я попробовал вздохнуть, но не мог. Больше того, я потерял ощущение своей груди. Я не мог расширить грудную клетку, хотя усиленно, как мне казалось, напрягал свои грудные мышцы. «Что-то странное, — думал я, — или я сплю, или грежу…» С трудом мне удалось открыть глаза. Темнота. В ушах смутный шум. Я опять закрыл глаза… E un’altra stranezza: mi sembrava di non respirare affatto, e allo stesso tempo non mi sentivo soffocante. Ho provato a respirare, ma non potevo. Inoltre, ho perso la sensazione del mio petto. Non potevo allargare la gabbia toracica, anche se mi sembrava di sforzare i muscoli pettorali con forza. “Qualcosa di strano”, pensai, “o dormo o sogno. ..”. Con difficoltà sono riuscito ad aprire gli occhi. Buio. C’è un vago rumore nelle orecchie. Ho chiuso di nuovo gli occhi… PAG. 14 Вы знаете, что когда человек умирает, то органы его чувств угасают не одновременно. Сначала человек теряет чувство вкуса, потом гаснет его зрение, потом слух. По-видимому, в обратном порядке шло и их восстановление. Sai che quando una persona muore, gli organi dei suoi sensi non svaniscono contemporaneamente. Prima una persona perde il senso del gusto, poi la sua vista si spegne, poi l’udito. A quanto pare, in ordine inverso è andato e il loro recupero. Через некоторое время я снова поднял свои веки и увидел мутный свет. Как будто я опустился в воду на очень большую глубину. Потом зеленоватая мгла начала расходиться, и я смутно различил перед собою лицо Керна и в то же время услыхал уже довольно отчётливо его голос: «Пришли в себя? Очень рад вас видеть вновь живым». Dopo un po’, alzai di nuovo le palpebre e vidi una luce torbida. Come se fossi caduto in acqua a una profondità molto grande. Poi la foschia verdastra cominciò a divergere, e io distingevo vagamente il volto di Kern davanti a me, e allo stesso tempo udii già abbastanza chiaramente la sua voce: “sei tornato in te? È un piacere rivederti vivo”. Усилием воли я заставил моё сознание проясниться скорее. Я посмотрел вниз и увидел прямо под подбородком стол, — в то время этого столика ещё не было, а был простой стол, вроде кухонного, наскоро приспособленный Керном для опыта. Хотел оглянуться назад, но не мог повернуть голову. Con lo sforzo di volontà, ho fatto sì che la mia coscienza si schiarisse più rapidamente. Guardai in basso e vidi un tavolo proprio sotto il mento — a quel tempo non c’era ancora un tavolo, ma un 25 Da dove potrebbe essere apparso nel centro di una città enorme? Non so. Forse è stato portato da un’auto che tornava da un viaggio di campagna. Il coleottero mi girò sopra e si sedette sulla lastra di vetro del mio tavolo, accanto a me. Я скосил глаза и следил за этим отвратительным насекомым, не имея возможности сбросить его. Лапки жука скользили по стеклу, и он, шурша суставами, медленно приближался к моей голове. Не знаю, поймёте ли вы меня… Ho smussato gli occhi e ho seguito questo insetto disgustoso senza essere in grado di resettarlo. Le zampe del coleottero scivolavano sul vetro e lui, frusciando le articolazioni, si avvicinava lentamente alla mia testa. Non so se mi capirete… я чувствовал всегда какую-то особую брезгливость, чувство отвращения к таким насекомым. Я никогда не мог заставить себя дотронуться до них пальцем. И вот я был бессилен даже перед этим ничтожным врагом. ho sempre sentito un particolare disgusto, un senso di disgusto per questi insetti. Non sono mai riuscito a toccarli con un dito. E ora ero impotente anche di fronte a questo misero nemico. А для него моя голова была только удобным трамплином для взлёта. И он продолжал медленно приближаться, шурша ножками. После некоторых усилий ему удалось зацепиться за волосы бороды. E per lui, la mia testa era solo un trampolino di lancio conveniente per il decollo. E continuò ad avvicinarsi lentamente, frusciando con le gambe. Dopo alcuni sforzi, è riuscito a aggrapparsi ai capelli della barba. Он долго барахтался, запутавшись в волосах, но упорно поднимался всё выше. Так он прополз по сжатым губам, по левой стороне носа, через прикрытый левый глаз, пока, наконец, добравшись до лба, не упал на стекло, а оттуда на пол. Si agitò a lungo, aggrovigliandosi tra i capelli, ma salì sempre più in alto. Così strisciò sulle labbra serrate, sul lato sinistro del naso, attraverso l’occhio sinistro coperto, fino a raggiungere finalmente la fronte, cadde sul vetro e da lì sul pavimento. Пустой случай. Но он произвёл на меня потрясающее впечатление… И когда пришёл профессор Керн, я категорически отказался продолжать с ним научные работы. Я знал, что он не решится публично демонстрировать мою голову. Без пользы же не станет держать у себя голову, которая может явиться уликой против него. И он убьёт меня. Caso/circostanza vuoto. Ma mi ha fatto un’ottima impressione. .. E quando arrivò il professor Kern, rifiutai categoricamente di continuare con lui il lavoro scientifico. Sapevo che non avrebbe osato mostrare pubblicamente la mia testa. Senza il beneficio di non tenere la testa, che potrebbe essere una prova contro di lui. E mi ucciderà. Таков был мой расчёт. Между нами завязалась борьба. Он прибег к довольно жестоким мерам. Однажды поздно вечером он вошёл ко мне с электрическим аппаратом, приставил к моим вискам электроды и, ещё не пуская тока, обратился с речью. Questo era il mio calcolo. C’è stata una lotta tra di noi. Ha fatto ricorso a misure piuttosto crudeli. Una sera tardi venne da me con un apparecchio elettrico, puntò degli elettrodi alle mie tempie e, ancora senza accendere la corrente, si rivolse al discorso. Он стоял, скрестив руки на груди, и говорил очень ласковым, мягким тоном, как настоящий инквизитор. «Дорогой коллега, — начал он. — Мы здесь одни, с глазу на глаз, за толстыми каменными стенами. Впрочем, если бы они были и тоньше, это не меняет дела, так как вы не можете кричать. 26 Stava in piedi, con le braccia incrociate sul petto, e parlava con un tono molto affettuoso e morbido, come un vero inquisitore. “Caro collega—, ha iniziato. – Siamo soli qui, faccia a faccia, dietro le spesse mura di pietra. Tuttavia, se fossero più sottili, non cambia le cose, dal momento che non puoi urlare. Вы вполне в моей власти. Я могу причинить вам самые ужасные пытки и останусь безнаказанным. Но зачем пытки? Мы с вами оба учёные и можем понять друг друга. Я знаю, вам нелегко живётся, но в этом не моя вина. Вы мне нужны, и я не могу освободить вас от тягостной жизни, а сами вы не в состоянии сбежать от меня даже в небытие. È tutto sotto il mio controllo. Posso infliggervi le torture più terribili e rimanere impunito. Ma perché la tortura? Siamo entrambi scienziati e possiamo capirci. So che non è facile per te vivere, ma non è colpa mia. Ho bisogno di te, e non posso liberarti da una vita dolorosa, e tu stesso non sei in grado di scappare da me anche nell’oblio. PAG. 16 Так не лучше ли нам покончить дело миром? Вы будете продолжать наши научные занятия. ..» Я отрицательно повёл бровями, и губы мои бесшумно прошептали: «Нет!» — «Вы очень огорчаете меня. Не хотите ли папироску? Non è meglio che chiudiamo la questione con il mondo? Continuerete i nostri studi scientifici…» Ho guidato negativamente le sopracciglia e le mie labbra sussurravano silenziosamente: “No!” – “Mi rattrista molto. Vuole una sigaretta? Я знаю, что вы не можете испытывать полного удовольствия, так как у вас нет лёгких, через которые никотин мог бы всосаться в кровь, но всё же знакомые ощущения…» И он, вынув из портсигара две папиросы, одну закурил сам, а другую вставил мне в рот. So che non puoi provare il pieno piacere, dal momento che non hai i polmoni attraverso i quali la nicotina potrebbe essere assorbita nel sangue, ma ancora sensazioni familiari…» E ha preso due sigarette dal portasigarette, una si è accesa e l’altra me l’ha messa in bocca. С каким удовольствием я выплюнул эту папироску! «Ну хорошо, коллега,— сказал он тем же вежливым, невозмутимым голосом,— вы принуждаете меня прибегнуть к мерам воздействия. ..» И он пустил электрический ток. È stato un piacere sputare quella sigaretta. “Bene, collega,” disse con la stessa voce educata e imperturbabile, “mi stai costringendo a ricorrere alle misure di impatto…” E ha lanciato una corrente elettrica. Как будто раскалённый бурав пронизал мой мозг… «Как вы себя чувствуете? — заботливо спросил он меня, точно врач пациента. — Голова болит? Может быть, вы хотите излечить её? Для этого вам стоит только…» — «Нет!» — отвечали мои губы. È come se una trivella rovente mi avesse penetrato il cervello… “Come ti senti? – mi ha chiesto con cura, esattamente il medico del paziente. – Mal di testa? Forse vuoi curarla? Per questo è necessario solo…” – “No!” rispondevano le mie labbra. «Очень, очень жаль. Придётся немного усилить ток. Вы очень огорчаете меня». И он пустил такой сильный ток, что мне казалось, голова моя воспламеняется. Боль была невыносимая. Я скрипел зубами. Сознание моё мутилось. Как я хотел потерять его! “Molto, molto dispiaciuto. Dovremo aumentare un po ‘ la corrente. Mi rattrista molto.” E ha dato una corrente così forte che ho pensato che la mia testa si accendesse. Il dolore era insopportabile. Scricchiolavo i denti. La mia coscienza era mutata. Come volevo perderlo! 27 Но, к сожалению, не терял. Я только закрыл глаза и сжал губы. Керн курил, пуская мне дым в лицо, и продолжал поджаривать мою голову на медленном огне. Он уже не убеждал меня. И когда я приоткрыл глаза, то увидел, что он взбешён моим упорством. Ma, purtroppo, non ha perso. Ho solo chiuso gli occhi e ho stretto le labbra. Kern stava fumando, facendomi fumare in faccia, e continuava a friggermi la testa a fuoco basso. Non mi ha più convinto. E quando aprii gli occhi, lo vidi infuriato dalla mia tenacia. «Чёрт побери! Если бы ваши мозги мне не были так нужны, я зажарил бы их и сегодня же накормил бы ими своего пинчера. Фу, упрямец!» И он бесцеремонно сорвал с моей головы все провода и удалился. Однако мне ещё рано было радоваться. “Dannazione! Se non avessi avuto bisogno del tuo cervello, li avrei arrostiti e li avrei dati da mangiare al mio Pinscher oggi. Che schifo, testardo!” E senza tante cerimonie mi strappò tutti i fili dalla testa e se ne andò. Tuttavia, era troppo presto per me gioire. Скоро он вернулся и начал впускать в растворы, питающие мою голову, раздражающие вещества, которые вызывали у меня сильнейшие мучительные боли. И когда я невольно морщился, он спрашивал меня: «Так как, коллега, вы решаете? Всё ещё нет?» Presto tornò e cominciò a lasciare entrare nelle soluzioni che mi nutrivano la testa, sostanze irritanti che mi causavano dolori dolorosi e dolorosi. E quando involontariamente mi raggomitolavo, mi chiedeva: “quindi, collega, decidi tu? Ancora no?” Я был непоколебим. Он ушёл ещё более взбешённый, осыпая меня тысячью проклятий. Ero irremovibile. Se n’e ‘andato ancora piu’ incazzato, facendomi migliaia di maledizioni. Я торжествовал победу. Несколько дней Керн не появлялся в лаборатории, и со дня на день я ожидал избавительницы-смерти. На пятый день он пришёл как ни в чём не бывало, весело насвистывая песенку. Не глядя на меня, он стал продолжать работу. Ho trionfato. Kern non si e ‘ presentato in laboratorio per giorni, e da un giorno all’altro mi aspettavo la Liberatrice-morte. Il quinto giorno venne come se nulla fosse accaduto, fischiettando allegramente la canzone. Senza guardarmi, ha iniziato a lavorare. Дня два или три я наблюдал за ним, не принимая в ней участия. Но работа не могла не интересовать меня. И когда он, производя опыты, сделал несколько ошибок, которые могли погубить результаты всех наших усилий, я не утерпел и сделал ему знак. Per due o tre giorni l’ho osservato senza parteciparvi. Ma il lavoro non poteva fare a meno di interessarmi. E quando, facendo esperimenti, fece alcuni errori che potevano rovinare i risultati di tutti i nostri sforzi, non ho sofferto e gli ho fatto un segno. «Давно бы так!» — проговорил он с довольной улыбкой и пустил воздух через моё горло. Я объяснил ему ошибки и с тех пор продолжаю руководить работой… Он перехитрил меня. “Sarebbe stato così da tempo!” disse con un sorriso soddisfatto e mi fece passare l’aria attraverso la gola. Gli ho spiegato gli errori e da allora ho continuato a dirigere il lavoro… Mi ha fregato. PAG. 17 ЖЕРТВЫ БОЛЬШОГО ГОРОДА VITTIME DELLA GRANDE CITTÀ С тех пор как Лоран узнала тайну головы, она возненавидела Керна. И это чувство росло с каждым днём. Она засыпала с этим чувством и просыпалась с ним. Она в страшных 30 Лоран, которая ожидала от профессора Керна всего, посмотрела на него таким испуганным взглядом, что он на мгновение смешался, а потом громко рассмеялся. Laurent, che si aspettava tutto dal professor Kern, lo guardò con uno sguardo così spaventato che si mescolò per un momento e poi rise ad alta voce. — Нет ничего проще. Я заказал пару свеженьких трупов в морге. Дело, видите ли, в том, что город, этот современный молох, требует ежедневных человеческих жертв. – Non c’è niente di più semplice. Ho ordinato un paio di cadaveri freschi all’obitorio. Il fatto, vedete, è che la città, questo Moloch moderno, richiede sacrifici umani quotidiani. Каждый день, с непреложностью законов природы, в городе гибнет от уличного движения несколько человек, не считая несчастных случаев на заводах, фабриках, постройках. Ogni giorno, con l’immutabilità delle leggi della natura, diverse persone muoiono dal traffico stradale, senza contare gli incidenti nelle officine, nelle fabbriche, negli edifici. Ну и вот эти обречённые, жизнерадостные, полные сил и здоровья люди сегодня спокойно уснут, не зная, что их ожидает завтра. Завтра утром они встанут и, весело напевая, будут одеваться, чтобы идти, как они будут думать, на работу, а на самом деле — навстречу своей неизбежной смерти. Bene, queste persone condannate, allegre, piene di forza e salute oggi si addormenteranno tranquillamente, non sapendo cosa li attende domani. Domani mattina si alzeranno e, canticchiando allegramente, si vestiranno per andare, come penseranno, al lavoro e, in realtà, per affrontare la loro inevitabile morte. В то же время в другом конце города, так же беззаботно напевая, будет одеваться их невольный палач: шофёр или вагоновожатый. Потом жертва выйдет из своей квартиры, палач выедет из противоположного конца города из своего гаража или трамвайного парка. Allo stesso tempo, dall’altra parte della città, canticchiando così spensieratamente, il loro boia involontario si vestirà: un autista o un vagone. Poi la vittima esce dal suo appartamento, il boia esce dall’estremità opposta della città dal suo garage o dal parcheggio del tram. Преодолевая поток уличного движения, они упорно будут приближаться друг к другу, не зная друг друга, до самой роковой точки пересечения их путей. Superando il flusso del traffico, si avvicineranno ostinatamente l’uno all’altro, senza conoscersi l’un l’altro, fino allo stesso/più punto fatale dell’intersezione dei loro percorsi. Потом на одно короткое мгновение кто-то из них зазевается — и готово. На статистических счетах, отмечающих число жертв уличного движения, прибавится одна косточка. Poi per un breve momento qualcuno di loro si incanta – e pronto. I conti statistici che segnano il numero delle vittime del traffico stradale aggiungeranno un ossicino. Тысячи случайностей должны привести их к этой фатальной точке пересечения. И тем не менее всё это неуклонно совершится с точностью часового механизма, сдвигающего на мгновение в одну плоскость две часовые стрелки, идущие с различной скоростью. Migliaia di incidenti dovrebbero condurli a questo punto fatale di intersezione. Tuttavia, tutto questo si compirà costantemente con la precisione di un movimento dell’orologio che sposta momentaneamente su un piano due lancette che vanno a velocità diverse. Никогда ещё профессор Керн не был так разговорчив с Лоран. И откуда у него эта неожиданная щедрость? «Я удваиваю вам вознаграждение…» 31 Il professor Kern non ha mai parlato così tanto con Laurent. E da dove viene questa inaspettata generosità? “Ti raddoppio la ricompensa…” «Он хочет задобрить, купить меня, — подумала Лоран. — Он, кажется, подозревает, что я догадываюсь или даже знаю о многом. Но ему не удастся купить меня». “Vuole lusingarmi, comprarmi”, pensò Laurent. – Sembra sospettare che io abbia indovinato o anche di sapere molto. Ma non sarà in grado di comprarmi”. НОВЫЕ ОБИТАТЕЛИ ЛАБОРАТОРИИ NUOVI ABITANTI DEL LABORATORIO Наутро на прозекторском столе лаборатории профессора Керна действительно лежали два свежих трупа. Al mattino, due cadaveri freschi giacevano sul tavolo del laboratorio del professor Kern. PAG. 19 Две новые головы, предназначенные для публичной демонстрации, не должны были знать о существовании головы профессора Доуэля. И потому она была предусмотрительно перемещена профессором Керном в смежную комнату. Due nuove teste destinate a una dimostrazione pubblica non avrebbero dovuto essere a conoscenza dell’esistenza della testa del professor Dowell. E quindi è stata prudentemente spostata dal professor Kern nella stanza adiacente. Мужской труп принадлежал рабочему лет тридцати, погибшему в потоке уличного движения. Его могучее тело было раздавлено. В полуоткрытых остекленевших глазах замер испуг. Il cadavere maschile apparteneva a un operaio di trent’anni, morto nel flusso del traffico. Il suo possente corpo fu schiacciato. Negli occhi vetrificati semiaperti, lo spavento si fermò. Профессор Керн, Лоран и Джон в белых халатах работали над трупами. Il professor Kern, Laurent e John in camice bianco lavoravano sui cadaveri. — Было ещё несколько трупов, — говорил профессор Керн. — Один рабочий упал с лесов. Забраковал. У него могло быть повреждение мозга от сотрясения. Забраковал я и нескольких самоубийц, отравившихся ядами. Вот этот парень оказался подходящим. Да вот эта ещё… ночная красавица. – C’erano altri cadaveri — disse il professor Kern. – Un operaio è caduto dall’impalcatura. Scartato. Potrebbe aver subito una commozione cerebrale. Ho respinto alcuni suicidi avvelenati con veleni. Questo tizio si è rivelato adatto. Questa è un’altra… bellezza notturna. 32 Он кивком головы указал на труп женщины с красивым, но увядшим лицом. На лице сохранились ещё следы румян и гримировального карандаша. Лицо было спокойно. Только приподнятые брови и полуоткрытый рот выражали какое-то детское удивление. Con un cenno del capo indicò il cadavere di una donna con una faccia bella ma appassita. Sul viso ci sono ancora tracce di rossore e matita per il trucco. Il viso era calmo. Solo le sopracciglia sollevate e la bocca semiaperta esprimevano una sorta di sorpresa infantile. — Певичка из бара. Была убита наповал шальной пулей во время ссоры пьяных апашей. Прямо в сердце, — видите? Нарочно так не попадёшь. Профессор Керн работал быстро и уверенно. Головы были отделены от тела, трупы унесены. – La cantante del bar. È stata uccisa a titolo definitivo da un proiettile vagante durante una lite con gli Apache ubriachi. Proprio nel cuore, vedete? Non puoi farlo apposta. Il professor Kern ha lavorato in modo rapido e sicuro. Le teste erano separate dal corpo, i cadaveri sono stati portati via. Ещё несколько минут — и головы были помещены на высокие столики. В горло, в вены и сонные артерии введены трубки. Профессор Керн находился в приятно-возбуждённом состоянии. Приближался момент его торжества. В успехе он не сомневался. Ancora qualche minuto – e le teste sono state poste su tavoli alti. I tubi vengono iniettati nella gola, nelle vene e nelle arterie carotidi. Il professor Kern era in uno stato piacevolmente eccitato. Si stava avvicinando il momento della sua celebrazione. Non dubitava del successo. На предстоящую демонстрацию и доклад профессора Керна в научном обществе были приглашены светила науки. Пресса, руководимая умелой рукой, помещала предварительные статьи, в которых превозносила научный гений профессора Керна. Alla prossima dimostrazione e relazione del professor Kern nella società scientifica i spendenti della scienza sono stati invitati. La stampa, guidata da una mano abile, ha pubblicato articoli preliminari in cui esaltava il genio scientifico del professor Kern. Журналы помещали его портреты. Выступлению Керна с его изумительным опытом оживления мёртвых человеческих голов придавали значение торжества национальной науки. Le riviste hanno messo i suoi ritratti. Discorso di Kern con la sua straordinaria esperienza di rivitalizzare le teste umane morte ha dato importanza al trionfo della scienza nazionale. Весело посвистывая, профессор Керн вымыл руки, закурил сигару и самодовольно посмотрел на стоящие перед ним головы. Fischiettando allegramente, il professor Kern si lavò le mani, accese un sigaro e guardò compiaciuto le teste davanti a lui. 35 La necessità lo strappò dai campi di nascita, la città si spezzò un corpo giovane e sano. — Может, хоть пособие какое выйдет?.. А где тот?.. — вдруг вспомнил он, и глаза его расширил. — Кто? – Che ne dici di un assegno?.. Dov’è quello?.. — all’improvviso si ricordò e gli allargò gli occhi. – Chi? PAG. 21 — Да тот… что наехал на меня… Тут трамвай, тут другой, тут автомобиль, а он прямо на меня… —Не беспокойтесь. Он получит своё. Номер грузовика записан: четыре тысячи семьсот одиннадцатый, если вас это интересует. Как вас зовут? — спросил профессор Керн. – Sì… che mi ha aggredito… C’è un tram, c’è un altro, c’è un’auto, e lui è dritto verso di me… – Non si preoccupi. Avrà il suo. Il numero del camion è registrato: 4711, se sei interessato. Come ti chiami? – chiese il professor Kern. — Меня? Тома звали. Тома Буш, вот оно как. — Так вот что. Тома… Вы не будете ни в чём нуждаться и не будете страдать ни от голода, ни от холода, ни от жажды. Вас не выкинут на улицу, не беспокойтесь. – Io? Si chiamava Tom. Tom Bush, ci siamo. – Ecco la cosa. Tom… Non avrete bisogno di nulla e non soffrirete né di fame, né di freddo, né di sete. Non ti butteranno fuori, non preoccuparti. — Что ж, даром кормить будете или на ярмарках за деньги показывать? —Показывать покажем, только не на ярмарках. Учёным покажем. Ну, а теперь отдохните. — И, посмотрев на голову женщины. Керн озабоченно заметил: — Что-то Саломея заставляет себя долго ждать. – Beh, darai da mangiare o alle fiere per i soldi da mostrare? – Non alle fiere. Lo mostreremo agli scienziati. Bene, ora riposatevi. – E guardando la testa della donna. Kern osservò con ansia: qualcosa di Salomè si fa aspettare a lungo. — Это что ж, тоже голова без тела? — спросила голова Тома. — Как видите, чтоб вам скучно не было, мы позаботились пригласить в компанию барышню. .. Закройте, Лоран, его воздушный кран, чтобы не мешал своей болтовнёй. Керн вынул из ноздрей головы женщины термометр. – Beh, anche quella è una testa senza corpo? – chiese la testa di Tom. – Come potete vedere, per non annoiarvi, abbiamo fatto in modo di invitare una giovane donna in compagnia… Chiudi il rubinetto dell’aria, Laurent, così non interferirai con le tue chiacchiere. Kern estrasse un termometro dalle narici della testa di una donna. — Температура выше трупной, но ещё низка. Оживление идёт медленно… 36 Время шло. Голова женщины не оживала. Профессор Керн начал волноваться. Он ходил по лаборатории, посматривал на часы, и каждый его шаг по каменному полу звонко отдавался в большой комнате. – La temperatura è più alta del cadavere, ma è ancora bassa. Il risveglio è lento… Il tempo passava. La testa della donna non rianimava. Il professor Kern ha iniziato a preoccuparsi. Camminava per il laboratorio, fissava l’orologio, e ogni suo passo sul pavimento di pietra suonava in una grande stanza. Голова Тома с недоумением смотрела на него и беззвучно шевелила губами. Наконец Керн подошёл к голове женщины и внимательно осмотрел стеклянные трубочки, которыми оканчивались каучуковые трубки, введённые в сонные артерии. La testa di Tom lo guardò perplesso e dimenò silenziosamente le labbra. Infine Kern si avvicinò alla testa della donna e ha esaminato attentamente il tubo di vetro che finiva nel tubo di gomma, inseriti nella carotide. — Вот где причина. Эта трубка входит слишком свободно, и поэтому циркуляция идёт медленно. Дайте трубку шире. Керн заменил трубку, и через несколько минут голова ожила. – Ecco la ragione. Questo tubo entra troppo liberamente e quindi la circolazione è lenta. Fammi allargare il tubo. Kern ha sostituito il tubo e dopo pochi minuti la testa è tornata in vita. Голова Брике, — так звали женщину, — реагировала более бурно на своё оживление. Когда она окончательно пришла в себя и заговорила, то стала хрипло кричать, умоляла лучше убить её, но не оставлять таким уродом. La testa di Brike, che era il nome della donna, reagiva più violentemente al suo risveglio. Quando finalmente si svegliò e cominciò a parlare, cominciò a urlare rauco, implorò di ucciderla meglio, ma non lasciarla così brutta. — Ах, ах, ах!.. Моё тело… моё бедное тело!.. Что вы сделали со мной? Спасите меня или убейте. Я не могу жить без тела!.. Дайте мне хоть посмотреть на него… нет, нет, не надо. Оно без головы… какой ужас!.. какой ужас!.. – Ah, ah, ah!.. Il mio corpo… il mio povero corpo!.. Cosa mi avete fatto? Salvami o uccidimi. Non posso vivere senza un corpo!.. Almeno mi faccia vedere… No, No, Non farlo. È senza testa… che orrore!.. che orrore!.. Когда она немного успокоилась, то сказала: — Вы говорите, что оживили меня. Я малообразованна, но я знаю, что голова не может жить без тела. Что это, чудо или колдовство? — Ни то, ни другое. Это — достижение науки. Quando si calmò un po’, disse: 37 – Dici di avermi riportato in vita. Sono poco istruita, ma so che la testa non può vivere senza un corpo. Cos’è, un miracolo o una stregoneria? – Nessuno dei due. Questo è il risultato della scienza. PAG. 22 — Если ваша наука способна творить такие чудеса, то она должна уметь делать и другие. Приставьте мне другое тело. Осёл Жорж продырявил меня пулей… Но ведь немало девушек пускают себе пулю в лоб. Отрежьте их тело и приставьте к моей голове. Только раньше покажите мне. Надо выбрать красивое тело. А так я не могу… Женщина без тела. Это хуже, чем мужчина без головы. — Se la tua scienza è in grado di fare tali miracoli, allora dovrebbe essere in grado di fare altri. Dammi un altro corpo. Quel somaro di Georges mi ha trafitto con un proiettile… Ma un sacco di ragazze si mettono una pallottola in fronte. Tagliateli dal corpo e appoggiateli alla mia testa. Fammi vedere prima. Dobbiamo scegliere un bel corpo. Non posso farlo… Una donna senza corpo. È peggio di un uomo senza testa. И, обратившись к Лоран, она попросила: — Будьте добры дать мне зеркало. Глядя в зеркало, Брике долго и серьёзно изучала себя. E, rivolgendosi a Laurent, ha chiesto: – Mi dia uno specchio. Guardandosi allo specchio, Brike ha studiato a lungo e seriamente se stessa. — Ужасно!.. Можно вас попросить поправить мне волосы? Я не могу сама сделать себе причёску… — У вас, Лоран, работы прибавилось, — усмехнулся Керн. — Соответственно будет увеличено и ваше вознаграждение. Мне пора. – Terribile!.. Posso chiederle di sistemarmi i capelli? Non posso farmi i capelli da sola… – Tu, Laurent, hai un po’ di lavoro da fare—, ridacchiò Kern. – Di conseguenza, la tua ricompensa sarà aumentata. Devo andare. Он посмотрел на часы и, подойдя близко к Лоран, шепнул: — В их присутствии, — он показал глазами на головы, — ни слова о голове профессора Доуэля!.. Guardò l’orologio e, avvicinandosi a Laurent, sussurrò: – In loro presenza, – mostrò con gli occhi sulla testa, – nessuna parola sulla testa del professor Dowell!.. Когда Керн вышел из лаборатории, Лоран пошла навестить голову профессора Доуэля. Глаза Доуэля смотрели на неё грустно. Печальная улыбка кривила губы. Quando Kern uscì dal laboratorio, Laurent andò a trovare la testa del professor Dowell. Gli occhi di Dowell la guardavano triste. Un sorriso triste curvava le labbra. 40 Laurent aveva già problemi con la macchina. Presto la luce si spense e le ombre si oscurarono sul muro bianco. Harold Lloyd si è allontanato dai poliziotti che lo perseguitavano. Ma l’umore di Tom era già rovinato. Ora la vista di persone in movimento è diventata deprimente è ancora più triste. — Ишь, носится как угорелый, — ворчала голова Тома. — Посадить бы его так, не попрыгал бы. Лоран ещё раз попыталась переменить программу. – Guarda, si indossa come un pazzo — brontolò la testa di Tom. – Se lo mettessi così, non salterei. Laurent ha provato di nuovo a cambiare programma. Вид великосветского бала совершенно расстроил Брике. Красивые женщины и их роскошные туалеты раздражали её. — Не надо… я не хочу смотреть, как живут другие, — говорила она. Кинематограф убрали. La vista del ballo del grande mondo ha completamente sconvolto Brike. Le belle donne e i loro lussuosi bagni l’hanno infastidita. – Non farlo… non voglio vedere come vivono gli altri—, ha detto. Il cinema è stato rimosso. Радиоприёмник развлекал их несколько дольше. Их обоих волновала музыка, в особенности плясовые мотивы, танцы. — Боже, как я плясала этот танец! — вскричала однажды Брике, заливаясь слезами. Пришлось перейти к иным развлечениям. La radio li ha intrattenuti un po’ più a lungo. Entrambi erano preoccupati per la musica, in particolare i motivi di danza, la danza. – Dio, come ho fatto a ballare! una volta gridò Brike, piangendo. Ho dovuto passare ad altri divertimenti. Брике капризничала, требовала ежеминутно зеркало, изобретала новые причёски, просила подводить ей глаза карандашом, белить и румянить лицо. Раздражалась бестолковостью Лоран, которая никак не могла постигнуть тайн косметики. Brike era capricciosa, chiedeva uno specchio ogni minuto, inventava nuove acconciature, le chiedeva di eyeliner, sbiancare e arrossire il viso. Irritato dalla stupidità di Laurent, che non riusciva a comprendere i segreti dei cosmetici. PAG. 24 — Неужели вы не видите, — раздражённо говорила голова Брике, — что правый глаз подведён темнее левого. Поднимите зеркало выше. Она просила, чтобы ей принесли модные журналы и ткани, и заставляла драпировать столик, на котором была укреплена её голова. — Non vedete, “disse irritato la testa di Brike —” che l’occhio destro è più scuro di quello sinistro. Sollevare lo specchio sopra. 41 Ha chiesto di portare riviste di moda e tessuti e ha fatto drappeggiare il tavolo su cui era stata fortificata la testa. Она доходила до чудачества, заявив вдруг с запоздалой стыдливостью, что не может спать в одной комнате с мужчиной. — Отгородите меня на ночь ширмой или, по крайней мере, хоть книгой. Ha raggiunto la stranezza, dicendo improvvisamente con timidezza tardiva che non poteva dormire nella stessa stanza con un uomo. – Coprimi per la notte con un paravento, o almeno con un libro. И Лоран делала «ширму» из большой раскрытой книги, установив её на стеклянной доске у головы Брике. Не меньше хлопот доставлял и Тома. E Laurent stava facendo uno “schermo” da un grande libro aperto, montandolo su una tavola di vetro vicino alla testa di Brike. Anche Tom ha dato fastidio. Однажды он потребовал вина. И профессор Керн принуждён был доставить ему удовольствие опьянения, вводя в питающие растворы небольшие дозы опьяняющих веществ. Una volta ha chiesto del vino. E il professor Kern fu costretto a dargli il piacere di intossicarsi iniettando piccole dosi di sostanze inebrianti nelle soluzioni di alimentazione. Иногда Тома и Брике пели дуэтом. Ослабленные голосовые связки не повиновались. Это был ужасный дуэт. — Мой бедный голос… Если бы вы могли слышать, как я пела раньше! — говорила Брике, и брови её страдальчески поднимались вверх. A volte Tom e Brike cantavano in duetto. Le corde vocali indebolite non obbedivano. È stato un terribile duo. – La mia povera voce… Se potessi sentirmi cantare prima! – diceva a Brike, e le sue sopracciglia si alzavano dolorosamente. Вечерами на них нападало раздумье. Необычайность существования заставляла даже эти простые натуры задумываться над вопросами жизни и смерти. Брике верила в бессмертие. Тома был материалистом. La sera sono stati attaccati dal pensiero. La straordinaria esistenza ha portato anche queste semplici nature a riflettere sulle questioni della vita e della morte. Brike credeva nell’immortalità. Tom era un materialista. — Конечно, мы бессмертны, — говорила голова Брике. — Если бы душа умирала с телом, она не вернулась бы в голову. — А где у вас душа сидела: в голове или в теле? — ехидно спросил Тома. 42 – Certo che siamo immortali — disse la testa di Brike. Se l’anima morisse con il corpo, non tornerebbe in testa. — E dove si sedeva la tua anima: nella tua testa o nel tuo corpo? – chiese Tom. — Конечно, в теле была… везде была… — неуверенно отвечала голова Брике, подозревая в вопросе какой-то подвох. — Так что же, душа вашего тела безголовая теперь ходит на том свете? — Сами вы безголовый, — обиделась Брике. – Certo che lo era… lo ero ovunque… – la testa di Brike rispose incerto, sospettando che la domanda fosse una specie di fregatura. – Allora, l’anima del tuo corpo senza testa ora cammina in quel mondo? – Voi siete senza testa, – si offese Brike. — Я-то с головой. Только она одна у меня и есть, — не унимался Тома. — А вот душа вашей головы не осталась на том свете? По этой резиновой кишке назад на землю вернулась? Нет, — говорил он уже серьёзно, — мы как машина. Пустил пар — опять заработала. А разбилась вдребезги — никакой пар не поможет… – Sono pazzo. Solo lei è l’unica che ho—, Tom non ha smesso. — Ma l’anima della tua testa non è rimasta in quel mondo? Sei tornata a terra con quell’intestino di gomma? No, – diceva sul serio, – siamo come una macchina. Ho lasciato il vapore – ha funzionato di nuovo. E si è rotto in mille pezzi — nessun vapore aiuterà… И каждый погружался в свои думы… E tutti si immergevano nei loro pensieri… НЕБО И ЗЕМЛЯ CIELO E TERRA Доводы Тома не убеждали Брике. Несмотря на свой безалаберный образ жизни, она была истой католичкой. Ведя довольно бурную жизнь, она не имела времени не только думать о загробном существовании, но даже и ходить в церковь. Le argomentazioni di Tom non hanno convinto Brika. Nonostante il suo stile di vita disordinato, era una cattolica estenuante. Nel condurre una vita piuttosto turbolenta, non ebbe il tempo non solo di pensare all’aldilà, ma anche di andare in chiesa. PAG. 25 Однако привитая в детстве религиозность крепко держалась в ней. И теперь, казалось, наступил самый подходящий момент для того, чтобы эти семена религиозности дали всходы. Настоящая жизнь её была ужасна, но смерть — возможность второй смерти — пугала её ещё больше. По ночам её мучили кошмары загробной жизни. Tuttavia, la religiosità instillata durante l’infanzia si tenne saldamente in essa. E ora, sembrava che fosse il momento più adatto per questi semi di religiosità per dare germogli. La sua vera vita era terribile, ma la morte – la possibilità di una seconda morte – la spaventava ancora di più. Di notte era tormentata da incubi dell’aldilà. Ей мерещились языки адского пламени. Она видела, как её грешное тело уже поджаривалось на огромной сковороде. 45 — Убийца! — Он уже забыл о шофёре, раздавившем его, и перенёс весь свой гнев на окружавших его людей. – Assassino! Si era già dimenticato dell’autista che lo aveva schiacciato e aveva portato tutta la sua rabbia sulle persone che lo circondavano. — Что вы сказали. Тома? — обернулась Лоран, поворачивая к нему голову. Но губы Тома были уже вновь крепко сжаты, а глаза смотрели на неё с нескрываемым гневом. Лоран была удивлена и хотела расспросить Джона о причине плохого настроения, но Брике уже завладела её вниманием. – Quello che hai detto. Tom? Laurent si voltò, girando la testa verso di lui. Ma le labbra di Tom erano già di nuovo strette e gli occhi la guardavano con rabbia indescrivibile. Laurent era sorpresa e voleva chiedere a John la causa del cattivo umore, ma Brike aveva già preso la sua attenzione. — Будьте добры почесать мне нос с правой стороны. Эта беспомощность ужасна… Прыщика там нет? Но отчего же тогда так чешется? Дайте мне, пожалуйста, зеркало. Лоран поднесла зеркало к голове Брике. – Mi grattate il naso sul lato destro. Questa impotenza è terribile… Non c’è un brufolo? Ma allora perché prude così tanto? Mi dia uno specchio, per favore. Laurent ha messo lo specchio alla testa di Brick. — Поверните вправо, я не вижу. Ещё… Вот так. Краснота есть. Быть может, помазать кольдкремом? Лоран терпеливо мазала кремом. – Gira a destra, non vedo. Ancora… Ecco tutto. Il rossore è lì. Magari ungere coldcrem/crema emoliente? Laurent ha spalmato pazientemente la crema. — Вот так. Теперь прошу припудрить. Благодарю вас… Лоран, я хотела у вас спросить об одной вещи… — Пожалуйста. — Ecco tutto. Ora ti chiedo di spolverare. Vi ringrazio… Laurent, volevo chiederti una cosa… — Prego. — Скажите мне, если… очень грешный человек исповедуется у священника и покается в своих грехах, может ли такой человек получить отпущение грехов и попасть в рай? — Конечно, может, — серьёзно ответила Лоран. – Dimmi se… una persona molto peccatrice confessa con un sacerdote e si pentirà dei suoi peccati, può una tale persona ricevere la remissione dei peccati e andare in paradiso? – Certo che può — rispose Laurent seriamente. — Я так боюсь адских мучений… — призналась Брике. — Прошу вас, пригласите ко мне кюре… я хочу умереть христианкой… 46 И голова Брике с видом умирающей мученицы закатила глаза вверх. Потом она опустила их и воскликнула: – Ho tanta paura dell’inferno… – ha confessato a Brike. – La prego, faccia venire il mio medico… voglio morire cristiana… E la testa di Brike, con l’apparenza di un martire morente, alzò gli occhi verso l’alto. Poi li abbassò ed esclamò: —Какой интересный фасон вашего платья! Это последняя мода? Вы давно не приносили мне модных журналов. Мысли Брике вернулись к земным интересам. – Che stile interessante del tuo vestito! È l’ultima moda? È da un po’ che non mi porti riviste di moda. I pensieri di Brike sono tornati agli interessi terreni. PAG. 27 — Короткий подол… Красивые ноги очень выигрывают при коротких юбках. Мои ноги! Мои несчастные ноги! Вы видели их? О, когда я танцевала, эти ноги сводили мужчин с ума! – Orlo corto… Le belle gambe vincono molto con gonne corte. Le mie gambe! Le mie sfortunate gambe! Li avete visti? Quando ballavo, quei piedi facevano impazzire gli uomini! В комнату вошёл профессор Керн. — Как дела? — весело спросил он. Il professor Kern entrò nella stanza. – Come va? – chiese allegramente. — Послушайте, господин профессор, — обратилась к нему Брике, — я не могу так… вы должны приделать мне чьё-нибудь тело… Я уже просила вас об этом однажды и теперь прошу ещё. Я очень прошу вас. Я уверена, что если только вы захотите, то сможете сделать это… – Ascolti, signor professore — gli disse Brike, – non posso farlo… dovete attaccarmi il corpo di qualcuno… Te l’ho già chiesto una volta e ora te ne chiedo di più. Vi prego. Sono sicura che, se vuole, può farlo… «Чёрт возьми, а почему бы и нет?» — подумал профессор Керн. Хотя он присвоил себе всю честь оживления человеческой головы, отделённой от тела, но в душе сознавал, что этот удачный опыт является всецело заслугой профессора Доуэля. “Dannazione, perché no?”pensò il professor Kern. Anche se si è preso tutto l’onore di rivitalizzare la testa umana, separata dal corpo, ma nell’anima si è reso conto che questa esperienza di successo è interamente merito del professor Dowell. Но почему не пойти дальше Доуэля? Из двух погибших людей составить одного живого, — это было бы грандиозно! И вся честь, при удаче опыта, по праву принадлежала бы одному Керну. 47 Ma perché non andare oltre Dowell? Delle due persone che sono morte per fare uno vivo — sarebbe grandioso! E tutto l’onore, con la fortuna dell’esperienza, sarebbe giustamente appartenere al solo Kern. Впрочем, кое-какими советами головы Доуэля всё же можно было бы воспользоваться. Да, над этим решительно следует подумать. Tuttavia, alcuni consigli della testa di Dowell potrebbero ancora essere utilizzati. Sì, è una cosa che devi pensare. — А вам очень хочется ещё поплясать? — улыбнулся Керн и пустил в голову Брике струю сигарного дыма. — Хочу ли я? Я буду танцевать день и ночь. Я буду махать руками, как ветряная мельница, буду порхать, как бабочка. .. Дайте мне тело, молодое, красивое женское тело! – Vuoi ancora ballare? – Kern sorrise e fece entrare in testa a Brike un getto di fumo di sigaro. – Lo voglio? Ballerò giorno e notte. Agitando le mani come un mulino a vento, agitando come una farfalla… Dammi un corpo, un corpo femminile giovane e bello! —Но почему непременно женское?— игриво спросил Керн.— Если вы только захотите, я могу дать вам и мужское тело. Брике посмотрела на него с удивлением и ужасом. – Ma perchè una donna?- scherzosamente chiesto Kern. Se volete, posso darvi anche un corpo maschile. Brike lo guardò con sorpresa e terrore. — Мужское тело? Женская голова на мужском теле! Нет, нет, это будет ужасное безобразие! Трудно даже придумать костюм… — Но ведь вы тогда уже не будете женщиной. Вы превратитесь в мужчину. У вас отрастут усы и борода, изменится и голос. Разве вы не хотите превратиться в мужчину? Многие женщины сожалеют о том, что они не родились мужчиной. – Un corpo maschile? Testa femminile sul corpo maschile! No, no, sarà una cosa orribile! È difficile persino inventare un costume. .. – Ma allora non sarai più una donna. Diventerai un uomo. Ti cresceranno baffi e barba, cambieranno anche la voce. Non vuoi diventare un uomo? Molte donne si rammaricano di non essere nate da un uomo. —Это, наверное, такие женщины, на которых мужчины не обращали никакого внимания. Такие, конечно, выиграли бы от превращения в мужчину. Но я… я не нуждаюсь в этом. — И Брике гордо вздёрнула свои красивые брови. – Devono essere donne che gli uomini non prestano attenzione. Questi, ovviamente, trarrebbero beneficio dal diventare un uomo. Ma io… non ne ho bisogno. – E Brike ha tirato su con orgoglio le sue belle sopracciglia. — Ну, пусть будет по-вашему. Вы останетесь женщиной. Я постараюсь подыскать вам подходящее тело. 50 Dowell gli indicò una serie di difficoltà a cui Kern non pensava e che potevano influenzare il risultato dell’esperienza, consigliò di fare alcuni esperimenti preliminari sugli animali e guidò queste esperienze. PAG. 29 И, — такова была сила интеллекта Доуэля, — он сам чрезвычайно заинтересовался предстоящим опытом. E, – questo era il potere dell’intelligenza di Dowell — egli stesso era estremamente interessato all’esperienza che sarebbe venuta. Голова Доуэля как будто даже посвежела. Мысль его работала с необычайной ясностью. Sembra che la testa di Dowell si sia rinfrescata. Il suo pensiero ha funzionato con straordinaria chiarezza. Керн был доволен и недоволен столь широкой помощью Доуэля. Чем дальше подвигалась работа, тем больше убеждался Керн, что без Доуэля он с нею не справился бы. И ему оставалось тешить своё самолюбие только тем, что осуществление этого нового опыта будет произведено им. Kern era soddisfatto e insoddisfatto dell’aiuto così ampio di Dowell. Più il lavoro si muoveva, più Kern si convinse che senza Dowell non avrebbe potuto farcela. E gli rimaneva solo per compiacere il suo ego che la realizzazione di questa nuova esperienza sarebbe stata fatta da lui. —Вы достойный преемник покойного профессора Доуэля,— как-то сказала ему голова Доуэля с едва заметной иронической улыбкой. — Ах, если бы я мог принять более активное участие в этой работе! “Lei è un degno successore del defunto professor Dowell—” gli disse una volta la testa di Dowell con un sorriso ironico appena percettibile. – Ah, se potessi essere più coinvolto in questo lavoro! Это не было ни просьбой, ни намёком. Голова Доуэля слишком хорошо знала, что Керн не захочет, не решится дать ей новое тело. Керн нахмурился, но сделал вид, что не слыхал этого восклицания. Non era né una richiesta né un suggerimento. La testa di Dowell sapeva fin troppo bene che Kern non avrebbe voluto, non avrebbe osato darle un nuovo corpo. Kern aggrottò le sopracciglia, ma fece finta di non sentire quell’esclamazione. — Итак, опыты с животными увенчались успехом, — сказал он. — Я оперировал двух собак. Обезглавив их, пришил голову одной к туловищу другой. Обе здравствуют, швы на шее срастаются. “Quindi, gli esperimenti sugli animali hanno avuto successo—, ha detto. – Ho operato due cani. Decapitandoli, cucì la testa di uno al tronco dell’altro. Entrambi vivono, i punti sul collo si uniscono. — Питание? — спросила голова. — Пока ещё искусственное. Через рот даю только дезинфицирующий раствор с йодом. Но скоро перейду на нормальное питание. 51 – Cibo? – chiese la testa. – Ancora artificiale. Attraverso la bocca do solo una soluzione disinfettante con iodio. Ma presto passerò al cibo normale. Через несколько дней Керн объявил: — Собаки питаются, нормально. Перевязки сняты, и, я думаю, через день-два они смогут бегать. Pochi giorni dopo, Kern annunciò: – I cani si nutrono normalmente. Le medicazioni sono state rimosse e credo che tra un giorno o due potranno correre. — Подождите с недельку, — посоветовала голова. — Молодые собаки делают резкие движения головой, и швы могут разойтись. Не форсируйте. — «Успеете пожать лавры», — хотела добавить голова, но удержалась. — И ещё одно: держите собак в разных помещениях. Вдвоём они будут поднимать возню и могут повредить себе. “Aspetta una settimana —” consigliò la testa. — I cani giovani fanno movimenti bruschi con la testa e le cuciture possono disperdersi. Non forzare. — “Avrete il tempo di scuotere gli allori”, – ha voluto aggiungere la testa, ma ha resistito. – E un’altra cosa: tieni i cani in stanze diverse. Insieme, alzeranno la confusione e potrebbero ferirsi. Наконец настал день, когда профессор Керн с торжественным видом ввёл в комнату головы Доуэля собаку с чёрной головой и белым туловищем. Собака, видимо, чувствовала себя хорошо. Finalmente arrivò il giorno in cui il professor Kern introdusse nella stanza la testa di Dowell con un cane con una testa nera e un busto bianco. Il cane apparentemente si sentiva bene. Глаза её были живы, она весело помахивала хвостом. Увидев голову профессора Доуэля, собака вдруг взъерошила шерсть, заворчала и залаяла диким голосом. Необычайное зрелище, видимо, поразило и испугало её. I suoi occhi erano vivi, agitando allegramente la coda. Vedendo la testa del professor Dowell, il cane improvvisamente arruffò il pelo, grugnì e abbaiò con una voce selvaggia. Lo spettacolo straordinario apparentemente la colpì e la spaventò. — Проведите собаку по комнате, — сказала голова. Керн прошёлся по комнате, ведя за собой собаку. От намётанного, зоркого глаза Доуэля ничего не ускользало. “Guida il cane per la stanza—, disse la testa. Kern camminò per la stanza mentre guidava il cane. L’occhio allenato e attento di Dowell non sfuggì a nulla. PAG. 30 — А это что? — спросил Доуэль. — Собака немного припадает на заднюю левую ногу. И голосок не в порядке. Керн смутился. — Собака хромала и до операции, — сказал он, — нога перешиблена. 52 – E questo cos’e’? – chiese Dowell. – Il cane favorisce un po’ alla gamba posteriore sinistra. E la voce non sta bene. Kern era confuso. “Il cane zoppicava anche prima dell’intervento chirurgico”, disse, ” la gamba è stata alterata. — На глаз деформации не видно, а прощупать, увы, я не могу. Вы не могли найти пару здоровых собак? — с сомнением в голосе спросила голова. — Я думаю, со мной можно быть вполне откровенным, уважаемый коллега. — L’occhio non può vedere la deformazione, e sentire, ahimè, non posso. Non riesci a trovare un paio di cani sani? – con un dubbio nella voce chiese la testa. – Penso che con me si possa essere completamente schietto, caro collega. Наверно, с операцией оживления долго возились и слишком задержали «смертную паузу» остановки сердечной деятельности и дыхания, а это, как вам должно быть известно из моих опытов, нередко ведёт к расстройству функций нервной системы. Probabilmente, con l’operazione di rianimazione a lungo armeggiare e troppo ritardato la “pausa mortale” di arresto cardiaco e la respirazione, e questo, come si dovrebbe sapere dai miei esperimenti, spesso porta a un disturbo delle funzioni del sistema nervoso. Но успокойтесь, такие явления могут исчезнуть. Постарайтесь только, чтобы ваша Брике не захромала на обе ноги. Ma calmati, tali fenomeni possono scomparire. Cercate solo di evitare che la vostra Brike zoppichi su entrambi i piedi. Керн был взбешён, но старался не подавать виду. Он узнал в голове прежнего профессора Доуэля — прямого, требовательного и самоуверенного. Kern era infuriato, ma cercava di non farsi vedere. Ha imparato nella testa dell’ex professor Dowell – diretto, esigente e sicuro di sé. «Возмутительно!— думал Керн.— Эта шипящая, как проколотая шина, голова продолжает учить меня и издеваться над моими ошибками, и я принуждён, точно школьник, выслушивать её поучения… Поворот крана, и дух вылетит из этой гнилой тыквы…» Однако вместо этого Керн, ничем не выдавая своего настроения, с вниманием выслушал ещё несколько советов. “Scandaloso!- pensavo Kern.— Questa testa sfrigolante, come una gomma perforata, continua a insegnarmi e a prendere in giro i miei errori, e sono costretto, come uno studente, ad ascoltare i suoi insegnamenti… gira il rubinetto e lo spirito volerà fuori da questa zucca marcia…” Invece, Kern, senza dare il suo stato d’animo, ascoltò con attenzione alcuni altri consigli. — Благодарю за ваши указания, — сказал Керн и, кивнув головой, вышел из комнаты. За дверями он опять повеселел. “Grazie per le vostre istruzioni” disse Kern e, annuendo con la testa, uscì dalla stanza. Fuori dalla porta fu di nuovo felice/divertire. 55 Но вы, разумеется, понимаете, что ценность головы профессора Доуэля гораздо выше, чем остальных ваших голов. .. Ma lei capisce che il valore della testa del professor Dowell e ‘molto piu’ alto delle altre teste… И если вы хотите вернуть к нормальному существованию Тома и Брике, то насколько важнее вернуть к той же нормальной жизни голову профессора Доуэля. E se vuoi riportare alla normalità Tom e Brick, quanto è più importante riportare alla normalità la testa del professor Dowell. Керн нахмурился. Всё выражение его лица сделалось насторожённым и жёстким. Kern aggrottò la fronte. L’intera espressione del suo viso divenne vigile e rigido. — Профессор Доуэль, вернее его профессорская голова, нашёл прекрасного защитника в вашем лице, — сказал он, иронически улыбаясь. — Но в таком защитнике, пожалуй, нет и необходимости, и вы напрасно горячитесь и волнуетесь. Разумеется, я думал и об оживлении головы Доуэля. “Il professor Dowell, o meglio la sua testa da professore, ha trovato un ottimo difensore in faccia, – disse, sorridendo ironicamente. — Ma in un tale difensore, forse, non è necessario, e invano ti scaldi e ti preoccupi. Naturalmente, stavo pensando di far rivivere la testa di Dowell. PAG. 32 — Но почему вы не начнёте опыта с него? — Да именно потому, что голова Доуэля дороже тысячи других человеческих голов. Я начал с собаки, прежде чем наделить телом голову Брике. Голова Брике настолько дороже головы собаки, насколько голова Доуэля дороже головы Брике. – Ma perché non iniziare l’esperienza con esso? – Sì, proprio perché la testa di Dowell è più costosa di mille altre teste umane. Ho iniziato con il cane prima di dare il corpo alla testa di Brike. La testa di Brike è tanto più costosa della testa di un cane quanto la testa di Dowell è più costosa della testa di Brike. — Жизнь человека и собаки несравнима, профессор… — Так же, как и головы Доуэля и Брике. Вы ничего больше не имеете сказать? — Ничего, господин профессор, — ответила Лоран, направляясь к двери. —В таком случае, мадемуазель, я имею к вам кое-какие вопросы. Подождите, мадемуазель. – La vita di un uomo e di un cane è incomparabile, professore. .. – Come le teste di Dowell e Brike. Non hai nient’altro da dire? – Niente, signor professore, rispose Laurent, dirigendosi verso la porta. – Allora, signorina, ho delle domande da farle. Aspetti, Mademoiselle. Лоран остановилась у двери, вопросительно глядя на Керна. — Прошу вас, подойдите к столу, присядьте. Laurent si fermò alla porta, guardando interrogativamente Kern. – Si accomodi, prego. 56 Лоран со смутной тревогой опустилась в глубокое кресло. Лицо Керна не обещало ничего хорошего. Керн откинулся на спинку кресла и долго испытующе смотрел в глаза Лоран, пока она не опустила их. Потом он быстро поднялся во весь свой высокий рост, крепко упёрся кулаками в стол, наклонил голову к Лоран и спросил тихо и внушительно: Laurent, con vaga ansia, cadde su una sedia profonda. La faccia di Kern non ha promesso nulla di buono. Kern si appoggiò allo schienale della sedia e guardò Laurent negli occhi finché non li abbassò. Poi si alzò rapidamente in tutta la sua altezza, con i pugni saldamente sul tavolo, chinò la testa verso Laurent e chiese in silenzio e in modo impressionante: —Скажите, вы не пускали в действие воздушный кран головы Доуэля? Вы не разговаривали с ним? Лоран почувствовала, что кончики пальцев её похолодели. Мысли вихрем закружились в её голове. Гнев, который возбуждал в ней Керн, клокотал и готов был прорваться наружу. Mi dica, non ha messo in funzione il rubinetto dell’aria Della Testa di Dowell? Non gli ha parlato? Laurent sentì che la punta delle dita era fredda. I suoi pensieri turbinarono nella sua testa. La rabbia che suscitava Kern in lei, gorgogliava ed era pronta a sfondare. «Сказать или не сказать ему правду?» — колебалась Лоран. О, какое наслаждение бросить в лицо этому человеку слово «убийца», но такой открытый выпад мог бы испортить всё. “Dire o non dirgli la verità?”- esitò Laurent. Oh, Che piacere lanciare in faccia a quest’uomo la parola «assassino” , ma un affondo così aperto potrebbe rovinare tutto. Лоран не верила в то, что Керн даст голове Доуэля новое тело. Она уже слишком много знала, чтобы верить такой возможности. И она мечтала только об одном, чтобы развенчать Керна, присвоившего себе плоды трудов Доуэля, в глазах общества и раскрыть его преступление. Laurent non credeva che Kern avrebbe dato alla testa di Dowell un nuovo corpo. Sapeva già troppo per credere a questa possibilità. E sognava solo una cosa per sfatare Kern, che si appropriava dei frutti delle fatiche di Dowell, agli occhi della società e risolvere il suo crimine. Она знала, что Керн не остановится ни перед чем, и, объявляя себя открытым его врагом, она подвергала свою жизнь опасности. Но не чувство самосохранения останавливало её. Sapeva che Kern non si sarebbe fermata davanti a nulla e, dichiarandosi apertamente il suo nemico, ha messo in pericolo la sua vita. Ma non il senso di autoconservazione l’ha fermata. Она не хотела погибнуть, прежде чем преступление Керна не будет раскрыто. И для этого надо было лгать. Но лгать не позволяла ей совесть, всё её воспитание. Ещё никогда в жизни она не лгала и теперь переживала ужасное волнение. Non voleva morire prima che il crimine di Kern non venisse risolto. E per farlo, avresti dovuto mentire. Ma la sua coscienza, tutta la sua educazione, non le permetteva di mentire. Non ha mai mentito in vita sua e ora stava vivendo una tremenda eccitazione. Керн не спускал глаз с её лица. — Не лгите, — сказал он насмешливо, — не отягощайте свою совесть грехом лжи. Вы разговаривали с головой, не отпирайтесь, я знаю это. Джон подслушал всё… 57 Kern le teneva d’occhio la faccia. — Non mentite — “disse beffardo,” non appesantite la vostra coscienza con il peccato della menzogna. Hai parlato con la testa, non aprirla, lo so. John ha sentito tutto.. PAG. 33 Лоран, склонив голову, молчала. — Мне интересно только знать, о чём вы разговаривали с головой. Лоран почувствовала, как отхлынувшая кровь прилила к щекам. Она подняла голову и посмотрела прямо в глаза Керна. Laurent, chinando la testa, taceva. Mi interessa solo sapere di cosa stavate parlando con la testa. Laurent sentì il sangue che si era riversato sulle guance. Alzò la testa e guardò dritto negli occhi di Kern. — Обо всём. — Так, — сказал Керн, не снимая рук со стола. — Так я и думал; Обо всём. – Di tutto. – Così — disse Kern, senza togliere le mani dal tavolo. – E ‘ quello che pensavo. Наступила пауза. Лоран вновь опустила глаза вниз и сидела теперь с видом человека, ждущего приговора. Керн вдруг быстро направился к двери и запер её на ключ. Прошёлся несколько раз по мягкому ковру кабинета, заложив руки за спину. Потом бесшумно подошёл к Лоран и спросил: C’è stata una pausa. Laurent abbassò di nuovo gli occhi e si sedette ora con l’aspetto di un uomo in attesa di una condanna. Kern improvvisamente si diresse rapidamente verso la porta e la chiuse a chiave. Ho camminato più volte sul tappeto morbido dell’ufficio, con le mani dietro la schiena. Poi silenziosamente si avvicinò a Laurent e chiese: — И что же вы думаете предпринять, милая девочка? Предать суду кровожадное чудовище Керна? Втоптать его имя в грязь? Разоблачить его преступление? Доуэль, наверное, просил вас об этом? – Cosa pensi di fare, cara? Condannare il mostro assetato di sangue di Kern? Calpestare il suo nome nel fango? Smascherare il suo crimine? Deve averle chiesto di farlo. — Нет, нет, — забыв весь свой страх, горячо заговорила Лоран, — уверяю вас, что голова профессора Доуэля совершенно лишена чувства мести. О, это благородная душа! Он даже… отговаривал меня. Он не то что вы, нельзя судить по себе! — уже с вызовом закончила она, сверкнув глазами. “No, no,” disse Laurent, dimenticando tutta la sua paura, ” vi assicuro che la testa del professor Dowell è completamente priva di senso di vendetta. Oh, è un’anima nobile! Anche lui… mi ha 60 Non sono garantito che non ci sia un ricattatore al suo posto che, scoprendo il segreto della testa di Dowell, non mi succhierà i soldi per denunciarmi. Вас я, по крайней мере, знаю. Almeno la conosco. Итак, пишите. «Дорогая мамочка, — или как вы там называете свою мать? — состояние больных, за которыми я ухаживаю, требует моего неотлучного присутствия в доме профессора Керна…» Quindi, scrivi. “Cara mamma, o come chiami tua madre lì? — le condizioni dei pazienti che mi occupo richiedono la mia presenza costante nella casa del professor Kern…” — Вы хотите лишить меня свободы? Задержать в вашем доме? — с негодованием спросила Лоран, не начиная писать. — Вот именно, моя добродетельная помощница. — Я не стану писать такое письмо, — решительно заявила Лоран. – Volete privarmi della mia libertà? Tenere in casa tua? – con indignazione chiesto Laurent, non iniziare a scrivere. – Esatto, la mia assistente virtuosa. – Non scriverò una lettera del genere —, dichiarò Laurent. — Довольно! — вдруг крикнул Керн так, что в часах загудела пружина. — Поймите же, что у меня нет другого выхода. Не будьте, наконец, глупой. — Я не останусь у вас и не буду писать это письмо! – Basta! – All’improvviso ha urlato Kern risuonò come una molla nell’orologio. – Non ho altra scelta. Non essere finalmente stupida. – Non starò qui e non scriverò questa lettera! — Ах, так! Хорошо же. Можете идти на все четыре стороны. Но прежде чем вы уйдёте отсюда, вы будете свидетельницей того, как я отниму жизнь у головы Доуэля и растворю эту голову в химическом растворе. – Oh, bene! Bene. Potete andare da tutte e quattro le parti. Ma prima che ve ne andiate, sarete testimoni di come toglierò la vita alla testa di Dowell e la sciolgerò in una soluzione chimica. Идите и кричите тогда по всему миру о том, что вы видели у меня голову Доуэля. Вам никто не поверит. Andate e urlate in tutto il mondo per quello che avete visto nella mia testa di Dowell. Nessuno le credera’. PAG. 35 Над вами будут смеяться. Но берегитесь! Я не оставлю ваш донос без возмездия. Идёмте же! Ti prenderanno in giro. Ma attenzione! Non lascerò la sua denuncia senza rappresaglie. Andiamo! Керн схватил Лоран за руку и повлёк к двери. Она была слишком слаба физически, чтобы оказать сопротивление этому грубому натиску. Kern afferrò Laurent per la mano e lo portò alla porta. Era troppo debole fisicamente per resistere a questo duro assalto. 61 Керн отпер дверь, быстро прошёл через комнату Тома и Брике и вошёл в комнату, где находилась голова профессора Доуэля. Kern aprì la porta, attraversò rapidamente la stanza di Tom e Brike ed entrò nella stanza dove si trovava la testa del professor Dowell. Голова Доуэля с недоумением смотрела на этот неожиданный визит. А Керн, не обращая внимания на голову, быстро подошёл к аппаратам и резко повернул кран от баллона, подающего кровь. La testa di Dowell guardava con perplessità questa visita a sorpresa. E Kern, ignorando la testa, si avvicinò rapidamente ai dispositivi e girò bruscamente il rubinetto della bombola che alimentava il sangue. Глаза головы непонимающе, но спокойно повернулись в сторону крана, затем голова посмотрела на Керна и растерянную Лоран. Воздушный кран не был открыт, и голова не могла говорить. Она только шевелила губами, и Лоран, привыкшая к мимике головы, поняла: это был немой вопрос: «Конец?» Gli occhi della testa incomprensibilmente, ma con calma si voltarono verso il rubinetto, poi la testa guardò il nucleo e Laurent confuso. Il rubinetto dell’aria non era aperto e la testa non poteva parlare. Si limitava a muovere le labbra, e Laurent, abituata alle espressioni facciali della testa, capì: era una domanda stupida: “fine?” Затем глаза головы, устремлённые на Лоран, начали как будто тускнеть, и в то же время веки широко раскрылись, глазные яблоки выпучились, а лицо начало судорожно подёргиваться. Голова переживала муки удушья. Poi gli occhi della testa, puntati su Laurent, cominciarono a diventare appannati, e allo stesso tempo le palpebre si spalancarono, i bulbi oculari si gonfiarono e il viso cominciò a contrarsi freneticamente. La testa soffriva di soffocamento. Лоран истерически крикнула. Потом, шатаясь, подошла к Керну, уцепилась за его руку и, почти теряя сознание, заговорила прерывающимся, сдавленным спазмой голосом: Laurent urlò istericamente. Poi, barcollando, si avvicinò a Kern, si aggrappò alla sua mano e, quasi svenuta, cominciò a parlare con una voce spezzata e spasmodica: — Откройте, скорее откройте кран… Я согласна на всё! – Apri, apri il rubinetto… Sono d’accordo su tutto! С едва заметной усмешкой Керн открыл кран. Живительная струя потекла по трубке в голову Доуэля. Судорожные подёргивания лица прекратились, глаза приняли нормальное выражение, взгляд просветлел. 62 Con un sorriso appena percettibile, Kern aprì il rubinetto. Un getto vitale scorreva attraverso il tubo nella testa di Dowell. Le contrazioni convulsive del viso si fermarono, gli occhi accettarono l’espressione normale, lo sguardo si illuminò. Угасавшая жизнь вернулась в голову Доуэля. Вернулось и сознание, потому что Доуэль вновь посмотрел на Лоран с выражением недоумения и как будто даже разочарования. La vita svanita è tornata nella testa di Dowell. Anche la coscienza tornò, perché Dowell guardò di nuovo Laurent con un’espressione di perplessità e come se fosse persino delusa. Лоран шаталась от волнения. — Позвольте вам предложить руку, — галантно сказал Керн, и странная пара удалилась. Когда Лоран вновь уселась у стола. Керн как ни в чём не бывало сказал: Laurent si agitava. “Lascia che ti offra una mano —” disse galante Kern, e la strana coppia si ritirò. Quando Laurent si sedette di nuovo al tavolo. Kern non ha detto niente.: —Так на чём мы остановились? Да… «Состояние больных требует моего постоянного, — или нет, напишите: — неотлучного пребывания в доме профессора Керна. Профессор Керн был так добр, что предоставил в моё распоряжение прекрасную комнату с окном в сад. Кроме того, так как мой рабочий день увеличился, то профессор Керн утроил моё жалованье». – Allora, dov’eravamo rimasti? Sì… “La condizione dei pazienti richiede il mio costante, — o no, Scrivere: – soggiorno costante nella casa del professor Kern. Il professor Kern e stato così gentile da darmi una bella stanza con una finestra sul giardino. Inoltre, poiché la mia giornata lavorativa è aumentata, il professor Kern ha triplicato il mio stipendio”. Лоран с упрёком посмотрела на Керна. — Это не ложь, — сказал он. — Необходимость заставляет меня лишить вас свободы, но я должен чем-нибудь вознаградить вас. Я действительно увеличиваю вам жалованье. Laurent guardò Kern con rimprovero. — Non è una bugia—, disse. Il bisogno mi fa privare la vostra libertà, ma devo ricompensarvi con qualcosa. Sto davvero aumentando il tuo stipendio. PAG. 36 Пишите дальше: «Уход здесь прекрасный, и хотя работы много, но я чувствую себя великолепно. Ко мне не приходи, — профессор никого не принимает у себя. Но не скучай, я тебе буду писать. ..» Так. Ну, и от себя прибавьте ещё каких-нибудь нежностей, которые вы обычно пишете, чтобы письмо не возбудило никаких подозрений. Scrivi ulteriormente “il trattamento qui è bello, e anche se il lavoro è molto, ma mi sento benissimo. Non venire da me, il professore non accetta nessuno. Ma non annoiarti, ti scriverò…” Così. Bene, aggiungi da te altre tenerezze che di solito scrivi, in modo che la lettera non susciti alcun sospetto. 65 In particolare, voleva vedere la testa di Dowell. La visita inaspettata di Laurent ha reso estremamente felice la testa di Brike. — Наконец-то! — воскликнула она. — Уже? Принесли? — Что? — Моё тело, — сказала Брике таким тоном, как будто вопрос шёл о новом платье. — Нет, ещё не принесли, — невольно улыбаясь, ответила Лоран. — Но скоро принесут, теперь уж вам недолго ожидать. – Finalmente! – esclamò. – di già? ce l’hai? – Cosa? – Il mio corpo, – disse Brike con un tono simile, come se la domanda riguardasse un vestito nuovo. – No, Non l’hanno ancora portato, – rispose Laurent sorridendo involontariamente. – Ma presto lo porteranno, ora non ci vorrà molto. — Ах, скорей бы!.. — А мне также пришьют другое тело? — спросил Тома. —Да, разумеется,— успокоила его Лоран.— И вы будете такой же здоровый, сильный, как были. Вы соберёте денег, поедете к себе в деревню и женитесь на вашей Мари. – Oh, non vedo l’ora… – Mi cuciranno anche un altro corpo? – chiese Tom. “Sì, certo,” lo rassicurò Laurent.- E sarai sano, forte come lo eri. Raccoglierai i soldi, andrai al tuo villaggio e sposerai la tua Marie. Лоран уже знала все затаённые желания головы. Тома чмокнул губами. — Скорее бы. Laurent conosceva già tutti i desideri nascosti della testa. Tom baciò le labbra. – Direi di si’. Лоран поспешила пройти в комнату головы Доуэля. Как только воздушный кран был открыт, голова спросила Лоран: — Что всё это значит? Laurent si affrettò a entrare nella stanza della testa di Dowell. Non appena il rubinetto dell’aria è stato aperto, la testa ha chiesto Laurent: – Che significa? Лоран рассказала голове о разговоре с Керном и своём заключении. — Это возмутительно! — сказала голова. — Если бы я только мог помочь вам… И я, пожалуй, смогу, если только вы сами поможете мне… Laurent ha detto alla testa della conversazione con Kern e della sua conclusione. – È oltraggioso! – ha detto la testa. – Se solo potessi aiutarla… E forse posso farlo, se solo tu mi aiuti… 66 В глазах головы были гнев и решимость. — Всё очень просто. Закройте кран от питательных трубок, и я умру. Поверьте, что я был даже разочарован, когда Керн вновь открыл кран и оживил меня. Я умру, и Керн отпустит вас домой. C’erano rabbia e determinazione negli occhi della testa. – È molto semplice. Chiudi il rubinetto dai tubi di alimentazione e morirò. Credimi, ero persino deluso quando Kern ha riaperto il rubinetto e mi ha fatto rivivere. Morirò e Kern vi farà tornare a casa. — Я никогда не вернусь домой такой ценой! — воскликнула Лоран. — Я бы хотел иметь всё красноречие Цицерона, чтобы убедить вас сделать это. — Non tornero ‘ mai a casa a quel prezzo! – gridò Laurent. – Vorrei avere tutta l’eloquenza di Cicerone per convincerla a farlo. Лоран отрицательно покачала головой. —Даже Цицерон не убедил бы меня. Я никогда не решусь прекратить жизнь человека… Laurent scosse negativamente la testa. – Nemmeno Cicerone mi convincerebbe. Non deciderò mai di porre fine alla vita di un uomo… — Ну, разве я человек? — с грустной улыбкой спросила голова. —Помните, вы сами повторили слова Декарта: «Я мыслю. Следовательно, я существую», — ответила Лоран. – Beh, sono umano? – la testa chiese con un sorriso triste. – Ricorda, hai ripetuto le parole di Descartes: “sto pensando. Quindi, io esisto”, ha risposto Laurent. PAG. 38 — Положим, это так, но тогда вот что. Я перестану инструктировать Керна. И уже никакими пытками он не заставит меня помогать ему. И тогда он сам прикончит меня. – Diciamo che è così, ma allora questo è il punto. Smetterò di istruire Kern. E non mi costringerà ad aiutarlo con nessuna tortura. E poi mi ucciderà da solo. — Нет, нет, умоляю вас. — Лоран подошла к голове. — Послушайте меня. Я думала раньше о мести, теперь думаю об ином. Если Керну удастся приставить тело трупа к голове Брике и операция пройдёт удачно, то есть надежда и вас вернуть к жизни… Не Керн, так другой. – No, no, per favore. Laurent si è avvicinata alla testa. – Mi ascolti. Pensavo alla vendetta, ora penso a qualcos’altro. Se Kern riesce a mettere il corpo del cadavere alla testa di Brick e l’operazione andrà bene, allora c’è speranza e si torna alla vita… Non Kern, quindi è diverso. — К сожалению, надежда эта очень слабая, — ответил Доуэль. — Едва ли опыт удастся даже у Керна. Он злой и преступный человек, тщеславный, как тысяча Геростратов. 67 “Sfortunatamente, questa speranza è molto debole—, rispose Dowell. – E ‘ improbabile che l’esperienza abbia successo anche con Kern. È un uomo malvagio e criminale, vanitoso come un migliaio di Erostrato. Но он талантливый хирург и, пожалуй, самый способный из всех ассистентов, которые были у меня. Ma è un chirurgo di talento e forse il più bravo assistente che abbia mai avuto. Если не сделает этого он, который пользовался моими советами до настоящего дня, то не сделает никто. Однако я сомневаюсь, чтобы и он сделал эту невиданную операцию. Se non lo fa lui, che ha usato i miei consigli fino ad oggi, non lo farà nessuno. Tuttavia, dubito che anche lui abbia fatto questa operazione senza precedenti. — Но собаки… – Ma i cani… — Собаки — дело иное. Обе собаки, живые и здоровые, лежали на одном столе, перед тем как совершить операцию пересадки голов. Всё это произошло очень быстро. – I cani sono diversi. Entrambi i cani, vivi e sani, giacevano sullo stesso tavolo prima di eseguire un intervento chirurgico di trapianto di testa. Tutto questo è successo molto rapidamente. Да и то Керну, по-видимому, удалось вернуть к жизни только одну собаку, иначе он привёл бы их обеих ко мне похвастать. А тело трупа может быть привезено только через несколько часов, когда, быть может, начались уже процессы гниения. E poi Kern, a quanto pare, è riuscito a riportare in vita un solo cane, altrimenti avrebbe portato entrambe a vantarsi di me. E il corpo del cadavere può essere portato solo poche ore dopo, quando, forse, i processi di decomposizione sono già iniziati. О сложности самой операции вы сами можете судить как медик. Это не то что пришить полуотрезанный палец. Надо связать, тщательно сшить все артерии, вены и, главное, нервы и спинной мозг, иначе получится калека; затем возобновить кровообращение… La complessità dell’operazione stessa si può giudicare come un medico. Non è come cucire un dito mezzo tagliato. È necessario legare, cucire accuratamente tutte le arterie, le vene e, soprattutto, i nervi e il midollo spinale, altrimenti si otterrà uno storpio; quindi riprendere la circolazione sanguigna… Нет, это бесконечно трудная задача, непосильная для современных хирургов. No, è un compito infinitamente difficile, insopportabile per i chirurghi moderni. — Неужели вы сами не сделали бы такой операции? — Я обдумал всё, уже делал опыты с собаками и полагаю, что мне это удалось бы… Дверь неожиданно открылась. На пороге стоял Керн. – Non l’avrebbe fatto lei? – Ho pensato a tutto, ho già fatto esperimenti con i cani e credo di poterlo fare… La porta si aprì improvvisamente. Kern era sulla soglia. — Совещание заговорщиков? Не буду вам мешать. — И он хлопнул дверью. – Una riunione di cospiratori? Vi lascio soli. – E ha sbattuto la porta. 70 Così sia, vi darò il giorno del vostro “compleanno”. Sì, un’altra cosa. La sua testa e un po’ secca. Quando guarirai una vita normale, la testa dovrebbe riempirsi. Чтобы узнать ваш нормальный объём шеи, придётся вас «раскормить» теперь же, иначе могут произойти неприятности. Per scoprire il tuo normale volume del Collo, dovrai “ingrassare” ora, altrimenti potrebbero verificarsi problemi. — Но ведь я же не могу есть, — жалобно ответила голова. — Ma non posso mangiare, ” rispose la testa lamentosamente. PAG. 40 — Мы вас раскормим по трубочке. Я приготовил особый состав, — обратился он к Лоран. — Кроме того, придётся усилить и подачу крови. – Vi daremo una cannuccia. Ho preparato un composto speciale—, si rivolse a Laurent. – Inoltre, è necessario rafforzare il flusso di sangue. — Вы включаете в питательную жидкость жировые вещества? Керн сделал неопределённый жест рукой. – Includi sostanze grasse nel liquido nutrizionale? Kern fece un gesto indefinito con la mano. — Если голова и не разжиреет, то «набухнет», а это нам и надо. Итак, — закончил он, — остаётся самое главное: молите бога, мадемуазель Брике, чтобы скорее погибла какая- нибудь красавица, которая одолжит вам после смерти своё прекрасное тело. – Se la testa non si ingrassa, allora “si gonfia”, e questo è ciò di cui abbiamo bisogno. Quindi, ha concluso, rimane la cosa più importante: pregate dio, mademoiselle Brick, che presto perisca qualche bellezza che vi presterà il suo bel corpo dopo la morte. — Не говорите так, это ужасно! Человек должен умереть, чтобы я получила тело… И, доктор, я боюсь. Ведь это тело мертвеца. А вдруг она придёт и потребует отдать ей своё тело? – Non dire così, è terribile! Un uomo deve morire per avere un corpo… E, dottore, ho paura. È il corpo di un uomo morto. E se venisse a chiederle di darle il suo corpo? — Кто она? — Мёртвая. – Chi è? – Morta. — Но ведь у неё не будет ног, чтобы прийти, — смеясь, отвечал Керн. — А если и придёт, то выскажете ей, что это вы дали её телу голову, а не она вам тело, и она, конечно, будет благодарна за этот подарок. Иду дежурить в морг. Пожелайте мне удачи! 71 — Ma lei non avrà le gambe per venire — rispose Kern ridendo. — E se viene, le dirai che hai dato al suo corpo la testa, e non lei il tuo corpo, e lei, naturalmente, sarà grata per questo dono. Vado all’obitorio. Auguratemi buona fortuna! Успех опыта во многом зависел от того, чтобы найти возможно свежий труп, и поэтому Керн бросил все дела и почти переселился в морг, поджидая счастливого случая. Il successo dell’esperienza dipendeva in gran parte dal trovare un cadavere forse fresco, e così Kern abbandonò tutti i casi e quasi si trasferì all’obitorio, in attesa di un’occasione felice. С сигарой во рту он ходил по длинному зданию так спокойно, как будто гулял по бульварам. Матовый свет падал с потолка на длинные ряды мраморных столов. На каждом столе лежал труп, уже обмытый струёй воды и раздетый. Con un sigaro in bocca, camminava lungo il lungo edificio come se stesse camminando per i viali. La luce opaca cadeva dal soffitto su lunghe file di tavoli in marmo. Su ogni tavolo giaceva un cadavere, già lavato con un getto d’acqua e spogliato. Заложив руки в карманы пальто и попыхивая сигарой, Керн обходил длинные ряды столов, заглядывал в лица и от времени до времени поднимал кожаные покрывала, чтобы осмотреть тело. Mettendo le mani nelle tasche del cappotto e fumando un sigaro, Kern girava lunghe file di tavoli, guardava in faccia e sollevava di tanto in tanto coperte di pelle per ispezionare il corpo. Вместе с ним ходили и родственники или друзья погибших людей. Керн относился к ним недоброжелательно, опасаясь, как бы они не вырвали у него подходящий труп из- под рук. Получить труп для Керна было не так-то просто. Insieme a lui andavano e parenti o amici delle persone morte. Kern li ha trattati in modo scortese, temendo che non gli avessero strappato un cadavere adatto da sotto le loro mani. Ottenere un cadavere per Kern non è stato così facile. До истечения трёхдневного срока на каждый труп могли предъявить права родственники, по истечении же трёх дней полуразложившийся труп не представлял для Керна никакого интереса. Ему был нужен совершенно свежий, по возможности даже неостывший труп. Prima della scadenza del termine di tre giorni per ciascun cadavere, i parenti potevano presentare i diritti, dopo tre giorni, il cadavere mezzo decomposto non rappresentava alcun interesse per Kern. Aveva bisogno di un cadavere completamente fresco, se possibile, persino inesorabile. Керн не поскупился на взятки, чтобы иметь возможность получить свежий труп немедленно. Номер трупа мог быть заменён, и какая-то неудачница в конце концов была бы зарегистрирована как «пропавшая без вести». Kern non ha lesinato sulle tangenti per essere in grado di ottenere immediatamente un cadavere fresco. Il numero del cadavere potrebbe essere stato sostituito e qualche perdente alla fine sarebbe stato registrato come «mancante». 72 «Однако нелегко найти Диану по вкусу Брике», — думал Керн, разглядывая широкие ступни и мозолистые руки трупов. Большинство лежащих здесь принадлежало не к тем, кто ездит на автомобилях. “Tuttavia, non è facile trovare Diana al gusto di Brick”, pensò Kern, guardando i piedi larghi e le mani callose dei cadaveri. La maggior parte di coloro che si trovano qui non apparteneva a coloro che guidano auto. Керн прошёл из конца в конец. За это время несколько трупов было опознано и унесено, а на их места уже тащили новые. Kern è passato da un capo all’altro. Durante questo periodo, diversi cadaveri sono stati identificati e portati via, e al loro posto sono già stati trascinati nuovi. PAG. 41 Но и среди новичков Керн не мог найти подходящего для операции материала. Находились трупы без головы, но или неподходящей комплекции, или имеющие раны на теле, или же, наконец, начинавшие уже разлагаться. Ma tra i principianti, Kern non riusciva a trovare un materiale adatto per l’operazione. C’erano cadaveri senza testa, ma o corporatura inadeguata, o che avevano ferite sul corpo, o che finalmente cominciavano a decomporsi. День был на исходе. Керн чувствовал приступы голода и с удовольствием представил себе куриные котлеты в дымящемся горошке. Il giorno stava per scadere. Kern sentiva attacchi di fame e con piacere immaginava le cotolette di pollo in una pentola fumante. «Неудачный день», — подумал Керн, вынимая часы. И он направился к выходу среди двигающейся у трупов толпы, полной отчаянья, тоски и ужаса. Навстречу ему служащие несли труп женщины без головы. Обмытое молодое тело блестело, как белый мрамор. “Una brutta giornata”, pensò Kern, togliendo l’orologio. E si diresse verso l’uscita tra la folla che si muoveva vicino ai cadaveri, piena di disperazione, angoscia e terrore. Verso di lui, i dipendenti portavano il cadavere di una donna senza testa. Il corpo giovane lavato brillava come un marmo bianco. «О, это что-то подходящее», — подумал он и пошёл вслед за сторожами. Когда труп был положен. Керн бегло осмотрел его и ещё больше убедился в том, что он нашёл то, что нужно. “Oh, è qualcosa di appropriato”, pensò, e seguì i guardiani. Quando il cadavere è stato deposto. Kern lo esaminò fluentemente e si assicurò ancora di più che avesse trovato quello che serviva. Керн уже хотел шепнуть служащим, чтобы они унесли труп, как вдруг к трупу подошёл плохо одетый старик с давно не бритыми усами и бородой. Kern voleva già sussurrare agli impiegati di portare via il cadavere, quando improvvisamente un vecchio vestito male si avvicinò al cadavere con i baffi e la barba non rasati da molto tempo. — Вот она. Марта! — воскликнул он и вытер рукой со лба пот. «Чёрт его принёс!» — выбранился Керн и, подойдя к старику, сказал: — Вы опознали труп? Ведь он без головы. Старик показал на большую родинку на левом плече. – Eccola. Martha! – esclamò e si asciugò il sudore con la mano sulla fronte. “Dannazione, l’ho portato!”- uscì Kern e, avvicinandosi al vecchio, ha detto: 75 —Голубка ты наша, мученица несчастная!— заголосила старуха, приближаясь к обезглавленному трупу. Керн видел, что со старухой будет трудно сладить. – Tu sei la nostra colomba, martire infelice!- la vecchia ha parlato, avvicinandosi a un cadavere decapitato. Kern ha visto che sarebbe stato difficile per una donna. —Послушайте, мадам,— сказал он приветливо, обращаясь к старухе.— Я тут беседовал с вашим мужем и узнал, что вы очень нуждаетесь. — Нуждаемся или нет, у других не просим, — отрезала не без гордости старушка. “Ascoltate, signora,” disse con affabile, rivolgendosi alla vecchia. Ho parlato con suo marito e ho scoperto che ha davvero bisogno di lei. – Che ne abbiamo bisogno o no, non chiediamo agli altri — non tagliò senza orgoglio la vecchia. — Да, но… видите ли, я член благотворительного похоронного общества. Я могу принять похороны вашей племянницы на счёт общества и возьму все хлопоты на себя. Если хотите, можете поручить это мне, а сами идите к своим делам, вас ждут ваши дети и сироты. – Si’, ma….. vedi, sono un membro di una società funebre di beneficenza. Posso prendere il funerale di sua nipote per conto della societa ‘ e occuparmi di tutto. Se volete, potete farlo a me, e andate a fare i vostri affari, i vostri figli e gli orfani vi aspettano. — Ты что тут наболтал? — набросилась старушка на мужа. И, обернувшись к Керну, она сказала: — Благодарю вас, господин, но я должна всё выполнить как полагается. – Che diavolo hai detto? – la vecchia ha aggredito suo marito. E, voltandosi verso Kern, ella disse: “Grazie, Signore, ma devo fare tutto come deve.” Как-нибудь справимся и без вашего благотворительного общества. Что глазами ворочаешь? — перешла она на обычный тон в разговоре с мужем. — Забирай покойницу. Поедем. Я и тачку привезла. In qualche modo possiamo farcela senza la vostra associazione benefica. Che stai rigirando gli occhi? – è passata al solito tono in una conversazione con suo marito. – Prendi la ragazza morta. Andiamo. Ho portato anche la macchina. Всё это было сказано таким решительным тоном, что Керн сухо поклонился и отошёл. «Досадно! Нет, решительно сегодня неудачный день». Tutto ciò fu detto con un tono così deciso che kern si inchinò e si allontanò. “Peccato! No, decisamente oggi è una brutta giornata»” Он отправился к выходу и, отведя привратника в сторону, тихо сказал ему: — Так смотрите же, если будет что-нибудь подходящее, немедленно звоните мне по телефону. 76 Andò verso l’uscita e, portando il portiere da parte, gli disse tranquillamente: – Beh, vedi se c’è qualcosa di adatto, chiamami immediatamente al telefono. PAG. 43 —О, сударь, непременно,— закивал головой привратник, получивший от Керна хороший куш. Керн плотно пообедал в ресторане и вернулся к себе. Когда он зашёл в комнату Брике, она встретила его обычным в последнее время вопросом: “Oh, Signore, certamente—” zittì con la testa il portiere, che ricevette un bel gruzzolo da Kern. Kern pranzò in un ristorante e tornò a casa sua. Quando è entrato nella stanza di Brike, lei lo ha incontrato la solita domanda di recente: — Нашли? — Нашёл, да неудачно, чёрт побери! — ответил он. — Потерпите. — Но неужели так-таки ничего подходящего и не было? — не унималась Брике. — Были этакие кривоногие каракатицы. Если хотите, то я… — Ах нет, уж лучше я потерплю. Я не хочу быть каракатицей. – Trovato? – L’ho trovato, ma ho fallito, dannazione! – ha risposto. — Soffrite. – Ma non c’era niente di adatto? – Brike non ha smesso/isterica. – C’erano delle seppie con le gambe storte. Se vuole, lo faro ‘ io… – Oh, no, meglio che la tolleri. Non voglio essere una seppia. Керн решил лечь спать раньше обыкновенного, чтобы пораньше встать и вновь отправиться в морг. Но не успел он заснуть, как затрещал телефон у кровати. Керн выбранился и взял трубку. Kern decise di andare a letto prima del solito, per alzarsi presto e tornare all’obitorio. Ma prima che si addormentasse, ha squillato il telefono vicino al letto. Kern è uscito e ha risposto al telefono. — Алло! Я слушаю. Да, профессор Керн. Что такое? Крушение поезда у самого вокзала? Масса трупов? Ну да, конечно, немедленно. Благодарю вас. Керн начал быстро одеваться, вызвал Джона и крикнул: – Pronto? Ascolto. Si’, professor Kern. Che succede? Un incidente ferroviario vicino alla stazione? Un sacco di cadaveri? Si’, certo, subito. Vi ringrazio. Kern cominciò a vestirsi rapidamente, chiamò John e gridò: — Машину! Через пятнадцать минут он уже мчался по ночным улицам, как на пожар. – La macchina! Quindici minuti dopo, stava già correndo per le strade notturne come un incendio. 77 Привратник не обманул. В эту ночь смерть собрала большой урожай. Трупы таскали беспрерывно. Все столы были завалены. Скоро пришлось класть их на пол. Керн был в восторге. Il portiere non ha ingannato. Quella notte la morte ha raccolto un grande raccolto. I cadaveri venivano trascinati senza sosta. Tutti i tavoli erano pieni. Presto ho dovuto metterli sul pavimento. Kern era entusiasta. Он благословлял судьбу за то, что эта катастрофа не случилась днём. Весть о ней, вероятно, ещё не распространилась в городе. Посторонних в морге пока не было. Ha benedetto il destino per non aver avuto questa catastrofe durante il giorno. La notizia di lei probabilmente non si è ancora diffusa in città. Nessuno all’obitorio. Керн рассматривал ещё не раздетые и не обмытые трупы. Все они были совершенно свежие. Исключительно удачный случай. Одно плохо, что и этот благодетельный случай не очень считался со специальными требованиями Керна. Kern considerava cadaveri non ancora spogliati e non lavati. Erano tutti completamente freschi. È stato un colpo di fortuna. Una cosa negativa è che questo caso benefico non era molto considerato con requisiti speciali di Kern. Большинство тел было раздавлено или повреждено во многих местах. Но Керн не терял надежды, так как трупы всё прибывали. La maggior parte dei corpi è stata schiacciata o danneggiata in molti luoghi. Ma Kern non ha perso la speranza, dal momento che tutti i cadaveri sono arrivati. — Покажите-ка мне вот эту, — обратился он к служащему, нёсшему труп девушки в сером костюме. Череп был разбит со стороны затылка. Волосы окровавлены, платье тоже. “Fammi vedere questa —” si rivolse a un impiegato che portava il cadavere di una ragazza vestita di grigio. Il cranio è stato distrutto dalla nuca. I capelli sono insanguinati, anche il vestito. Но платье не измято. «Видимо, повреждения тела не велики… Идёт. Ma il vestito non è stropicciato. “A quanto pare, il danno al corpo non è grande… andiamo. Телосложение довольно плебейское, — вероятно, какая-нибудь камеристка, но лучше такое тело, чем ничего», — думал Керн. — А это? — Керн указал на другие носилки. — Да это целая находка! Сокровище! Чёрт возьми, досадно всё-таки, что погибла такая женщина! Il fisico è piuttosto plebeo, probabilmente qualche cameriera, ma è meglio un corpo come questo che niente”, pensò Kern. – E questo? – Kern ha indicato un’altra barella. – è una bella scoperta! Tesoro! Accidenti, è un peccato che una donna del genere sia morta! На пол опустили труп молодой женщины с необычайно красивым аристократическим лицом, на котором застыло только одно глубокое удивление. У неё был пробит череп выше правого уха. Sul pavimento caddero il cadavere di una giovane donna con un viso aristocratico insolitamente bello, sul quale solo una profonda sorpresa si congelò. Aveva un cranio perforato sopra l’orecchio destro. PAG. 44 Очевидно, смерть наступила мгновенно. На белой шее виднелось жемчужное ожерелье. Изящное чёрное шёлковое платье было лишь немного изорвано внизу и от ворота до плеча. На обнажившемся плече виднелась родинка. A quanto pare, la morte è avvenuta all’istante. C’era una collana di perle sul collo bianco. L’elegante abito di seta nera era solo un po’ lacerato sotto e dal cancello alla spalla. C’era un neo sulla spalla esposta. 80 – Non vuole? In tal caso, cucirò la testa di Tom sul cadavere. Tom diventerà una donna. Vuole avere il corpo, Tom? “No, aspetta,” spaventò la testa di Brike. – Sono d’accordo. Voglio avere quel corpo… con un neo sulla spalla. — А я вам советую выбрать вот это. Оно не так красиво, но зато без единой царапины. — Я не прачка, а артисткам — гордо заметила голова Брике. — Я хочу иметь красивое тело. И родинка на плече… Это так нравится мужчинам. – E io le Consiglio di scegliere questo. Non è così bello, ma senza un solo graffio. — Non sono una lavandaia, ma attrice – ha notato con orgoglio la testa di Brike. – Voglio avere un bel corpo. E un neo sulla spalla… è così che piace agli uomini. — Пусть будет по-вашему, — ответил Керн. — Мадемуазель Лоран, перенесите голову мадемуазель Брике на операционный стол. Сделайте это осторожно, искусственное кровообращение головы должно продолжаться до последнего мгновения. “Lascia che sia a tuo piacimento”, rispose Kern. Mademoiselle Laurent, portate la testa di Mademoiselle Brique sul tavolo operatorio. Fallo con attenzione, la circolazione artificiale della testa dovrebbe continuare fino all’ultimo momento. Лоран возилась с последними приготовлениями головы Брике. На лице Брике были написаны крайнее напряжение и волнение. Когда голова была перенесена на стол, Брике не выдержала и вдруг закричала так, как она ещё никогда не кричала: Laurent stava armeggiando con gli ultimi preparativi della testa di Brike. Sul volto di Brike sono stati scritti estrema tensione ed eccitazione. Quando la testa fu spostata sul tavolo, Brike non reggeva e improvvisamente gridò come non aveva mai gridato: — Не хочу! Не хочу! Не надо! Лучше убейте меня! Боюсь! А-а-а-а!.. Керн, не прерывая своей работы, резко крикнул Лора: — Закройте скорее воздушный кран! Введите в питательный раствор гедонал, и она уснёт. — Нет, нет, нет! – Non voglio! Non voglio! Non farlo! È meglio che mi uccida! Ho paura! Ah!.. Kern, senza interrompere il suo lavoro, gridò bruscamente Laura: – Chiuda subito il rubinetto dell’aria! Inserisci ketonal nella soluzione nutritiva e si addormenterà. – No, no, no! Кран закрылся, голова замолчала, но продолжала шевелить губами и смотреть с выражением ужаса и мольбы. — Господин профессор, можем ли мы производить операцию против её воли? — спросила Лоран. Il rubinetto si chiuse, la testa tacque, ma continuava a muovere le labbra e a guardare con un’espressione di orrore e supplica. Signor professore, possiamo operare contro la sua volontà? – me L’ha chiesto Laurent. 81 — Сейчас не время заниматься этическими проблемами, — сухо ответил Керн. — Она потом сама нас благодарить будет. Делайте своё дело или уходите и не мешайте мне. — Ora non è il momento di affrontare i problemi etici, – rispose secco Kern. – Ci ringrazierà lei. Fate il vostro lavoro, o andatevene e lasciatemi in pace. Но Лоран знала, что уйти она не может, — без её помощи исход операции оказался бы ещё более сомнительным. И она, пересилив себя, продолжала помогать Керну. Голова Брике так билась, что трубки едва не вышли из кровеносных сосудов. Ma Laurent sapeva che non poteva andarsene — senza il suo aiuto, l’esito dell’operazione sarebbe stato ancora più discutibile. E lei, sopraffatto, ha continuato ad aiutare Kern. La testa di Brike batteva così tanto che i tubi quasi uscivano dai vasi sanguigni. Джон пришёл на помощь и придержал голову руками. Постепенно подёргивания головы прекратились, глаза закрылись: гедонал производил своё действие. John è venuto in soccorso e ha tenuto la testa con le mani. A poco a poco, le contrazioni della testa cessarono, gli occhi chiusi: ketonal produsse la sua azione. PAG. 46 Профессор Керн приступил к операции. Il professor Kern ha iniziato l’operazione. Тишина прерывалась только короткими приказаниями Керна, требовавшего тот или иной хирургический инструмент. От напряжения у Керна даже вздулись жилы на лбу. Il silenzio era interrotto solo da brevi ordini di Kern, che richiedevano uno o un altro strumento chirurgico. Dalla tensione di Kern, anche le vene si gonfiarono sulla fronte. Он пустил в ход всю свою блестящую хирургическую технику, соединяя быстроту с необычайной тщательностью и осторожностью. При всей своей ненависти к Керну Лоран не могла в эту минуту не восхищаться им. Он работал как вдохновенный артист. Ha messo in moto tutta la sua brillante tecnica chirurgica, unendo rapidità con estrema cura e cautela. Con tutto il suo odio per Kern, Laurent non poteva non ammirarlo in questo momento. Ha lavorato come artista ispiratore. Его ловкие чувствительные пальцы совершали чудеса. Операция продолжалась час пятьдесят пять минут. Le sue dita agili e sensibili hanno fatto miracoli. L’operazione è durata un’ora e cinquantacinque minuti. — Кончено, — наконец сказал Керн выпрямляясь, — отныне Брике перестала быть головой от тела. Остаётся только вдунуть ей жизнь: заставить забиться сердце, возбудить кровообращение. Но с этим я справлюсь один. Вы можете отдохнуть, мадемуазель Лоран. 82 “È finita,” disse Kern, raddrizzandosi, “D’ora in poi, Brike smise di essere la testa del corpo. Resta solo da soffiare la sua vita: far battere il cuore, eccitare la circolazione sanguigna. Ma posso farcela da solo. Può riposare, Mademoiselle Laurent. — Я ещё могу работать, — ответила она. “Posso ancora lavorare—, rispose lei. Несмотря на усталость, ей очень хотелось посмотреть на последний акт этой необычайной операции. Но Керн, очевидно, не хотел посвящать её в тайну оживления. Nonostante la sua stanchezza, desiderava davvero guardare l’ultimo atto di questa straordinaria operazione. Ma Kern ovviamente non voleva dedicarla al mistero della rivitalizzazione. Он ещё раз настойчиво предложил ей отдохнуть, и Лоран повиновалась. Керн вновь вызвал её через час. Он выглядел ещё более уставшим, но лицо его выражало глубокое самоудовлетворение. Ancora una volta, insistette a offrirle una pausa e Laurent obbedì. Kern l’ha richiamata un’ora dopo. Sembrava ancora più stanco, ma il suo viso esprimeva profonda soddisfazione di sé. — Попробуйте пульс, — предложил он Лоран. “Prova il polso—, suggerì a Laurent. Девушка не без внутреннего содрогания взяла за руку Брике; за ту руку, которая всего три часа тому назад принадлежала холодному трупу. Рука была уже тёплая, и прощупывалось биение пульса. Керн приложил к лицу Брике зеркало. Поверхность зеркала запотела. La ragazza non senza un brivido interiore prese per mano Brique; per quella mano che solo tre ore fa apparteneva a un cadavere freddo. La mano era già calda e il battito del polso era palpabile. Kern ha messo uno specchio sul viso di Brike. La superficie dello specchio è appannata. — Дышит. Теперь нужно хорошо спеленать нашу новорождённую. Несколько дней ей придётся пролежать совершенно неподвижно. — Respira. Ora dobbiamo far crescere bene il nostro neonato. Per qualche giorno dovrà rimanere immobile. Сверх бинтов Керн наложил на шею Брике гипсовый лубок. Всё тело было спелёнато, а рот крепко завязан. Sopra le bende, Kern ha messo una stecca di gesso sul collo di Brike. Tutto il corpo era fasciato e la bocca era strettamente legata. — Чтобы она не вздумала говорить, — пояснил Керн. — Первые сутки мы продержим её в сонном состоянии, если сердце позволит. 85 И однажды Лоран радостно вскрикнула: Brike ha una nuova preoccupazione. Ora ha passato ore a cercare di muovere le dita dei piedi. Laurent lo seguiva quasi con meno interesse. E un giorno Laurent urlò allegramente: — Шевелится! Большой палец на левой ноге шевелится. Дальше дело пошло быстрее. Зашевелились и другие пальцы на руках и ногах. Скоро Брике уже могла немного поднимать руки и ноги. – Si muove! Il pollice sul piede sinistro si muove. Poi il caso è andato più veloce. Le altre dita delle mani e dei piedi si muovevano. Presto Brike poteva già alzare un po’ le braccia e le gambe. Лоран была поражена. На глазах её совершилось чудо. Laurent era sbalordita. Davanti ai suoi occhi è stato un miracolo. «Как бы ни был преступен Керн, — думала она, — он необыкновенный человек. Правда, без головы Доуэля ему не удалось бы это двойное воскрешение мёртвого. Но всё же и сам Керн талантливый человек, — ведь это утверждала и голова Доуэля. “Non importa quanto Kern sia colpevole”, pensava, ” è un uomo straordinario. È vero, senza la testa di Dowell, non avrebbe potuto fare questa doppia resurrezione dei morti. Ma Kern stesso è un uomo di talento, perché lo ha affermato anche la testa di Dowell. PAG. 48 О, если бы Керн воскресил и его! Но нет, этого он не сделает». Oh, se Kern avesse resuscitato anche lui! Ma No, Non lo farà. Ещё через несколько дней Брике разрешили говорить. У неё оказался довольно приятный голос, но несколько ломающегося тембра. — Выправится, — уверял Керн. — Ещё петь будете. Pochi giorni dopo, Brike è stato permesso di parlare. Aveva una voce piuttosto piacevole, ma un timbro un po’ rotto. “Guarirà”, assicurò Kern. – Cantate ancora. И Брике скоро попробовала петь. Лоран была очень поражена этим пением. Верхние ноты Брике брала довольно пискливым и не очень приятным голосом, в среднем регистре голос звучал очень тускло и даже хрипло. Но зато нижние ноты были очаровательны. Это было превосходное грудное контральто. E Brike provò presto a cantare. Laurent era molto colpita da questo canto. Le note di testa di Brike prendevano una voce piuttosto cigolante e non molto piacevole, nel registro centrale la voce suonava molto debole e persino rauca. Ma le note di fondo erano adorabili. Era un ottimo contralto toracico. «Ведь горловые связки лежат выше места среза шеи и принадлежат Брике, — думала Лоран, — откуда же этот двойной голос, разные тембры верхнего и нижнего регистра? 86 “Dopo tutto, i legamenti della gola si trovano sopra il punto del taglio del collo e appartengono a Brique”, pensò Laurent, ” da dove viene questa doppia voce, diversi timbri di lettere maiuscole e minuscole? Физиологическая загадка. Не зависит ли это от процесса омоложения головы Брике, которая старше её нового тела? Или, быть может, это как-то связано с нарушением функций центральной нервной системы? Совершенно непонятно… Интересно знать, чьё это молодое, изящное тело, какой несчастной голове оно принадлежало…» Un mistero fisiologico. Non dipende dal processo di ringiovanimento della testa di Brike, che è più vecchio del suo nuovo corpo? O forse ha qualcosa a che fare con la violazione delle funzioni del sistema nervoso centrale? Non è chiaro… È interessante sapere di chi fosse questo corpo giovane e grazioso, che testa infelice appartenesse…» Лоран, ничего не говоря Брике, начала просматривать номера газет, в которых печатались списки погибших при крушении поезда. Laurent, senza dire nulla a Brique, ha iniziato a esaminare i numeri dei giornali che stampavano gli elenchi delle vittime in un incidente ferroviario. Скоро ей попалась заметка о том, что известная итальянская артистка Анжелика Гай, следовавшая в поезде, потерпевшем крушение, исчезла бесследно. Ben presto ricevette una nota che la famosa artista italiana Angelica Guy, che seguiva il treno che era stato distrutto, scomparve senza lasciare traccia. Труп её обнаружен не был, и над разрешением этой загадки изощрялись газетные корреспонденты. Лоран была почти уверена, что голова Брике получила тело погибшей артистки. Il suo cadavere non è stato scoperto, e la risoluzione di questo enigma è stata sofisticata dai corrispondenti dei giornali. Laurent era quasi sicura che la testa di Brike avesse il corpo dell’artista deceduta. СБЕЖАВШИЙ ЭКСПОНАТ IL REPERTO FUGGITO Наконец в жизни Брике настал великий день. С неё были сняты последние бинты, и профессор Керн разрешил ей встать. Finalmente nella vita di Brike è arrivato un grande giorno. Le ultime bende sono state tolte e il professor Kern le ha permesso di alzarsi. Она поднялась и, опираясь на руку Лоран, прошлась по комнате. Движения её были неуверенны и несколько порывисты. Иногда она делала странные жесты рукой: Si alzò e, appoggiandosi al braccio di Laurent, camminò per la stanza. I suoi movimenti erano incerti e un po’ impetuosi. A volte faceva strani gesti con la mano: до известного предела её рука двигалась плавно, затем следовала задержка и как бы принуждённое движение, переходившее опять в плавное. fino a un certo limite, la sua mano si muoveva senza intoppi, poi seguiva un ritardo e, per così dire, un movimento forzato, che tornava liscio. 87 — Всё это пройдёт, — убеждённо говорил Керн. “Tutto questo passerà—, disse Kern con convinzione. Немного беспокоила его только небольшая ранка на ступне Брике. Ранка заживала медленно. Но со временем и она зажила настолько, что Брике не испытывала боли, даже наступая на больную ногу. А через несколько дней Брике уже пыталась танцевать. Solo una piccola ferita sul piede di Brike lo infastidiva un po’. La ferita guariva lentamente. Ma col tempo, anche lei guarì così tanto che Brike non provò dolore, nemmeno calpestando una gamba dolorante. E pochi giorni dopo, Brike stava già cercando di ballare. —Не пойму, в чём дело,— говорила она,— некоторые движения мне даются свободно, а другие затруднены. Вероятно, я ещё не привыкла управлять своим новым телом… А оно великолепно! Посмотрите на ноги, мадемуазель Лоран. И рост отличный. —Non so di cosa si tratta — diceva — alcuni movimenti mi sono dati liberamente, altri sono difficili. Probabilmente non sono ancora abituata a gestire il mio nuovo corpo… è fantastico! Guardi le gambe, Mademoiselle Laurent. E la crescita è eccellente. PAG. 49 Вот только эти рубцы на шее… Придётся их закрывать. Но зато эта родинка на плече очаровательна, не правда ли? Я сошью платье такого фасона, чтобы она была видна… Нет, я решительно довольна своим телом. Solo quelle cicatrici sul collo… Dobbiamo chiuderli. Ma quel Neo sulla spalla è adorabile, non è vero? Cucirò un vestito di questo stile per renderlo visibile… No, sono decisamente soddisfatta del mio corpo. «Своим телом! — думала Лоран. — Бедная Анжелика Гай!» “Con il tuo corpo! – pensavo Laurent. Povera Angelica Guy!» Всё, что так долго сдерживала в себе Брике, разом прорвалось наружу. Она забросала Лоран требованиями, заказами, просьбами о костюмах, белье, туфлях, шляпах, модных журналах, принадлежностях косметики. Tutto ciò che Brick ha tenuto in sè per così tanto tempoè’ saltato fuori. Ha sommerso Laurent di richieste, ordini, richieste di costumi, biancheria intima, scarpe, cappelli, riviste di moda, accessori cosmetici. В новом сером шёлковом платье она была представлена Керном голове профессора Доуэля. И так как это была мужская голова, Брике не могла не пококетничать. И была очень польщена, когда голова Доуэля прохрипела: In un nuovo abito di seta grigia, è stata presentata dalla testa di Kern del professor Dowell. E dato che era la testa di un uomo, Brike non poteva fare a meno di fare un po ‘ di confusione. Ed era molto lusingata quando la testa di Dowell ruggì: — Отлично! Вы отлично справились со своей задачей, коллега, поздравляю вас! И Керн под руку с Брике, сияя, как новобрачный, вышел из комнаты. 90 «Probabilmente saranno interessati ai fisiologi”, pensò. — Опять бульон! Надоели мне эти больничные блюда, — капризно сказала Брике. — Я с удовольствием съела бы сейчас дюжину устриц и запила стаканом шабли. – Ancora brodo! Sono stufo di questi pasti ospedalieri—, disse brike capricciosamente. Mi piacerebbe mangiare una dozzina di ostriche e bere un bicchiere di Chablis. — Она отпила несколько глотков бульона из чашки и продолжала: — Профессор Керн заявил мне сейчас, что он не отпустит меня из дому ещё несколько дней. “Ha bevuto qualche sorso di brodo dalla tazza e ha continuato:” il Professor Kern mi ha detto ora che non mi lascerà uscire di casa per qualche altro giorno. Как бы не так! Я не из породы домашних птиц. Здесь можно умереть с тоски. Нет, я люблю так жить, чтобы всё вертелось колесом. Огни, музыка, цветы, шампанское. Come no! Non sono un uccello da compagnia. Qui si può morire di nostalgia. No, mi piace vivere cosi’, cosi ‘ da far girare la ruota. Luci, musica, fiori, champagne. Непрерывно тараторя, Брике наскоро пообедала, поднялась со стула и, подойдя к окну, внимательно взглянула вниз. Continuamente blaterava, Brique pranzò frettolosamente, si alzò dalla sedia e, avvicinandosi alla finestra, guardò attentamente verso il basso. — Спокойной ночи, мадемуазель Лоран, — сказала она, обернувшись. — Я сегодня рано лягу спать. Пожалуйста, не будите меня завтра утром. В этом доме сон — лучшее препровождение времени. “Buonanotte, Mademoiselle Laurent,” disse, voltandosi. – Vado a letto presto. Per favore, non svegliarmi domani mattina. In questa casa, il sonno è la migliore trasmissione del tempo. И, кивнув головой, она ушла в свою комнату. А Лоран уселась писать письмо своей матери. E, annuendo con la testa, andò nella sua stanza. E Laurent si sedette a scrivere una lettera a sua madre. Все письма контролировались Керном. Лоран знала, как строго он следит за ней, и потому даже не пыталась переслать какое-нибудь письмо без его цензуры. Впрочем, чтобы не волновать свою мать, она решила, — если бы и могла переслать письмо без цензуры Керна, — не писать ей правды о своём невольном заточении. Tutte le lettere erano controllate da Kern. Laurent sapeva quanto fosse severo con lei, e quindi non ha nemmeno provato a spedire nessuna lettera senza censurarla. Tuttavia, per non preoccuparsi di sua madre, decise – se potesse inviare una lettera senza censura di Kern – di non scriverle la verità sulla sua prigionia involontaria. В эту ночь Лоран спала особенно плохо. Она долго ворочалась в кровати, думая о будущем. Жизнь её находилась в опасности. Что предпримет Керн, чтобы «обезвредить» её? Не спалось, видно, и Брике. Из её комнаты доносился какой-то шорох. 91 Laurent dormiva particolarmente male quella notte. Si girò a lungo nel letto, pensando al futuro. La sua vita era in pericolo. Cosa farebbe Kern per “renderla innocua”? Brike non ha dormito. C’era un fruscio nella sua stanza. «Примеряет новые платья», — подумала Лоран. Потом всё стихло. Смутно, сквозь сон Лоран услышала как будто заглушённый крик и проснулась. «Однако мои нервы никуда не годятся», — подумала она и вновь уснула крепким предутренним сном. “Sta provando nuovi vestiti”, pensò Laurent. Poi tutto si è calmato. Vagamente, attraverso il sonno, Laurent sentì come se un urlo soffocante e si svegliò. “Tuttavia, i miei nervi non vanno da nessuna parte”, pensò e si addormentò di nuovo con un forte sonno pre-mattutino. Проснулась она, как всегда, в семь часов утра. В комнате Брике всё ещё было тихо. Лоран решила не беспокоить её и прошла в комнату головы Тома. Голова Тома попрежнему была мрачна. Si svegliò, come sempre, alle sette del mattino. La stanza di Brike era ancora tranquilla. Laurent decise di non disturbarla e andò nella stanza della testa di Tom. La testa di Tom era ancora cupa. PAG. 51 После того как Керн «пришил тело» голове Брике, тоска Тома усилилась. Он просил, умолял, требовал, чтобы ему также скорее дали новое тело, наконец грубо бранился. Dopo che Kern «cucì il corpo ” alla testa di Brike, l’angoscia di Tom si intensificò. Ha chiesto, supplicato, ha chiesto che anche lui preferisse essere dato un nuovo corpo, finalmente preso bruscamente. Лоран стоило больших трудов успокоить его. Она с облегчением вздохнула, окончив утренний туалет головы Тома, и направилась в комнату головы Доуэля, который встретил Лоран приветливой улыбкой. Laurent valeva molto per calmarlo. Lei è stato un sollievo, dopo aver terminato la toilette del mattino della testa di Tom, e si diresse verso la stanza della testa di Dowell, che ha incontrato Laurent con un sorriso accogliente. — Странная это вещь — жизнь! — сказала голова Доуэля. — Ещё недавно я хотел умереть. Но мой мозг продолжает работать, и не далее как третьего дня мне пришла в голову необычайно смелая и оригинальная идея. – La cosa strana è la vita! – disse la testa di Dowell. – Fino a poco tempo fa volevo morire. Ma il mio cervello continua a funzionare, e non oltre il terzo giorno mi è venuta in mente un’idea insolitamente audace e originale. Если бы мне удалось осуществить мою мысль, это произвело бы целый переворот в медицине. Я сообщил свою идею Керну, и надо было видеть, как загорелись его глаза. Se riuscissi a realizzare il mio pensiero, sarebbe un colpo di stato in medicina. Ho dato la mia idea a Kern e dovevo vedere i suoi occhi accendersi. Ему, вероятно, мерещился прижизненный памятник, поставленный благодарными современниками. .. И вот я должен жить для него, для идеи, а значит, и для себя. Право, это какая-то ловушка. Probabilmente visse un monumento vivente, posto da contemporanei riconoscenti… E ora devo vivere per lui, per l’idea, e quindi anche per me stesso. È una specie di trappola. — И в чём же эта идея? — Я как-нибудь расскажу вам, когда всё это более оформится в моём мозгу… 92 – Qual’è l’idea? – Ve lo dirò un giorno, quando avrò più effetto/forma nel mio cervello… В девять часов Лоран решила постучать Брике, но ответа не получила. Обеспокоенная Лоран попыталась открыть дверь, но она оказалась запертой изнутри. Лоран ничего больше не оставалось, как сообщить обо всём этом профессору Керну. Alle nove Laurent ha deciso di bussare a Brike, ma non ha ricevuto risposta. Laurent, preoccupata, ha cercato di aprire la porta, ma è stata chiusa dall’interno. Laurent non aveva altra scelta che dirlo al professor Kern. Керн, как всегда, действовал быстро и решительно. — Ломайте дверь! — приказал он Джону. Негр ударил плечом. Тяжёлая дверь треснула и сорвалась с петель. Керн, Лоран и Джон вошли в комнату. Kern, come sempre, ha agito rapidamente e con decisione. – Rompete la porta! – l’ha ordinato a John. Il negro ha colpito la spalla. La porta pesante si incrinò e si staccò dai cardini. Kern, Laurent e John sono entrati nella stanza. Измятая постель Брике была пуста. Керн подбежал к окну. От ручки рамы вниз спускалась вязка из разорванной простыни и двух полотенец. Клумба под окном была измята. Il letto di Brike era vuoto. Kern corse alla finestra. Dal manico del telaio, una rilegatura di lenzuola strappate e due asciugamani scendeva giù. L’aiuola sotto la finestra era sgualcita. — Это ваша проделка! — крикнул Керн, поворачивая грозное лицо к Лоран. — Уверяю вас, что я не принимала никакого участия в побеге мадемуазель Брике, — твёрдо сказала Лоран. – è il suo trucco/burla! – gridò Kern, girando la faccia formidabile verso Laurent. — Vi assicuro che non ho preso parte alla fuga di Mademoiselle Brique—, disse Laurent con fermezza. — Ну, с вами мы ещё поговорим, — ответил Керн, хотя решительный ответ Лоран сразу убедил его в том, что Брике действовала без сообщников. — Теперь надо позаботиться о том, чтобы поймать беглянку. – Bene, parleremo ancora con te —, rispose Kern, anche se la risposta decisiva di Laurent lo convinse immediatamente che Brike agiva senza complici. – Ora dobbiamo fare in modo di catturare la fuggitiva. Керн прошёл в свой кабинет и в волнении зашагал от камина к столу. Первой его мыслью было вызвать полицию. Но он тотчас оставил эту мысль. Полицию менее всего следовало вмешивать в это дело. Придётся обратиться к частным сыскным агентствам. 95 -Cimitero Père Lachaise. Ma, prima di raggiungere Place De La Bastille, ha cambiato un taxi e si diresse verso Montmartre. На первые расходы она захватила с собой сумочку Лоран, где лежало несколько десятков франков. «Одним грехом больше, одним меньше, и притом это необходимо», — успокаивала она себя. Per le prime spese, ha portato con sé la borsa di Laurent, dove c’erano poche decine di franchi. «Un peccato in più, uno in meno, e inoltre è necessario», si calmò. Покаяние в содеянных прегрешениях было отложено на долгий срок. Она опять ощущала себя цельным, живым, здоровым человеком, притом даже моложе, чем была. Il pentimento delle trasgressioni commesse fu rinviato a lungo. Si sentiva di nuovo come una persona solida, viva, sana, anche se ancora più giovane di quanto non fosse. До операции, по её женскому счёту, ей было близко к тридцати. Новое же тело имело едва ли больше двадцати лет. Железы этого тела омолодили голову Брике: морщинки на лице исчезли, цвет его улучшился. Prima dell’operazione, sul suo conto/punteggio delle donne, aveva quasi 30 anni. Il nuovo corpo aveva appena più di venti anni. Le ghiandole di questo corpo ringiovanirono la testa di Brike: le rughe sul viso scomparvero, il suo colore migliorò. «Теперь только и пожить», — думала Брике, мечтательно глядя в маленькое зеркальце, оказавшееся в сумочке. — Остановитесь здесь, — приказала она шофёру и, расплатившись с ним, отправилась дальше пешком. “Ora non resta che vivere”, pensò Brike, guardando sognante in un piccolo specchio che si trovava nella borsetta. – Fermatevi qui — ordinò all’autista e, dopo averlo pagato, proseguì a piedi. Было около четырёх часов утра. Она подошла к знакомому кабаре «Ша-нуар», где выступала в ту роковую ночь, когда шальная пуля прекратила на полуслове весёленькую шансонетку, которую она пела. Окна кабаре ещё горели яркими огнями. Erano circa le quattro del mattino. Si avvicinò al familiare Cabaret “Sha-noir”, dove si esibì in quella fatidica notte, quando un proiettile vagante ha fermato a metà frase l’allegra chansonette che cantava. Le finestre del cabaret erano ancora illuminate da luci brillanti. Не без волнения вошла Брике в знакомый вестибюль. Утомлённый швейцар, очевидно, не узнал её. Она быстро прошла в боковую дверь и через коридор вошла в помещение для артистов, примыкавшее к сцене. Non senza eccitazione, Brike entrò in una hall familiare. Il portiere stanco ovviamente non l’ha riconosciuta. Entrò rapidamente nella porta laterale e, attraverso il corridoio, entrò nella stanza degli artisti adiacente al palco. Первой встретила её Рыжая Марта. Испуганно вскрикнув. Марта скрылась в своей уборной. Брике рассмеялась и постучала в дверь, но Рыжая Марта не открывала. La sua Rossa Martha la incontrò per la prima volta. Urlando spaventato. Martha e ‘ scomparsa nel suo bagno. Brike rise e bussò alla porta, ma la rossa Martha non aprì. 96 —О, Ласточка!— услышала Брике мужской голос. Под этим именем она была известна в кабаре за своё пристрастие к коньяку с ласточкой на этикетке. — Так ты жива? А мы тебя давно считали мёртвой! – Oh, Rondine!- ho sentito la voce maschile di Brike. Con questo nome, era conosciuta al cabaret per la sua dipendenza dal cognac con una rondine sull’etichetta. – Quindi sei viva? E noi pensavamo che fossi morta da un po’! Брике обернулась и увидела красивого, элегантно одетого мужчину с очень бледным бритым лицом. Такие бледные лица бывают у людей, которые редко видят солнце. Brike si voltò e vide un uomo bello ed elegantemente vestito con una faccia rasata molto pallida. Tali facce pallide sono nelle persone che raramente vedono il sole. Это был Жан, муж Рыжей Марты. Он не любил говорить о своей профессии. Его же друзья и собутыльники не считали тактичным спрашивать об источнике его существования. Era Jean, il marito della Rossa Martha. Non gli piaceva parlare della sua professione. I suoi amici e bevitori non consideravano prudente chiedere la fonte della sua esistenza. Достаточно было того, что у Жана частенько водились деньги и что он был «душа парень». В те ночи, когда у Жана оттопыривался карман, и вино лилось рекой, и Жан платил за всех. Era sufficiente che Jean avesse spesso soldi e che fosse un “ragazzo dell’anima”. Le notti in cui Jean aveva la tasca aperta e il vino scorreva nel fiume, e Jean pagava per tutti. — Откуда прилетела. Ласточка? — Из больницы, — ответила Брике. – Da dove sono arrivata. Rondine? – Dall’ospedale, – rispose Brike. Боясь, чтобы у неё не отняли новое тело родственники или друзья той, которой оно принадлежало, Брике решила никому не говорить о необычайной операции. Temendo che non le venisse tolto il nuovo corpo da parenti o amici di quella a cui apparteneva, Brike decise di non parlare a nessuno della straordinaria operazione. PAG. 54 — Моё положение было очень серьёзно, — продолжала она сочинять. — Меня сочли умершей и даже отправили в морг. Но там один студент, осматривавший труп, взял меня за руку и прощупал слабый пульс. — La mia situazione era molto seria — continuò a comporre. Sono stata giudicata morta e persino mandata all’obitorio. Ma c’è uno studente che ha esaminato il cadavere, mi ha preso per mano e ha sentito il polso debole. Я была ещё жива. Пуля прошла возле самого сердца, не задев его. Меня тотчас отправили в больницу, и всё обошлось благополучно. Ero ancora viva. Il proiettile è passato vicino al cuore senza colpirlo. Sono stato subito mandato in ospedale e tutto è andato bene. 97 —Великолепна! — воскликнул Жан.— Наши все будут ужасно удивлены. Надо спрыснуть твоё воскрешение. – Fantastica! – esclamò Jean.- I nostri saranno tutti molto sorpresi. Dobbiamo spargere la tua resurrezione. Дверной замок щёлкнул. Рыжая Марта, подслушивавшая из-за дверей этот разговор, убедилась в том, что Брике не привидение, и открыла дверь. Подруги обнялись и крепко поцеловались. La serratura ha scattato. La rossa Martha, che ascoltava questa conversazione da dietro le porte, si convinse che Brike non era un fantasma e aprì la porta. Le amiche si abbracciarono e si baciarono profondamente. — Ты как будто стала тоньше, выше и изящнее. Ласточка, — сказала Рыжая Марта, с любопытством и некоторым удивлением рассматривая фигуру так неожиданно явившейся подруги. Sembra che tu sia diventata più sottile, più alta e più elegante. Rondine – disse La Rossa Marta, guardando con curiosità e qualche sorpresa la figura di un’amica così inaspettatamente apparsa. Брике слегка смутилась под этим пытливым женским взглядом. — Разумеется, я похудела, — отвечала она. — Меня кормили только бульоном. А рост? Я купила себе туфли с очень высокими каблуками. Ну и фасон платья. .. Brike era un po’ confusa sotto quel curioso sguardo femminile. “Certo che ho perso peso,” rispose lei. – Sono stato nutrito solo con il brodo. E l’altezza? Mi sono comprato scarpe con tacchi molto alti. Beh, lo stile del vestito… — Но отчего так поздно ты явилась сюда? — О, это целая история… Ты уже выступала? Можешь посидеть со мной минутку? – Perche sei venuta qui così tardi? – Oh, è tutta una storia… Hai già suonato/apparsa? Puoi sederti un attimo con me? Марта утвердительно кивнула головой. Подруги уселись около столика с большим зеркалом, уставленного коробками с гримировальными карандашами и красками, флаконами духов, пудреницами, всевозможными коробочками со шпильками и булавками. Martha annuì affermativamente con la testa. Gli amici si sedettero vicino a un tavolo con un grande specchio, pieno di scatole con matite di trucco e colori, bottiglie di profumo, scatole di polvere, tutti i tipi di scatole con forcine e spille. Жан примостился рядом, куря египетскую папиросу. — Я сбежала из больницы. Форменным образом, — сообщила Брике. — Но почему? Jean si accostò accanto, fumando una sigaretta Egiziana.

LA FERITA MORTALE в английском переводе

La ferita Mortale le ha reciso l’arteria tiroidea.

Смертельная рана … Перерезала щитовидную артерию.

Морозов ха оттенуто смертный приговор .

Морозов получил смертельное ранение .

dirci come la signorina Frain si sia procurata la ferita death .

Так же, как вы не можете сказать нам, как г-жа Фрейн получила смертельную травму .

Intal caso la Ferita Mortale un singolo colpo al petto è be очевидный.

Явно выделяется. В данном случае смертельное ранение одна пуля в грудь.

Intal caso la Ferita Mortale un singolo colpo al petto è be очевидный.

В данном случае смертельная рана одна пуля в грудь.

Люди также переводят

ла коппа смертный

ла вита смертный

la mente death

pulire la ferita

la ferita alla testa

la ferita

E la ferita fatale guari’e tutto il mondo si allalalia’ di fronteralialio.

И смертельная рана зажила и весь мир дивился зверю.

La Ferita Mortale al Mento risultava riccomposta con ocra gialla prima della sepoltura.

Окаменелость несет смертельную рану ниже подбородка, которая перед окончательным захоронением была обработана желтой охрой.

Эпоха Бестии, рожденная насмерть, алла-теста, ма , ла , sua , смертная ферита, и охранная.

Зверь был смертельно ранен в голову, но его смертельная рана зажила.

La mia autopsia ha dimostrato che la ferita death sul cadavere combaciava con i bordi delle punte di freccia

Мое вскрытие показало, что смертельная травма на умершем соответствовала острию стрелы

La Bestia эра ferita a morte alla testa ma la sua ferita death è stata guarita.

Зверь был смертельно ранен в голову, но его смертельная рана зажила.

смертный

ферита с

ферита че

че ла ферита

че ла ферита смертный nella vittima эра, совместимая с наконечником стрелы

5 Стрелка. Мое вскрытие показало, что смертельных ранения на умершего.

La ferita death al collo e’ una lacerazione superficiale che ha

смертельная рана на шее представляет собой неглубокую рваную рану, которая полностью

La punta del gancio e’ affusolata in modo perfettamente compatibile3 che abbiamo trovato sulla testa del femore e sull’osso pelvico.

Острие крюка сужается таким же образом, как смертельные раны , которые мы нашли на головке бедренной кости и тазовой кости.

La ferita death è stata… causata da un colpo intenzionale alla nuca del ragazzo.

Смертельная травма была преднамеренным ударом по затылку мальчика.

Nel periodo che intercorre tra la ferita death e la riconquista papale del potere entra in scena

Во время смертельной раны и восстановления своей силы другой зверь приходит на

земли; и у него было два рога, как у агнца, и он говорил как дракон». >

Il fungo si e’ sviluppato solo la Ferita Mortale ha raccolto il sangue.

Грибок развился только там, где скопилась кровь от смертельного удара .

La mia autopsia ha dimostrato che la ferita death sul cadavere combaciava con i bordi delle punte di freccia

Соответствовал окантовке наконечников стрел, используемых Зеленой стрелой. Мое вскрытие показало, что смертельных ранения на погибшем.

Quantità enorme di sangue persa dalla ragazza dopo ла ферита смертный че ле фу инферта алла гола.

огромное количество крови потеряла молодая женщина после она получила смертельную рану в шею.

La ferita эпоха смертный .

Рана была смертельной в конце концов.

La ferita не эра смертный .

Ранение не было смертельным .

Nel caso l’incidente o la ferita и death la famiglia o la proprietà della vittima può esigere danni.

В случае несчастного случая или травмы смертельного исхода семья или имущество жертвы могут требовать возмещения ущерба.

La mia ferita e’ смертный .

Моя рана смертельная .

Temo che la sua ferita sia Mortale .

Я боюсь королевы рана это смертельный исход .

Agognate la ferita death … che ponga fine alla sofferenza.

Тебе долго за смертельную рану за кого-то, кто избавит тебя от страданий.

È ciò che ha inferto al cinghiale la ferita смертный.

Это то, что нанесло ему раны .

La ferita mortale e’ stata procurata da un proiettile di piccolo Calcio.

Роковая ранение произошло от малокалиберной пули.

че ха исповедато ди авер инфлитто ла пугналата че ха каусато ла ферита смертный.

тюремное заключение Джона Буйса, который признался в нанесении смертельной ножевой раны .

E la ferita бессмертный.

И его рана далеко не опасна для жизни.

Роковая нота Io caddi per doppia ferita death ;

В ту роковую ночь я упал с двойным смертельным ранением .

L’argento potrà anche respingere la bestia ma… non le infligge alcuna ferita death .

Серебро может отпугнуть зверя, но ни в коем случае не нанесет смертельную рану .

смертный приговор. – Перевод на английский – esempi italiano

Премиум Хронология Преферити

Публикация

Скачать для Windows бесплатно

Приложение для бесплатной загрузки

Публикация

NESSUNA pubblicità
con Premium

итальянский

арабский Тедеско английский спаньоло французский эбраико итальянский японский польский полако португальский румено русский шведский турко украино китайский

английский

Синоними арабский Тедеско английский спаньоло французский эбраико итальянский японский польский полако португальский румено русский шведский турко украино китайский украино

Предложения: смертный приговор

В базе al termine Ricercato Questi esempi potrebbero contenere parole volgari.

В базе al termine Ricercato Questi esempi potrebbero contenere parole colloquiali.

смертный приговор

смертельная рана смертельная рана смертельная рана смертельная травма смертельная рана

Предложения

смертный приговор 50

C’erano tracce di ferro ossidato nella ferita death.

В убийственной ране были следы окисленного железа.

L’infame stesso gli ha inferto la ferita death.

Сам злодей поставил тяжкие телесные повреждения.

Ero certa che fosse una ferita death.

Я был уверен, что это смертельная рана.

Nel corso della battaglia di Hörnefors (5 luglio 1809) Duncker comandava la retroguardia svedese e reevette una ferita death.

Во время битвы при Хернефорсе (5 июля 1809 г.) Дункер командовал шведским арьергардом и получил смертельных ранения и на следующий день скончался в русском лагере.

Non preoccupatevi, non è una ferita death.

Не волнуйтесь, это не опасно для жизни .

Lo stato sociale эра diventato la mia ferita death.

Статус стал моим смертельная рана.

Stessa Firma, Stessa Ferita Mortale.

Та же подпись, те же убийственных ранения.

Che… che andò in battaglia. .. e rivette una ferita fatale.

Кто… Кто пошел в бой и получил смертельных раны.

Io lo so, è una ferita death.

Я знаю, это поразило меня до смерти.

L’argento potrà anche respingere la bestia, ma… non le infligge alcuna ferita death.

Серебро может отпугнуть зверя, но ни в коем случае не наносит смертельных ран.

Perché c’era colla per cornici sul corpo di David, dentro e intorno alla ferita fatale.

Потому что на теле Дэвида был строительный клей, внутри и вокруг смертельной раны .

I medici sono venuti subito, ma per salvare la vita hanno fallito Дизайнер: Versace è morto для ferita death.

Врачи прибыли незамедлительно, но спасти жизнь дизайнеру им не удалось: Версаче скончался от смертельных ранений.

È ciò che ha inferto al cinghiale la ferita death.

Я уверен, что его убил тот маленький железный шарик .

Proprio come non può dirci come la signorina Frain si sia procurata la смертный приговор.

Точно так же, как вы не можете рассказать нам, как мисс Фрейн получила смертельных ранения.

I Brasiliani sono tanto desili nel maneggio del coltello, che possono lanciarlo ad una certa distanza con forza достаточно для cagionare una ferita death.

Бразильцы так ловко обращаются с ножом, что могут метко метнуть его на некоторое расстояние и с достаточной силой, чтобы вызвать смертельное ранение.

Tu riferirai questa parola: «I miei occhi grondano lacrime notte e giorno, senza cessare, perché da grande calamità è stata colpita la figlia del mio popolo, da una ferita death.

Скажи им слово сие: Пусть глаза мои льются слезами день и ночь без отдыха Над великой погибелью, постигшей деву, дщерь народа моего, над ее неизлечимая рана.

Tu riferirai questa parola: «I miei occhi grondano lacrime notte e giorno, senza cessare, perché da grande calamità è stata colpita la figlia del mio popolo, da una ferita death.

«Так скажи им сие слово: пусть глаза мои проливают слезы день и ночь, непрестанно, так как дочь народа моего получила страшную рану, увечье .

Io rovescerò su di essi la loro malvagità». 17 Tu riferirai questa parola: «I miei occhi grondano lacrime notte e giorno, senza cessare, perché da grande calamità è stata colpita la figlia del mio popolo, da una ferita death.

17 посему скажи им это слово; Да текут глаза мои со слезами день и ночь, и да не перестают они, ибо дева, дочь народа моего, сокрушена великой раной, весьма тяжелый удар.

“Estrasse un coltello e pugnalò Greville due volte sul lato sinistro”, una volta nella carne, in basso, “e una volta tra le costole e la schiena, forse la ferita death. ”

«Он вытащил нож и дважды ударил Гревилля в левый бок, — один раз в плоть 90 003 раны 90 004 — нижний удар, — и один раз между нижними ребрами и спиной, возможно, 90 003 смертельный».0004 ”

Hai subito una ferita death.

У вас была опасная для жизни травма.

Possibile contenuto inappropriato

La Funzione degli esempi è unicamente quella di aiutarti a tradurre la parola o l’espressione cercata inserendola in un contesto. Gli esempi non sono stati scelti e validati manualmente da noi e potrebbero contenere termini o contenuti non appropriati. Ti preghiamo ди segnalarci гли esempi да correggere е quelli да non mostrare più. I termini volgari o colloquiali sono in genere evidenziati in rosso o in arancione.

Nessun risultato trovato для этого значимого.

смертный приговор 50

Результат: 275. Количество: 22. Темп ответа: 806 мс.

Загрузить бесплатное приложение

Перевод Голос , Функции офлайн , Синоними , Coniugazioni , Игры

Документы Солюзиони азиендали Coniugazione Синоними Корретторе Искусство и информация

Частые звонки: 1-300, 301-600, 601-900

Частые короткие эспрессионы: 1-400, 401-800, 801-1200

Traduzione Le Confessioni, Sant’Agostino, Versione di Latino, Libro 10; 20-43

LE CONFESSIONI: TRADUZIONE DEL LIBRO 10; PARAGRAFI 20-43

Guarda il testo originale in Latin
Vai all’approfondimento su Sant’Agostino e la patristica

[20,29] Come ti cerco dunque, мой синьор? Cercando te, mio Dio, io cerco la felicità. Ti cercherò perché l’anima viva; perché vive dell’anima il mio corpo, e di te vive l’anima; e come la cerco, la felicità? Finche io non dica “Basta, eccola”, io non ce l’ho. Ma bisogna dire come la cerco: se è perché il cuore ne ha memoria, quadri l’avessi dimenticata senza scordare di averla dimenticata, o per il desiderio di conoscere l’ignoto, sia che non l’abbia conosciuta mai, sia che a tal punto me ne sia scordato, da non aver memoria di questo oblio. Ma non è la felicità, che tutti vogliono? Non c’è assolutamente nessuno che non la desideri; e dove l’hanno conosciuta, per desiderarla così? Dove l’han vista, per innamorarsene? Eppure noi l’abbiamo, io non so come. E altro è possederla ora, e ora esser felici, altro è vivere di speranza, felicemente. Questo è un modo d’averla inferiore al primo, di chi è felice della cosa stessa, ma Superiore a quello di chi non vive né la felicità vera né quella della speranza. Eppure anche questi non desidererebbero tanto la felicità se in qualche senso non l’avessero: e che la desiderino, non c’è alcun dubbio. Dunque lo sanno, cos’è: una loro idea ce l’hanno. È quest’idea Che mi Sto sforzando di capire se si trova nella memoria. Perché se è lì, eravamo felici, una volta. Io non mi chiedo ora se lo eravamo come individui, ciascuno per sé, o tutti nell’uomo che pecco per primo, in cui noi tutti siamo morti e da cui siamo nati, infelici: ma chiedo se è nella memoria, quella vita felice.

Perché non l’ameremmo, se non sapessimo cos’è. Ne abbiamo udito il nome, е tutti исповеди ди тендере alla cosa: non la parola, è chiaro, ci è gradita. Quella non piace al greco che la sente произносится на латиноамериканском языке, perché non sa che cosa significa: ma a noi piace, e anche a lui, se la sente произносится на греческом языке, perché non è né greca né la la cosa stessa: una cosa che tutti си consumano dalla voglia ди авере, greci e latini o qualunque sia quella che parlano fra le lingue della terra. È cosa a tutti nota: e se in un solo colpo si potesse porla a tutti, la domanda se desiderano la felicità, risponderebbero senza alcun dubbio a una voce: sì. Così non sarebbe, se non serbassero memoria della cosa che ha questo nome. [21.30] Ma se ne ha memoria al modo in cui si ricorda di Cartagine chi l’ha veduta? No: la vita felice è invisibile agli occhi, perché non ha corpo; allora al modo in cui ci ricordiamo i numeri? No: perché chi ne ha nozione non per questo si studia di goderne, mentre la nozione che abbiamo della felicità ci basta per amarla ma non ancora per essere felici, e però noi la vogliamo godere. Allora è come la memoria che si ha dell’eloquenza? No: perché è vero che all’udirne il nome anche quelli che ancora non sono eloquenti si ricordano della cosa, e molti di loro vorrebbero esserlo – il che dimostra che ne hanno nozione -: ma è mediante i loro sensi che costoro si sono accorti dell’eloquenza altrui e ne han provato piacere e il desiderio di possederla a loro volta. Certo, non ne avrebbero provato piacere senza l’idea che nutrivano nell’intimo, né senza piacere ne avrebbero ceptio il desiderio; ma la vita felice, non ci è dato sapere cosa sia negli altri, percepirla sensibilmente; allora è come la memoria che si ha della gioia? Си, Форсе.

Ricordo una gioia anche se sono triste, come anche nell’infelicità ricordo che cos’era vivere felicemente. E neppure la gioia l’ho mai vista o udita, mai ne ho sentito il profumo o l’ho toccata: non ne ho esperienza per averla conosciuta coi sensi, ma perché l’ho vissuta nell’animo ogni volta che mi sono rallegrato. E la nozione che ne ho si è ogni volta consolidata nella memoria, per acceptirmi di rievocarla ora con un moto di disprezzo e ora di rimpianto, seconda dei motivi per cui ricordo di aver gioito. Perché mi è accaduto di farmi sommergere dalla gioia per motivi vergognosi, cosa il cui ricordo mi fa fremere di sdegno e di riprovazione, ma a volte anche per cose buone e belle, che rievoco con nostalgia, se ora mi mancano: e triste, allora , è il ricordo della gioia di un tempo. [21.31] Ma dove e quando ho appreso che cos’era la felicità della mia vita, per averne il ricordo e provarne amore e desiderio? E non soltanto io poche altre persone, ma tutti vogliamo essere felici. Se non ne avessimo ben precisa nozione, non ne avremmo una volontà tanto decisa. Ma che significa questo? Prova a chiedere a due persone se vogliono arruolarsi, e uno magari risponderà di sì, l’altro di no; ma chiedi se vogliono essere felici, e subito tutti e due diranno senza dubbio di sì, e anzi non hanno altro scopo che questo, d’esser felici, nel volersi или non volersi arruolare. Chi si diletta di una cosa, chi di un’altra. E così tutti си trovano d’accordo nel desiderio di felicità, così come lo sarebbero nel rispondere all’unisono, se interrogati, che desiderano godersi la vita. È questo godimento che chiamano vita felice. E anche se ciascuno ha il suo modo di godersela, uno solo è lo scopo che tutti си sforzano ди conseguire, questo.

La gioia di vivere, nessuno può dire di non sapere cosa sia; e per questo la si ritrova nella memoria, e la si riconosce, al solo udire il nome della felicità. [22.32] . Виа, lontano даль cuore дель Туо серво che a те си confida, caccialo через иль pensiero че basti a farmi felice иль годименто ди уна gioia qualunque. C’è una gioia che non è data agli atei, ma a coloro che di te si fanno un disinteressato culto: sei tu la loro gioia. Ed è già questa la vita felice, la gioia che si cerca in te e deriva da te e per te si prova: questa e non altra. Chi crede che ve ne sia un’altra cerca altre gioie, ma non quelle vere. Ma è pur semper un’immagine di gioia a orientare la sua volontà: a questa non volta le spalle. [23.33] Non è certo, allora, che tutti vogliano essere felici: perché chi non cerca il suo piacere in te, che sei la sola vita felice, in realtà non vuole la felicità; o forse sì, tutti la vogliono, ma i desideri della carne sono opposti allo spirito, e quelli dello spirito alla carne, e così non fanno ciò che vogliono: per questo perdono forza fino ad accontentarsi di ciò che è in loro potere, perché dove non valgono non vogliono abbastanza per potere. Già, io chiedo a ciascuno: preferenceisci godere del falso o del vero, e nessuno ha qualche dubbio nel pronunciarsi per il vero, non più di quanti ne abbia ad ammettere che desidera essere felice. Perche è appunto il piacere del vero, la felicità. Dunque è gioire di te, che sei la verità, luce e salvezza dei miei occhi, mio Dio.

Questa felicità tutti la vogliano, questa vita che è la sola felice, tutti vogliono godere del vero. Molti ho incontrato che volevano ingannare, ma che volesse фарси ingannare, nessuno. Dove hanno appreso allora che cosa sia vivere felicemente, se non dove hanno appreso anche che cos’è verità? Perché l’amano, è chiaro, se non vogliono essere ingannati: amando la felicità, che non è se non il piacere della verità, debbono pure amare anche la verità. Ma come potrebbero, se non ne avessero un’idea, nella memoria. E allora perché non riscono a goderne? Perché non sono felici? Perché си occupano troppo ди altre cose: anche se non vi trovano alcuna felicità paragonabile a quella di cui conservano un ricordo così tenue. Sì, c’è ancora un po’ di luce fra gli uomini: presto, presto, si mettano in cammino, affinché il buio non li sorprenda. [23.34] Eppure la verità genera odio, e chi l’annuncia in tuo nome si fa nemico agli uomini. Perché, se è vero che essi amano la felicità, che è soltanto il piacere della verità? Evidentemente perché си ама ла verità a tal punto che se uno ama un’altra cosa претендент che sia quella la verità: e siccome chiunque detesta ingannarsi, uno rifiuta ди фарси убеждает che è in errore. Perciò odiano la verità: per amore di quella che credono verità. Ne amano lo splendore, ne odiano l’accusa. Già: siccome non vogliono essere ingannati ma vogliono ingannare, l’amano quando indica se stessa, e la odiano quando punta il dito contro di loro. E lei li tratteà allo stesso modo: essi rifiutano di essere da lei scoperti, e lei li scoprirà a loro dispetto, senza farsi scoprire da loro; così – anche così – è l’animo umano, così cieco e labile, così brutto e ignobile che vuol sì restare nascosto, ma non che qualcosa resti nascosto a lui.

Ma ne viene ripagato come Merita: non lui resta nascosto alla verità, ma la verità a lui. Eppure anche così, in questa sua infelice condizione, preferenceisce le cose vere, per goderne, a quelle false. Felice dunque sarà se mai potrà godersi senza impacci fastidiosi l’unica verità, per cui è vera ogni cosa vera. [24.35] . Ecco Quanto хо spaziato nella mia memoria alla Ricerca di te, mio Signore, e fuori di questa non ti ho trovato. Perché di te non ho trovato altro che ricordi, da quando ho imparato a conoscerti. Già, да че ти хо conosciuto нон ти хо dimenticato. Perché dove ho trovato una verità, là ho trovato il mio Dio, che è la verità stessa. E da che l’ho conosciuta, non l’ho dimenticata. Così да че ти хо conosciuto dimori nella mia memoria, ed è lì che ti trovo quando mi sovvengo di te e in te me ne delizio. Sono questi я miei divini piaceri, che per misericordia mi hai donato, tu che hai rivolto gli occhi alla mia poverta. [25.36] . Ma dove nella mia memoria dimori, dimmi, dove? Che sorta di covo ti ci sei scavato, o che specie di tempio vi hai edificato? Hai concesso alla mia memoria questo onore di fartene una dimora, ma in quale sua parte tu dimori, questo è il Problema. Perché senza dubbio quelle sue regioni che anche gli animali posseggono, le ho trascese nel richiamare alla memoria te, dato che non ti trovavo fra le immagini delle cose tangibili; е sono giunto alle regioni cui avevo affidato le mie emozioni, e neppure lì ti ho trovato. E sono entrato addirittura nella sede di me stesso, quella che la mente ha nella memoria, poiché ogni mente si ricorda di sé: e neppure là tu eri, perché come non sei un’immagine corporea e non sei l’emozione di un vivente, quale si prova quando ci assale la gioia o la tristezza, o il desiderio o la paura, un ricordo o l’oblio o qualunque altro stato mentale, così neppure sei la mente stessa.

Perché tu sei иль синьор Дио делла mente, е tutti questi stati си mutano, ма ту resti immutabile аль ди sopra ди essi е ти degni ди abitare nella mia memoria dal giorno в cui ти хо conosciuto. A che cercare il luogo dove abiti, приходите se lì ci fossero dei luoghi. È certo che vi abiti, dato che serbo memoria di te, da che ti ho conosciuto, e là ti trovo, ogni volta che mi ricordo di te. [26.37] . Ma allora dove ti ho trovato, per imparare a conoscerti? Perché non eri già nella mia memoria, prima che ti conoscessi. E dove ti ho trovato dunque per conoscerti, se non in te, sopra di me. Là dove non ci sono distanze: ci avviciniamo e ci allontaniamo, eppure non c’è distanza alcuna. Tu sovrasti dovunque, verità, chi ti consulta. E simultaneamente rispondi alle questioni che ciascuno ti pone, per disparate che siano. Limpide sono le tue risposte, ma non semper limpido è il senso di chi ascolta. Ognuno ti consulta su ciò che vuole, ma non semper ottiene la risposta che vorrebbe udire. Il migliore dei tuoi servitori è quello че meno си preoccupa ди sentirsi dire ciò че vorrebbe, е piuttosto vuole ciò che да те си sente dire. Заключительная песня [27. 38] . Tardi ти хо амато, bellezza tanto antica e tanto nuova, tardi ти хо амато. Ecco, eri dentro di me tu, e io fuori: fuori di me ti cercavo, e informe nella mia irruenza mi gettavo su queste belle forme che tu hai dato alle cose. Eri con me, io non ero con te. Le cose mi tenevano lontano, le cose che non ci sarebbero se non fossero in te. Mi hai chiamato, e il tuo grido ha lacerato la mia sordità; hai lanciato segnali di luce e il tuo splendore ha fugato la mia cecità, ti sei effuso in essenza fragrante e ti ho aspirato e mi manca il respiro se mi manchi, ho conosciuto il tuo sapore e ora ho слава e sete, mi hai sfiorato e mi sono incendiato для вашего темпа.

[28.39] . Quando potrò aderire a te con tutto me stesso, niente sarà per me pena e fatica, e sarà viva tutta la mia vita, piena di te. Ma ora che non sono pieno di te, sono un peso a me stesso: perché chi riempi di te, tu lo sollevi. Dura questo conflitto fra triste gioie e angosce di cui dovrei gioire, e da che parte stia la vittoria non so. Ah mio Signore abbi pietà di me. . . Sì, tu lo vedi: non le nascondo, le mie ferite. Sei il medico, tu, e io l’ammalato; tu hai la misericordia, io la miseria. Già: non è la vita umana sopra questa terra una prova? Chi non ne farebbe a meno, di tutti i fastidi e i Problemi! Tu comandi di sopportarli, non di amarli. Nessuno ama ciò che deve sopportare, anche se sopporta con amore. E anche se è capace di gioia nella sopportazione, preferencerebbe che non esistessero cose da sopportare. Io nelle circostanze avverse rimpiango il benessere, nel tempo del benessere temo le avversità. Non c’è una via di mezzo, dove la vita umana non sia una prova? Maledetto il benessere del mondo, una volta per la paura che ci mette dei rovesci di fortuna, e un’altra volta ancora perché ci avvelena la gioia. Maledetti i rovesci di fortuna, due e tre volte maledetti: per il rimpianto in cui ci lasciano del benessere, e perché le avversità son dure per se stesse, e perché rischiano di mandarci in pezzi la pazienza. Sì, non è una prova la vita umana sulla terra, e senza tregua? Conoscenza di sé: la triplice radice del desiderio [29. 40] E tutta la mia speranza è riposta soltanto nella grandezza della tua misericordia. Dammi ciò che comandi, е comanda ciò che vuoi.

Tu ordini la continenza “E io sapevo che nessuno può essere continente se non gli è dato esserlo da Dio” qualcuno ha detto. «E già questo era un segno di sapienza, sapere da chi viene questo dono». È la continenza infatti che rende possibile il raccoglimento e ci restituisce all’unità da cui ci siamo riversati nei rivoli del molteplice. Meno ти ама чи кон те ама altro, е не за любовь Tuo. Amore che ardi semper senza estinguerti mai, divino amore, Dio, tu accendimi. Tu ordini la continenza: dammi ciò che commandi e comanda ciò che vuoi. [30.41] Tu certo mi commandi di contenere l’avidità della carne, l’avidità degli occhi e l’ambizione del mondo; хаи comandato ди astenersi дал concubinato е хаи indicato уна condizione Superiore аль супружеской stesso, че чисто хаи согласия. Ed è ora la mia, poiché tu l’hai concessa, fin da prima che diventassi dispensatore del tuo mistero. Ma ancora vivono nella mia memoria, di cui tanto ho parlato, immagini di quell’altro stato, che la lunga consuetudine vi ha impresso: e durante la veglia non hanno la forza di assalirmi, ma nel sonno sì, e non solo fino all’ ultimo piacere, ma addirittura finché io acconsento all’atto stesso, или qualcosa di molto simile. E tanto è il potere che ha sulla mia carne un’illusione, un’immagine della mia mente, che quando dormo delle false visioni acquistano su di me una forza di offerione quale da sveglio non hanno neppure quelle vere. Forse allora io non sono più io, mio Dio e Signore? Eppure c’è уна сказка Differentenza фрейм меня stesso е меня, прима е dopo иль моменто делла transizione да Qui аль Sonno, о даль Sonno qui! Dov’è allora la ragione, con l’aiuto della quale da svegli si Resistance a Suggioni del genere, e si resta imperturbati all’occorrenza dei loro stessi oggetti, in carne ed ossa? Chiusi gli occhi, si chiude anche lei? Anche lei si assopisce insieme coi sensi? Eppure spesso anche nel Sonno Resistance: memori del nostro proponimento, e persistendovi in perfetta castità, non accordiamo affatto il nostro assenso a seduzioni simili.

Da dove viene questa Resistance? E tuttavia tale è la Differentenza che, quando le cose vanno diversamente nel sonno, una volta tornati alla calma della coscienza desta, nella distanza stessa che prendiamo dall’accaduto ci rendiamo conto di non esser stati noi a compierlo: dobbiamo pur con rammarico constatare che s’è в qualche modo compiuto in noi. [29. 42] Forse non ha il potere, Dio onnipotente, la tua mano di guarirmi da tutte le debolezze dell’animo e di stroncare con grazia più abbondante i miei moti lascivi anche nel sonno? Tu farai crescere in me, mio Signore, semper di più i tuoi doni, perché mi segua verso di te l’anima, non piu invischiata nella libidine: perché non si rivolti contro se stessa e anche in sonno non solo cessi di concedersi il piacere avvilente, animalesco delle sue fantasie, fino all’estremo abbandono del corpo, ma neppure vi doni il suo consenso. Via, che nulla di simile possa farci voglia, o almeno così poco che basti un cenno a reprimerla anche in un sonno ignaro d’affetti men che casti, e non dico solo in questa vita, ma per di più a quest’età – non è gran cosa per te che puoi tutto, che sei in grado di far più di Quanto chiediamo e comprendiamo. Io comunque ora l’ho detto, al mio buon Signore, come tuttora sto quanto a questo aspetto del mio male: te l’ho detto esultando con tremore per ciò che mi hai donato, e piangendo per Quanto sono ancora imperfetto, e sperando che tu porterai a compimento in me i tuoi gesti di misericordia fino alla stage completa che in te troverà, dall’esterno alle viscere, il mio essere, quando la morte sarà stata assorbita nella vittoria. [31. 43] Il giorno ha un’altra malizia, e magari gli bastasse questa! Ogni giorno con cibo e bevande noi ripariamo il corpo dalla rovina quotidiana, fino a che tu distrugga e cibo e ventre, quando la tua favolosa abbondanza ucciderà tutta questa miseria e tu rivestirai questo corpo corruttibile d’eterna incorruttibilità.

Per ora questo bisogno m’è gradito, e contro questo gradimento io lotto, per non caderne prigioniero, ed è una guerra quotidiana di digiuni, in cui spesso riduco in schiavitù il mio corpo, e i dolori li scaccio col piacere. Слава е sete sono в фонде уна вид ди dolori, bruciano е uccidono приходят ла февраль, себе manca иль soccorso ди Quel farmaco че sono гли алименти. E siccome questo farmaco è a portata di mano, grazie al conforto dei tuoi doni, a cui lavorano, a profitto della nostra fragilità, la terra e l’acqua e il cielo, questa sventura prende il nome di delizia. [31.44] Me l’hai insegnato tu a prendere i cibi come fossero Medicine. Ma è proprio nel passaggio dal disagio del bisogno alla quiete della sazietà che il laccio della concupiscenza mi insidia. Questo passaggio stesso è un piacere, e non c’è proprio altra via per arrivare là dove il bisogno ci spinge. E siccome è per la salute che lo si fa, al mangiare e bere si appiccica una pericolosa allegria e il più delle volte tenta anzi di far strada lei, in modo che io finisca a fare per lei quello che desidero o dico di fare per la отдать честь. Salute e piacere non hanno la stessa misura: ciò che basta per restare sani è недостаточный al piacere e spesso non è certo se sia la necessaria cura del corpo a richiedere un sostegno o se a chiedere subdolamente d’essere servita sia invece la gola con le подать в суд на Лусингхе. Questa incertezza mette allegria alla nostra povera anima, che così se ne fa in anticipo un avvocato difensore: ben lieta che non sia chiaro quanto basta alle norme del benessere fisico, per poter con il pretesto della salute ricoprie la manovra del piacere.

A questeuntazioni io mi sforzo ogni giorno di Resistancere e invoco l’aiuto della tua mano, e ti metto a parte dei miei ondeggiamenti, perché in questa materia il mio giudizio non è ancora sicuro. [31.45] Odo la voce del mio Dio comandare: Non appesantitevi nel cuore coi bagordi e l’ubriachezza. L’ubriachezza mi è del tutto estranea: la tua misericordia continuerà a tenermela lontana. L’ingordigia invece qualche volta si è insinuata in cuore al tuo servo: la tua misericordia l’allontanerà da me. Perché nessuno può essere continente, se tu non lo concedi. Molte concessioni tu Accordi alle nostre preghiere, е se ridiceviamo un qualche bene anche prima di avertene pregato, è un dono tuo: un dono che ci fai perché più tardi veniamo a saperlo. Io non sono mai stato dedito al bere, ma ho conosciuto bevitori che tu hai reso sobri. Quindi è опера tua che non lo siano quelli che non lo sono stati mai, ed è опера tua che non restino tali quelli che lo erano, ed è опера tua che gli uni e gli altri sappiano chi ha operato in loro. Ho udito la tua voce consigliare ancora: Non correr dietro alle tue concupiscenze e non concederti il tuo piacere. E per tua grazia ho udito anche quell’altra osservazione, che ho avuto molto cara: Né il mangiare ci darà l’abbondanza, né il non mangiare la penuria: cioè né l’una cosa mi farà ricco né l’altra pezcente. Un’altra ancora ne ho udita: Ho imparato a farmi bastare ciò che ho, so vivere nell’abbondanza e so sopportare la miseria. Tutto posso in colui che mi dà forza. Ecco ип guerriero деи castelli celesti, е не ла polvere че siamo noi. Ma ricorda, Signore, che siamo polvere e che di polvere hai fatto l’uomo, e si эра perduto e fu ritrovato.

Neanche lui trovò in sé quel potere, perché era polvere anche lui, che molto ho amato per il soffio in cui tu gli ispiravi le parole: tutto posso in colui che mi dà forza. Dammi forza, così che io possa: dammi ciò che commandi, e comanda ciò che vuoi. Quest’uomo riconosce ciò che ha avuto, e se si gloria, si gloria nel Signore. Un altro udii pregare: Liberami, diceva, dalle voglie del ventre. È dunque очевидный, Dio mio, che sei tu a acceptire, quando si fa ciò che imponi di fare. [31.46] Mi hai insegnato, Padre buono, che tutto è puro per i puri, ma fa male un uomo a mangiare in modo da recare offesa ad altri; che ogni tua creatura è buona e niente bisogna respingere di ciò che ringraziando си Riceve; е че не è иль cibo raccomandarci Дио, че nessuno ci deve giudicare dal cibo o dalla bevanda che prendiamo, е чи mangia не deve disprezzare chi non mangia, е чи не mangia giudicare chi mangia. Tutto questo ho imparato: te ne ringrazio, te ne rendo lode, Dio mio, maestro mio, tu che hai bussato alle mie orecchie e illuminato la mia intelligenza. Liberami da ogni tenazione; io non temo l’impurità del cibo, ma quella del desiderio. So che a Noè fu permesso di mangiare ogni sorta di carne commestibile, che Elia si ristorò cibandosi di carne, che Giovanni con tutta la meravigliosa astinenza di cui эра dotato non fu контаминто да quegli animali – ле саранча – che gli servivano da alimento; e so che Esaù fu vittima della sua voglia di lenticchie e Davide si rimproverò per aver desiderato dell’acqua, e il nostro re fu soggetto alla tenazione non della carne, ma del pane.

Dunque anche il popolo nel Deserto Meritava la Riprovazione non per aver desiderato della carne, ma perché nel suo desiderio di cibo aveva mormorato contro il suo Signore. [31.47] Circondato dunque da queste tenazioni io lotto ogni giorno contro la passione del mangiare e bere: perché non è cosa con cui io possa rompere con un taglio netto per non tornarvi mai più, come ho potuto fare con l’amore fisico . Alla gola bisogna dunque tenere le briglie sotto controllo, allentandole o stringendole con Moderazione. Ma chi, Signore, non si lascia trascinare un po’oltre i confini del bisogno? Chiunque ci riesca, è grande, e deve magnificare il tuo nome. Io non sono tale, perché sono un uomo peccatore. Ma anch’io magnifico il tuo nome, e intercede presso di te per i miei peccati colui che vinse il mondo e mi annoverò fra le membra più deboli del suo corpo: perché i tuoi occhi videro in esso quello che эра ancora in embrione, e nel tuo libro ognuno sarà scritto. [32.48] Le seduzioni dell’olfatto non mi preoccupano troppo: assenti, non le cerco, presenti, non le respingo, pronto come sono a farne a meno anche per sempre. Così almeno mi pare, ma può darsi che mi inganni. Perché ci sono Queste tristi tenebre che mi nascondono ciò che vi è in me di potenziale, così da indurre la mia mente a non fidarsi troppo facilmente di se stessa in questa indagine sulle proprie forze. Perché il più delle volte ciò che ha dentro resta segreto, se non lo manifesta l’esperienza, e nessuno deve credersi sicuro in questa vita, che è come sta scritto tutta una prova: chissà se chi ha potuto dienire da peggiore migliore, non possa anche seguire il percorso inverso.

Sola speranza, sola fiducia, sola ferma promessa la tua misericordia [33.49] I piaceri dell’udito mi hanno coinvolto e soggiogato più tenacemente, ma tu me ne hai sciolto e liberato. Ora nella musica che anima le tue parole, quando le canta una bella voce d’artista, loисповедо, trovo un certo appagamento, ma non al punto da lasciarmene incatenare: mi riscuoto quando voglio. Tuttavia per accedere a me con i pensieri di cui la musica vive, esige che io le trovi nel mio cuore un luogo non privo di decoro: e faccio fatica a offfrirgliene uno adeguato. A volte mi sembra di concederle dignità maggiore di quanta non le convenga, pur rendendomi conto che più intensa è la fiamma di devozione accesa nelle nostre menti dalle stesse parole Divine quando sono cantate a quel modo, che quando non lo sono, e che tutta la гамма деи ностри сентименти trova, nella sua varietà, una corrispondenza ди ritmi nella voce e nel canto, ritmi che con la loro segreta affinità evocano i diversi sensei. Ma questo piacere carnale, cui non è opportuno la mente si conceda se diventa snervante, spesso mi seduce: quando la sensazione non si limita ad accompagnare pazientemente il pensiero cedendogli il passo, ma per il solo fatto di esser stata ammessa per grazia sua, tenta addirittura di prerlo e guidarlo. Qui pecco senza accorgermene, e me ne accorgo in seguito. [33.50] A volte invece in uno sforzo esagerato di evitare questa seduzione erro per troppa severità: ma molto raramente; allora vorrei bandire dalle mie orecchie e da quelle di tutta la Chiesa tutte le danno fascino al canto con cui accompagnano i salmi davidici: e mi sembra più sicuro il sistema che ricordo di aver spesso sentito attribuire al vescovo Atanasio di Alessandria, il quale faceva modulee così poco la voce al lettore dei salmi, da far parere il suo canto più simile un recitativo.

Quando però mi ricordo le lacrime che mi fece versare il canto dei fedeli ai primordi della mia fede ritrovata, eripenso all’emozione che non il canto, ma le cose cantate mi danno se è una voce limpida a cantarle in un registro appropriato, riconosco ди Nuovo ла Grande utilità ди квеста pratica. Oscillo così fra il rischio del piacere e l’esperienza del bene che fa, e propendo maggiormente anche se non безотзывный verso l’opinione che approva la consuetudine del canto fra i fedeli, perché anche un cuore un po’ incerto trovi in questa carezza per l’udito un incentivo a sollevarsi più in alto nella devozione. Se tuttavia mi accade ди sentirmi colpito più dal canto che da ciò che si canta, ioисповедо иль mio peccato е ла пена да pagare, е allora Preferirei не udire иль cantore. Ecco dove mi trovo! Piangete кон меня е за меня voi tutti Che nel Cuore dibattete ип poco ди Quel Бене да Cui nascono ле azioni. Voi che не авете ди че agitarvi не ви farete certo commuovere да tutto questo. Ma tu, mio Dio e Signore, ascolta, guarda e vedi e abbi pietà e guariscimi. Vedi che sono diventato un Problema per me stesso, ed è questa la mia malattia. [34.51] C’è ancora la voluttà di occhi della mia carne: e ne farò una исповедь che vorrei giungesse alle orecchie del tuo tempio, orecchie fraterne e Dev, per chiudere con le tenazioni della concupiscenza della carne, che ancora mi battono nonostante я miei sospiri е иль mio desiderio ди rivestirmi делла mia abitazione celeste. Amano ле форма красавица е ла Лоро varietà, гли окки, е я блестящие цвета е иелети. Non debbono esser loro ad avvincermi l’anima: deve esser Dio, che ha fatto queste cose molto buone, ma è lui solo il mio bene, non loro.

Durante ла veglia, за все время colpiscono я miei occhi, е не ми данно tregua, приходят фа ла voce ди чи canta, е ди танто в tanto ogni voce, ла tregua дель silenzio. La stessa regina dei colori, la luce, che avvolge tutte le cose che vediamo, dovunque io mi trovi durante il giorno trova mille modi di insinuarsi con le sue carezze mentre sono troppo occupato per badarle. Eppure è tanto avvolgente е tenace che, se viene a mancare all’improvviso, la si ricerca con nostalgia, e la sua prolungata assenza fa triste la mente. [34.52] O luce che vedeva Tobia, quando con gli occhi chiusi insegnava al figlio la via della vita e lo Prioreva col piede dell’amore senza mai smarrirsi. Luce che vedeva Isacco con i lumi del corpo già gravati e velati dalla vecchiaia, quando gli fu dato di benedire i figli senza riconoscerli, e in quella benedizione tuttavia di riconoscerli; luce che vedeva Giacobbe, quando la gran vecchiaia lo colpì negli occhi e diresse il raggio del suo cuore illuminato sulle generazioni del futuro popolo, prefigurate nei figli: e sui nipoti, figli di Giuseppe, наложить le mani misteriosamente incrociate, non come ill loro padre далльэстерно тентава ди гуидарло, ма кон иль суо различить интимно; semper la stessa luce: è una soltanto, come una cosa sola sono tutti quelli che la vedono e l’amano; ма ла rischiosa dolcezza ди questa luce materiale di cui stavo parlando copy di un velo di lusinghe la vita ai ciechi amanti del secolo. Quando avranno imparato рендер lode те anche ди questa luce, Dio Creatore дель tutto, l’accoglieranno nel tuo inno invece ди фарси cogliere да lei nel loro sonno: e così voglio fare anch’io. Resisto alle seduzioni degli occhi, per non restare impigliato coi piedi, con cui procedo lungo la tua via: e levo a te occhi invisibili, perché tu sciolga dal laccio i miei piedi.

Tu li sciogli continuamente, perché se ne fanno semper prendere. Tu non cessi ди scioglierli, ma io a ogni passo mi lascio irretire nei tranelli sparsi dappertutto. Perché tu non ti addormenterai e non sonnecchierai, custode di Israele. [34.53] Che innumerevoli allettamenti hanno saputo aggiungere gli uomini a ciò che già seduce i loro occhi! Con le разнообразный arti, con i vari mestieri, per vestirsi e calzarsi, per vasellame e manufatti di ogni genere, perfino nei dipinti e in ogni specie di simulacri sono andati ben oltre i limiti del bisogno, della misura e dell’espressione simbolica del sacro ; ван Dietro a ciò che fanno esteriormente, abbandonando intimamente chi li ha fatti, e sterminando quello che erano, l’opera del Creatore. Ma io, Signore mio e mia gloria, anche di qui traggo un inno per te, e offro un sacrificio di lode a chi si sacrifica per me. Perché ogni cosa bella che attraversa l’anima per uscire dalla mano dell’artista viene da quella bellezza che sta sopra le anime, cui notte e giorno sospira la mia; ма гли artefici е я культори ди bellezze visibili пе traggono уна норма ди valutazione, не уна уна норма ди comportamento. Eppure è lì e non la vedono: eviterebbero di andar lontano e accanto a te custodirebbero la loro forza, senza dissiparla in faticosi piaceri. Io stesso che così parlo e distinguo mi lascio prendere al laccio da questi oggetti belli, ma tu scioglimi Signore, scioglimi tu, perché la tua indulgenza m’è davanti agli occhi. Io, infelice, me ne faccio prendere, e tu me ne liberi pietosamente: a volte senza che io me ne accorga, se avevo barcollato senza cadere, a volte con dolore, perché già me ne ero fatto avvincere. La Passione degli occhi [35.54] C’è poi un’altra specie di tenazione, per molti aspetti pericolosa.

Oltre la concupiscenza della carne, который состоит из piacere di tutti i sensi e nella loro massima soddisfazione – una servitù in cui si consumano quelli che si allontanano da te – c’è nell’anima, indotta da questi stessi sensi, una curiosità avida e vana, che si ammanta del nome di conoscenza e di scienza. Non cerca la soddisfazione della carne, ma l’esperienza per suo mezzo. Siccome fa parte dell’impulso alla conoscenza, e gli occhi sono fra i sensi lo strumento principe della conoscenza, la parola divina la definisce passione degli occhi. Agli occhi in senso proprio pertiene il vedere. Ma questo verbo lo usiamo anche anche per gli altri sensi, quando sono impiegati a scopo di conoscenza. Così ad esempio non diciamo: «ascolta com’è scintillante», или «annusa come è lucido», или «assaggia Quanto brilla», или «tocca che splendore»: son tutte cose che — noi diciamo — si vedono. D’altra parte non diciamo soltanto “vedi com’è luminoso”, percezione questa che pertiene solo agli occhi, ma anche: “vedi che suono”, “vedi che odore”, “vedi che sapore”, “vedi com’è duro” “. Per questo l’esperienzasensiale in generale si chiama, come si è detto, concupiscenza degli occhi; tutti gli altri sensi si attribuiscono per Analogia la Funzione visiva (della quale però gli occhi detengono il primato) quando la loro esplorazione ha scopo di conoscenza [35. 55] Dal che si può distinguere con maggiore evidenza quale sia la parte del piacere e quale quella della curiosità nell’esperienza sensoriale; il piacere insegue la bellezza, l’armonia, la fragranza, il sapore, la morbidezza: la curiosità anche i loro contrari, e non per procurarsi la тошнота ма per il capriccio di fare esperienza e conoscenza. Che piacere può esserci nella vista di qualche particolare agghiacciante, in un cadavere straziato? Eppure appena ce n’è uno la gente accorre per provare sgomento e impallidire a suo agio.

Hanno perfino paura di vederlo in sogno, come se qualcuno li obbligasse a vederlo da svegli, o ne avessero sentito parlare come di un bello spettacolo. E così è per tutti gli altri sensi: ma sarebbe una lunga rassegna. È через via di questo morboso desiderio che negli spettacoli vengono esibiti ogni sorta di mostri. Di qui viene anche che si proceda a esplorare i fenomeni della natura fuori di noi, che a nulla giova conoscere, e dove gli uomini altro non cercano che la conoscenza per se stessa. Di Qui anche ле arti magicche cui си фа appello, SEMPER алло stesso scopo ди ип sapere perverso. Di qui infine ле tentazioni че perfino ла Religione пропонировать Dio, quando си chiedono segni e miracoli: не за qualche motivo ди salvezza, ма соло за il gusto ди ип esperimento. [35.56] In questa immensa foresta folta di insidie e rischi, vedi quanti rami ho tagliato ed espulso dal mio cuore, come tu m’hai concesso di fare, Dio della mia salvezza. Eppure chi si azzarderebbe, avvolti come siamo da ogni parte di tenazioni di questo genere, frastornati come ne siamo ogni giorno, chi mai si azzarderebbe ad asserire che nessuna di loro sia mai riuscita a catturare la mia attenzione e ad assorbirla in vane osservazioni e occupazioni ? Certo il teatro non m’affascina più, non mi interessa studiare le congiunzioni degli astri, e quanto ai responsi delle ombre, mai ne ha cercati quest’anima: detesto tutti i masteri sacrileghi; ma, mio Signore e Dio, io che ti devo solo essere servo umile e semplice, a che macchinazioni e promptioni architettate dall’avversario debbo sottrarmi per non chiederti un segno! Ma ti supplico per il nostro re e per il nostro paese искренне, per la purezza di Gerusalemme: da questa tenzione tieni lontano e semper più lontano, com’è lontano oggi, il mio consenso.

Quando invece ti prego per la salute di qualcuno, la mia intenzione è ben diversa: continua a fare secondo il tuo volere, e a concedermi, come mi concedi, di accettarlo volentieri. [35,57] . Eppure sono innumervoli le minuzie irrilevanti che solleticano la nostra curiosità ogni giorno: e quante volte non si cade in tenazione? Quante volte cominciamo col tollerare gente che ci racconta delle futilità, e lo facciamo per non offendere la loro inconsistenza, poi a poco a poco finiamo per ascoltare con piacere. Non vado più al circo apposta per vedere un cane all’inseguimento di una lepre; ma se mi trovo a passare per un campo dove è in corso quel tipo di caccia, può darsi che distragga la mia attenzione da qualche grande pensiero e la attragga a sé: non mi costringe a far deviare materialmente la mia cavalcatura, ma l’inclinazione del mio cuore sì, e se tu facendomi toccare ancora una volta con mano la mia inconsistenza non mi invitassi subito ariflettere su quella stessa scena per sollevarmi a te, o almeno a non curarmene e a passare oltre, resterei lì come un идиота. Addirittura spesso, casa, mi incanto a guardare una lucertola minda a catturare mosche, o un ragno che avvolge nelle sue reti quelle che vi sono incappate. L’azione non è diversa, за иль fatto che qui си tratta ди piccoli animali. Di qui passo a render lode a te, meraviglioso Creatore e ordinatore di ogni cosa: ma non era questa l’intenzione iniziale. Altro è rialzarsi subito, altro è non cadere. E di cose del genere è piena la mia vita, e la mia sola, profonda speranza è la tua misericordia. Si fa ricettacolo a questa folla di minuzie il cuore, e le caterve di dettagli vacui che si porta dietro spesso interrompono e беспокойство le nostre preghiere: e mentre sotto il tuo sguardo noi teniamo di levare alle tue orecchie la voce del cuore, a distoglierci da un’attività così Importante irrompono, da non so dove, pensieri futilissimi.

[36. 58] Anche questa dovremo reputarla un’inezia? O c’è altro in cui sperare se non la tua misericordia a noi ben nota, da quando hai cominciato a rinnovarci? E tu lo sai Quanto profondamente mi abbia trasformato, tu che in primo luogo mi guarisci dalla smania di giustificarmi, per poi farti indulgente anche verso tutte le altre mie colpe e guarirmi da tutte le mie nausee e riscattare la mia vita dalla dissoluzione di incoronarmidione pietà e tenerezza e saziare di bene la mia nostalgia: tu che dall’alto del mio timore di te hai abbattuto la mia superbia e m’hai reso le spalle docili al tuo giogo; ora lo porto, e mi è lieve, secondo la tua promessa e la tua opera; е давверо ло эра, лив, е нон ло сапево, quando avevo paura di addossarmelo. La superbia e i suoi travestimenti [36.59] Ma davvero, Signore, tu che solo domini senza vanagloria, perché tu solo sei veramente Signore, tu che non hai signore sopra te, davvero sono libero anche dal terzo genere di tenazioni? Può cessarne il dominio, in questa vita? Parlo del desiderio d’esser temuto e amato dagli uomini senz’altro scopo che la gioia che se ne trae, e che non è una gioia. Vita infelice, misera iattanza. Viene da questa soprattutto, la mancanza d’amore per te e di timore puro, e perciò tu Resistance ai superbi, e agli umili invece doni il tuo favoure: tuoni sull’ambizione umana e fai tremare i monti dalle Fondamenta; determinati ruoli nella società umana esigono che chi li riveste sia amato e temuto: e così noi siamo incalzati dall’Avversario della nostra vera felicità, che sparge dappertutto lacci di аплодисменты: “Браво! Браво!” E mentre ci affanniamo a raccoglierli, senza accorgercene ne restiamo presi e ritiriamo la nostra gioia dalla tua verità per investirla negli imbrogli degli uomini, per il gusto di essere amati e temuti non in tuo nome, ma in tua vece.

E in questo modo ci rendiamo simili a lui, che ci prende con sé, non compagni per amore ma consortinella dannazione; Lui che volle porre il suo seggio negli antri dell’aquila, perché lo servissimo nell’oscurità e nel gelo, lungo la via torta e perversa dell’imitazione che tenta di te; ma noi, signore, vedi, siamo il tuo piccolo gregge, conservaci tu in tuo owno. Dispiega ле TUE али, е Noi Sotto ди Esse ci rifugeremo; sii tu la nostra gloria: per te vogliamo essere amati, esia la tua parola a esser temuta in noi. Chi vuol esser lodato dagli uomini con il tuobiasimo non sarà difeso dagli uomini davanti al tuo giudizio, né da loro strappato alla tua condanna; e perfino quando non è un peccatore che si loda per i suoi desideri profondi e neppure si benedice un ingiusto per quello che fa, ma si loda qualcuno per un dono che tu gli hai fatto: bene, se l’uomo si rallegra più per le lodi che per il dono stesso che gliele Merita, allora anche questo si fa lodare con tuobiasimo, ed è migliore chi loda che la persona lodata. Perché al primo è piaciuto nell’uomo il dono di Dio, il secondo al dono di Dio ha Prereito quello dell’uomo [37. 60] Ogni giorno ci assaltano queste tenazioni, Signore, non ci lasciano tregua; Ogni giorno passiamo per quel crogiuolo che è la lingua degli uomini. Anche in questo caso ci ordini la continenza: dà ciò che commandi e comanda ciò che vuoi. Tu lo conosci il pianto del mio cuore e le fiumane scorse dai miei occhi. Non mi è facile capire Quanto io mi sia davvero liberato di questa peste, e molto mi fanno paura le mie tendenze latenti, che i tuoi occhi vedono, ma non i miei.

Per Quanto riguarda altri generi di tenazioni ho una certa capacità di esplorare me stesso: ma in questo, quasi nessuna. Io vedo in che misura sono riuscito a trattenere la mente dai piaceri della carne e dall’avidità di conoscenze superflue, quando me ne privo volontariamente, o mi mancano. Allora mi chiedo che cosa mi metta più или meno disagio con la sua mancanza. Quanto al denaro, che ridercavo in funzione dell’uno o dell’altro di questi generi di concupiscenze, o di tutt’e tre: può darsi che la mente non sia in grado di avvertire se lo disprezza o no, finché lo si possiede: е allora за mettersi алла prova ви си può rinunciare. Ma per privarsi della lode altrui e mettersi alla prova anche in questo caso, che cosa si può fare? Forse vivere così male, in modo così rovinoso e inumano, che chi ci conosce non possa che odiarci? Che cosa si può pensare o dire di più insensato? Ma se compagna della vita buona e delle buone opere è semper stata e dev’essere la lode, non bisogna abbandonare la sua compagnia: non più della stessa vita buona. Comunque per sapere se la mancanza di una cosa mi riesce tollerabile o no, bisogna appunto che venga a mancarmi. [37.61] CosaConfarti allora, Signore, riguardo a questo genere di tenazioni? Cosa, se non che le lodi mi fanno piacere? Ma più delle lodi me ne fa la verità. Se mi chiedessero che cosa Preferrisco: essere pazzo furioso e in errore su ogni punto, ma essere lodato da tutti gli uomini, ed essere Equilibrato e nel fermissimo Owno della verità mabiato da tutti, vedo bene che alternativa sceglierei; d’altra parte, preferenceei che l’approvazione di labbra estranee non accrescesse neppure di poco la gioia di possedere un bene, qualunque esso sia; e invece l’accresce, lo ammetto, не соло: ma la disapprovazione la diminuisce.

E siccome questa mia miseria mi confonde, trovo subito una scusa, che tu sai, Dio mio, quanto vale, perché mi lascia nell’incertezza. Tu ci hai ordinato non solo la continenza, che ci dice quali sono le cose da cui dobbiamo ritirare il nostro amore; ma anche la giustizia, che ci prescrive quelle a cui rivolgerlo. E hai voluto che amassimo non solo te, ma anche il prossimo. Spesso, nel piacere che mi fa la lode di uno che se ne intinde, mi pare sia del progresso o delle speranze del mio prossimo che mi allegro, come mi pare di rattristarmi per il suo male, quando lo sentobiaimare una cosa che ignora o che è buona. In effetti a volte anche una lode rivolta a me mi rattrista, o perché mi lodano per cose che a me invece dispiacciono, oppure perché hanno di beni minori e superficiali più рассмотрите ди quella che meritano. Ma anche qui: come faccio a sapere se questa mia reazione non si debba al fatto che sono contrariato per l’opinione diversa dalla mia che il mio apprezzatore ha sul mio conto, piuttosto che alla sollecitudine per il suo vantaggio: e quindi proprio al fatto che le stesse qualità che io approvo in me stesso mi sono anche più grate se piacciono anche agli altri? Altrimenti in un certo senso non sono io a essere lodato, dal momento che si lodano proprio quelle azioni che io non approvo, o che si lodano di più quelle che a me piacciono di meno. Io stesso sono incerto sul mio conto, a questo riguardo. [37.62] Ora lo vedo in te, verità: non per me stesso, ma per il vantaggio del prossimo dovrei essere sensibile alle lodi che mi vengono rivolte. E se sono così, io non lo so; in questo aspetto mi conosco ancor meno di Quanto conoscate; ti supplico, mio Dio, rivelami anche me stesso, perché ioисповеди ai miei fratelli ogni ferita che mi scoprirò, che preghino per me.

Riprenderò indagarmi, andrò più fundo. Se sono sensibile alle lodi per il vantaggio del prossimo, perché lo sono di meno quando un’altra persona viene ingiustamentebiaimata, che quando capita a me? Perché mi riesce più pungente l’ingiuria che scagliano contro di me di quella che, alla mia presenza e con la stessa cattiveria, investe un altro? Неппуре квесто так? Non resta che ammettere, forse, che sia io il seduttore di me stesso, e non pratichi affatto la verità davanti a te, nel cuore e sulla lingua. . . Нет, questa è la pazzia: via, cacciala da me, Signore: che il profumo del male non mi prenda alla testa, e mi condanni la mia stessa bocca. [38.63] Io sono un povero e manco di tutto: e sono un po’ migliore soltanto quando piango in segreto nelотвратительно ди меня stesso, e cerco la tua misericordia, sola capace di riempire il vuoto che mi divora, fino alla pienezza делла темп – quella che l’occhio dell’arrogante non conosce. Ma le parole che escono dalla nostra bocca e le azioni che gli uomini vedono portano in sé una tenzione pericolosissima, radicata nell’amore per la lode: che per un po’ di gloria personale va mendicando consensi; c’è, questa tenazione, anche quando sono io stesso a rimproverarmela, anzi nell’atto stesso di rimproverarmela. Spesso il disprezzo della vanagloria è motivo di gloria anche più vana: e allora non c’è gloria nel disprezzo della gloria, perché non la disprezza veramente chi di quello si gloria. [39.64] Anche dentro, sì, dentro c’è un’altra tenzione maligna di questo stesso genere, che fa vaneggiare dietro a se stessi quelli che di sé si compiacciono, anche se non sono apprezzati o sono addirittura disprezzati dagli altri, e loro non si curano di piacere.

Ma pur piacendo a se stessi molto dispiacciono a te: in quanto si compiacciono, non soltanto di ciò che non è bene come se lo fosse, ma anche di beni tuoi come fossero loro; о anche come li avessero da te, sì, ma per i loro Meriti; о бесконечный приходят grazia tua, sì, ma da non condividere con gli altri, da tenersi gelosamente per se soli. In mezzo a tutti questi rischi e questi tormenti, lo vedi come trema questo cuore. È più facile per te guarire anche subito le mie ferite, che per me evitare di procurarmele: lo sento. Заключениеi [40.65] Dove non sei venuta con me, verità? Camminando аль mio fianco, insegnandomi ле cose да evitare е quelle да cercare, mentre ти raccontavo quelle че potevo intravedere io, nei bassifondi ди меня stesso, е ти chiedevo consiglio; a volo ho attraversato tutto il mondo esterno, fin dove giungono i sensi ad accenderlo, ho studiato la vita e la sensibilità stessa che il mio corpo ha da me. Di lì sono entrato nei recessi della mia memoria, nei suoi saloni e corridoi meravigliosamente stipati di tesori, senza numero, e la loro рассмотри ми ха lasciato sgomento, e nessuno di essi avrei potuto distinguere senza di te, ma nessuno era te; e neppure ero io che li evocavo, anche se tutti li esploravo e mi sforzavo di distinguerli e valutarli secondo il loro rango: interrogando qui le informazioni Ricevute da parte dei sensi, là accogliendo percezioni fuse a quelle del mio stesso essere; ho esaminato uno per uno i variricttori, per poi soffermarmi neivasti magazzini della memoria su alcuni suoi oggetti, altri lasciarne sepolti e altri ancora scavare alla luce; e neppure quell’io che faceva tutto questo, vale a dire la potenza che me ne rendeva capace, eri tu.

Perché sei la luce ferma, tu, che io consultavo riguardo all’esistenza, alla natura e al valore di ciascuna cosa. E così faccio spesso, e mi piace farlo, e appena mi è possibile distogliermi un poco dai miei obblighi mi rifugio in questo piacere. Ma in tutto questo percorso che rifaccio consultando te non trovo un luogo sicuro per l’anima – se non in te. Un luogo dove си raccolga ogni cosa perduta, dove nessuna parte di me possa sottrarsi a te. Talvolta accade che tu mi immerga in uno stato d’animo del tutto insolito, in cui affondo fino a un’indefinibile dolcezza, che se mai fosse piena io non so che sarebbe: ma non più questa vita. E in questa io ricado sotto il peso delle angosce, e le solite cose mi riassorbono e mi tengono stretto e piango molto; ma molto stretto mi tengono. Tanto può il piombo dell’abitudine! Star qui, posso e non voglio, e là, voglio e non posso: qui come là infelice. [41.66] Per questo ho esaminato le malattie dei miei peccati, riconducendole a quella triplice forma dell’avidità, e ho invocato per la mia salvezza il soccorso della tua destra. Dalla fessura del mio cuore ho visto la tua luce e ho detto, folgorato: chi può arrivarci? Cacciato via dal lume dei tuoi occhi. Tu sei la verità che presiede all’universo. Ma io nella mia voglia avara non ti volevo perdere, нет, ma senza rinunciare alla menzogna. Così nessuno vuol mentire fino al punto di non sapere più egli stesso che cosa sia vero. E così ти хо perduto, perché ту не ти lasci possedere insieme алла menzogna. [42. 67] Chi potevo trovare, che mi riconciliasse con te? Dovevo far la corte agli angeli? E con che preghiere, con che cerimonie? Molti нель tentativo ди tornare а те, е не riuscendoci да соли, ми си кости, хан voluto saggiare квеста через е си соно lasciati prendere dalla мания делле visioni е sono diventati visionari: се ло за заслуги.

Nella loro esaltazione ti cercavano tutti impaludati Nella loro dottrina, gonfiando il petto invece di batterselo. E per intima affinità hanno attirato a se le potenze dell’aria, isspirate dal loro stesso orgoglio, per lasciarsi ingannare dai loro poteri magici. Cercavano un mediatore che li Purificasse: ma non lo trovarono. Il diavolo, trovarono, trasfigurato in angelo di luce. Molto seduceva la superbia della loro carne, che lui non possedesse un corpo di carne. Ma erano deathal e peccatori, e tu, Signore, con cui cercavano di riconciliarsi, eri бессмертный invece e senza colpa. Il mediatore fra gli uomini e Dio bisognava che fosse per un aspetto simile a Dio e per l’altro agli uomini: simile in tutto all’uomo, sarebbe stato troppo Distanced da Dio, ma in tutto a Dio, troppo lo sarebbe stato dagli uomini , e così non sarebbe stato il mediatore. E così quel falso mediatore, da cui nella tua misteriosa giustizia l’orgoglio Merita di Farsi illudere, ha una cosa in comune con gli uomini, cioè il peccato: e un’altra vuol far credere di avere in comune con Dio, atteggiandosi a бессмертный , perché non è ricoperto di carne death. Ma siccome la morte è il compenso del peccato, ciò che ha in comune con gli uomini è достаточный condannarlo a morte. [43.68] Мать истинный посредник, che nella tua misteriosa bontà hai rivelato e inviato agli uomini, perché dal suo esempio apprendessero anche la stessa umiltà, quel mediatore fra Dio e gli uomini che è l’uomo Cristo fra i, apparve fra i смертный peccatori e la giustizia бессмертный, смертный как gli uomini, джусто как Дион. E questo perché, essendo vita e stage il compenso della giustizia, per la giustizia che aveva in comune con Dio annientasse la morte di quelli che pur nella loro colpevolezza furono giustificati, morte che con loro volle condividere.

È lui che fu rivelato ai giusti del tempo antico, perché fossero salvati dalla fede nella sua passione a venire, come noi lo siamo dalla fede nella sua passione avvenuta; perché in Quanto è uomo è mediatore, ma in quanto è Parola non sta in mezzo, ma è uguale a Dio e Dio presso Dio e insieme unico Dio. [43.69] Come ci hai amati Padre buono, tu che non hai risparmiato il tuo unico figlio, ma per noi l’hai consegnato agli empi. Come ci hai amati: perché lui non credendo usurpata / la parità con te / pure si sottomise / fino a morire in croce, lui, il solo libero fra i morti, lui che aveva il potere di lasciar l’anima e poi di riprenderla. Per noi al tuo cospetto vincitore e vittima, e vincitore proprio perché vittima; per noi al tuo cospetto sacerdote e sacrificio, е sacerdote perché sacrificio. Lui che nato да те s’è fatto nostro servo per farci figli tuoi da servi che eravamo. A ragione è ben salda in lui la mia speranza: mi guarirai da ogni malinconia attraverso di lui che siede alla tua destra e intercede per noi. Perché altrimenti sarei disperato; сын molte e grandi infatti le mie malinconie, сын molte e grandi; ma più abbondante è la tua medicina; potevamo pensare che la tua Parola fosse lontana dall’unirsi all’uomo, e disperare di noi stessi – se non si fosse fatta carne e non avesse abitato fra noi [43.70] Atterrito dai miei peccati e dalla mole della mia miseria avevo rimuginato in cuore un’ idea di fuga nella solitudine: ma tu me la vietasti, facendomi coraggio con queste parole: Cristo è morto per tutti proprio perché perché chi vive non viva più per se, ma per chi morì per lui; vedi Signore, la mia angoscia la getto su di te per poter vivere! E mi darò alla meditazione della tua legge, alle sue meraviglie.

Tu sai la mia ignoranza e l’incertezza: tu insegnami, guariscimi. Il tuo unigenito, in cui sono nascosti tutti i tesori della sapienza e della scienza mi riscattò col suo sangue. Via da me le calunnie dei superbi: questo fu il prezzo del mio riscatto, e a questo io penso e me ne faccio cibo e bevanda e lo dispenso, e da quel povero che sono mi struggo di saziarmi anch’io di lui in mezzo a quelli che lo sanno, che cosa sia mangiare a sazietà. Лодера Дио чи не сенте ла манканса.

Vai alla traduzione del Libro 10; 01-19 Делле Исповедей Сант-Агостино
Vai alla traduzione del Libro 11; 01-15 Делле Исповедей Сант-Агостино

смертельная рана – Traduzione in italiano – Dizionario Linguee

И он проявляет всю силу первого зверя

[. ..]

перед ним, и заставляет землю и живущих на ней поклоняться

[…] первый зверь, ж ho s e смертельная рана w a s зажила.

earthsfinalwarning.org

Essa esercitava tutto il potere della prima bestia in sua

[…]

presenza, e faceva sì che tutti gli abitanti della terra adorassero la

[…] первый ti а-ля cui piag amorale e ra sta ta gu ar ita.

earthsfinalwarning.org

Как wi th a смертельная рана i n m y тело, мои враги постоянно говорят:

ifc-tor. org

ifc-tor.org

Per l ’ оскорбление de i miei avversari son o infrante l e mie ossa; essi dicono a me tutto il giorno: «Dov’è il tuo Dio?

ifc-tor.org

Царю и его сыну удалось бежать

[…] спрятавшись среди t h e dead b o di es but according to the legend h i s wounded a r m выздоровел во время […]

долгий путь домой под углом 140o.

greekhotels.gr

Lo Zar e suo figlio decisero di scappare,

[…] nascosti tr a i c orp i morti m a, secon do la leggenda, il suo bra cc io ferito gu ar ì d uran te il viaggio [. ..]

verso casa con un angolo di 140 град.

greekhotels.gr

В качестве гостя в гостеприимном замке Маниаче я трижды посещал это сицилийское нагорье, и в двух из этих визитов мое пребывание длилось несколько недель; и, опять же, так как эти визиты были осенью, зимой и весной, я могу утверждать, что знаю некоторые аспекты этого чудесного края во всех его аспектах, кроме тех, что касаются палящего лета, когда окружающие горы подобны склонам медной печи. , и по всей обширной змеевидной полосе, от площади

[…]

Малетто к воротам Симето, выводки малярии или

[…] скрытно лезет, мо р е смертоносно т ч дракон древний […]

мифология.

premiowilliamsharp.it

In Quanto ospite del confortevole castello di Maniace, ho visitato tre volte questi altopiani siciliani, e in due di queste mie visite la mia permanenza è stata di разнообразный settimane; ancor di più, poiché queste visite hanno avuto luogo in autunno, in inverno e in primavera, posso affermare di avere una certa conoscenza di questa meravigliosa regione durante i diversi Periodi dell’anno con l’eccezione della rovente Estate, quando le montagne circostanti diventano приходят я fianchi ди уна ardente fornace ди бронзы и lungo l’intera valle a serpentina, che va dalla piana di

[. ..]

Малетто-алле-Голе-дель-Симето, инфекционная малярия и

[…] furtivament e risa le p iù смертный d i qual sias […]

dell’antica mitologia.

premiowilliamsharp.it

Соответственно, когда архетип матери берет под контроль психику, это

[…]

раскрывается, когда содержащий элемент становится

[…] пожирающие, удушающие a n d смертельные , a 2 а также препятствующие […]

дифференциация эго.

funzionegamma.it

Quando la madre archetipo prende il controllo

[…]

della psiche, l’elemento contenitore diventa

[. ..] divorante, s offo cant e e death, e la d iffe re 90zione […]

dell’Io viene impedita.

funzionegamma.it

Дания, которая не связана Регламентом, сообщила Комиссии, что следующие ситуации покрываются национальным гарантийным фондом: а) банкротство; б) в случае прекращения предпринимательской деятельности при установлении его неплатежеспособности; в)

[…]

в случае смерти работодателя, если его имущество управляется как

[…] несостоятельный o r i s рана u p w без введения

eur-lex.europa.eu

Даниямарка, не подлежащая регистрации в соответствии с нормативными актами, имеющая информацию о Комиссии по следующим ситуациям, связанным с национальным фондом: а) ложная ответственность; b) il caso in cui il datore di lavoro cessi l’attività una volta stabilito che è неплатежеспособный; в) в доме

[. ..]

decesso del datore di lavoro, se la sua proprietà è amministrata как

[…] insolvente o se и ликвидата с en za amministrazione.

eur-lex.europa.eu

В частности, инструменты разрешения должны применяться там, где

[…] учреждение canno t b e рана u p u при нормальных […]

производство по делу о неплатежеспособности без дестабилизации положения

[…]

финансовая система и меры необходимы для обеспечения быстрой передачи и продолжения системно важных функций и при отсутствии разумной перспективы любого альтернативного частного решения, включая любое увеличение капитала существующими акционерами или какой-либо третьей стороной достаточно, чтобы восстановить полную жизнеспособность учреждения.

eur-lex.europa.eu

In particolare, dovrebbero essere applicati laddove l’ente non

[…] possa e ssere ликвидато con p ro cedura […]

ordinaria di insolvenza senza deстабилизация

[…]

il sistema finanziario e siano necessarie misure intese a garantire il Rapido trasferimento e la prosecuzione di funzioni важные a livello sistemico, e laddove non si possa ragionevolmente prospettare una решение альтернативного решения, которое имеет капитал, unaument diche privato, unean diche settore privato da parte degli azionisti o di terzi, достаточно рипристинаре ла sostenibilità economica piena dell’ente.

eur-lex.europa.eu

Из этого следует, что именно по этой причине нам нужны руководящие принципы и структуры, с помощью которых мы можем обратить вспять тенденцию сохранения основных центров принятия решений на расстоянии от народа и с помощью которых мы сможем вернуть народный суверенитет и власть сделать политический выбор,

[. ..]

вместо того, чтобы подчиняться законам рынка, даже если это означает

[…] поощрение фатализма, й а й смертоносный е н ем й демократии.

europarl.europa.eu

Ne consegue, per questo stesso motivo, che abbiamo bisogno di orientamenti che abbiamo bisogno di orientamenti che abbiamo bisogno di orientamenti e strutture che Согласие на изменение тенденций и управление главными центрами решений lontani dai cittadini, che ci Согласие на риконкистаре народного единства и польза от операций в нескольких политических учреждениях

[…]

sottometterci alle leggi del mercato, anche se questo significa incoraggiare

[…] ilfata li smo, nem ic omortale d el la democ 9031. 1

europarl.europa.eu

(2) Если

[…] Компания шал л б е рана у р ( […]

ликвидация добровольная или по решению суда) Ликвидатор может, с

[…]

полномочия специального решения, разделить между Акционерами в натуральной форме все или любую часть активов Компании, и независимо от того, должны ли активы состоять из имущества одного вида, и могут для таких целей устанавливать такую стоимость, как он считает справедливым в отношении одного или нескольких классов собственности и может определять, как будет осуществляться такое разделение между Акционерами или различными классами Акционеров, но всегда принимая во внимание их соответствующие интересы в соответствующих Фондах.

beta1.com

(2) См.

[…] Socie tà sar à ликвидаторы (s ia pe r […]

volontaria o giudiziale) il Liquidatore può, con l’autorità di una delibera

[…]

speciale, Divisionre tra gli Azionisti in specie gli Attivi della Società, in tutto o in parte, sia che gli Attivi consistano o meno in una proprietà di unico typeo, e a questo scopo sia possibile determinare un valore ritenuto equo riguardo a ciascuna o più classi ди proprietà, е си possa determinare приходят сказа Divisione си debba condurre тра gli aziionisti о различных classi ди aziionisti, ма кон riguardo Semper agli interessi dei singoli Comparti.

beta1.com

Рост 30-дневной заболеваемости из-за внутрибольничных инфекций на 40%,

[…] сепсис, пневмония ni a , рана i n фекалии [. ..]

сопутствующие травмы.

masimo.com

Fino al 40% di aumento della morbilità a

[…]

30 дней в связи с внутрибольничной инфекцией, сепсисом,

[…] полмонит, ин fe zioni di ferite e l esion i […]

для переливания крови.

masimo.it

Дом многих исторических зданий и церквей

[…]

ряд исключительных произведений искусства, включая собрание картин

[…] s ev e n смертельный s i ns от Taddeo […]

ди Бартоло.

vicarellodivolterra.com

Неисторические и исторические здания с большим количеством книг

[. ..]

ammirare alcune meravigliose opere d’arte, tra cui i capelli di Bartolo – raccolta di

[…] immagini d ei sette peccati c ap itali.

vicarellodivolterra.com

Желание приобретает большую ценность, чем субъект, когда недостающее удовлетворение этого желания воспринимается

[…] индивид как потенциал al l y смертельный .

dadrim.org

сайт www.dadrim.org

Un desiderio accept maggior valore

[…]

del soggetto quando la mancata soddisfazione di quel desiderio viene percepita

[…] dall’individuo come p oten zial me nte death .

dadrim.org

Мы также знаем, что единственный

[. ..] эффективный способ уменьшить т ч е смертельный ч а би т копчения […]

резко поднять цены на сигареты,

[…]

, чтобы полностью запретить рекламу сигарет и запретить нашим фермерам производить табак.

europarl.europa.eu

Sappiamo anche che l’unico modo efficace

[…] per rid ur re il vi zio Mortale del fu mo è a 9031 […]

Сигаретный билет,

[…]

introdurre un divieto totale di pubblicità delle sigarette e fermare la tabacchicoltura.

europarl.europa.eu

Все гуманитарные и правозащитные НПО, работающие на местах, сделали одни и те же наблюдения: заметное ухудшение положения гражданских лиц и увеличение числа исчезновений кл Освобождение деревень русскими войсками.

eur-lex.europa.eu

Tutte le ONG umanitarie e per la difesa dei diritti umani che operano in loco constatano la stessa situazione: un grand peggioramento della situazione dei civili, con un numero crescente di persone scomparse e di azioni omicide nei villaggi da parte delle forze russe.

eur-lex.europa.eu

Индуктивные компоненты (реле,

[…] контакторы, электромагнитный клапан ve s , рана c a бл е барабаны, электрические […]

двигателей) создают очень высокие напряжения, когда

[…]

коммутация (до 10-кратного номинального напряжения).

манометр.ч

Промышленные компоненты (отношения с проводником)

[. ..] terra , valvo le elettromagnetica , t ambur i per cavi, […]

электродвигатели) генераторы напряжения

[…]

altissime durante lo spegnimento (с номинальным напряжением 10 вольт).

манометр.ч

Если Компания shal l b e рана u p ( ) с полномочиями ликвидатора может, добровольно или под надзором суда, под надзором ликвидатора, особое решение соответствующих Держателей и любая другая санкция, требуемая Законами о компаниях, разделить между Держателями акций любого класса или классов в Фонде в натуральной форме все или любую часть Активов Компании, относящихся к этому Фонду, и должны ли Активы состоять из собственности одного вида, и может для этих целей устанавливать такую стоимость, которую он сочтет справедливой, для любого одного или нескольких классов или нескольких классов собственности, и может определять, как будет осуществляться такое разделение между Владельцы или Владельцы различных классов акций Фонда.

InsightInvestment.com

Se la Società viene ликвидата (che si tratti di liquidazione volontaria, volontaria sotto il controllo del giudice o giudiziale) il ликвидатор può, se così autorizzato una delibera speciale adottata dai Titolari interessati e da qualunque altro benestare previsto dai Companies Acts, sieddividere tra i Titolari di azioni di una qualsiasi classe o più classi all’interno del Comparto tutti o parte degli attivi della Società di pertinenza del suddetto Comparto, costituiti o meno da beni di un solo tipo e a tal Fine può attribuire a una o pù categorie di beni il valore che ritiene equo e può definire ле modalità ди distribuzione tra i Titolari o i Titolari ди classi разнообразный ди azioni ди partecipazione nel Comparto.

InsightInvestment.com

Эти регулируемые резисторы состоят из

[. ..]

стержни из стеатитовой керамики со сварными концами

[…] клеммы, a n d рана w i th лучшие […] Резистивные провода из сплава

приварены к клеммам.

digikey.com.mx

Вопросы сопротивления, регулируемые по стоимости с ядрами

[…]

из керамики и стеатита, ultimati con

[…] терминали салдат и и аввольти с на […]

Сопротивления della migliore lega saldati sui terminali.

digikey.ch

Whether it is a deadly o u tb reak of cholera or a political crisis that prevents children and families accessing critical health services, the global community must work in partnership для обеспечения поддержки наиболее уязвимых групп не только в острый начальный период чрезвычайной ситуации, но и для того, чтобы дети и семьи продолжали получать устойчивые услуги и поддержку после чрезвычайной ситуации.

спасти детей.в

Sia che la causa che impedisce ai bambini e alle loro famiglie di accedere ai servizi sanitari possa essere la диффузия смертных дел colera, piuttosto che una crisi politica, la comunità mondiale ha il dovere di lavorare per assicurare che i grouppiù vulnerabili siano supportati, non Solo durante la fase iniziale acuta dell’emergenza, ma che i bambini e le famiglie continuino a ridevere servizi sostenibili e supporto in quella post-emergenziale.

images.savethechildren.it

Многое еще предстоит сделать в изучении змеиных ядов, которые, как и многие другие яды, в надлежащих дозах или при выборе только

[…]

некоторые их фракции, май

[…] превращаться в наркотики в f ig h t смертельный d i se ases, но трудности [. ..]

такого стенда утилизации

[…]

не столько из-за плохой доступности или сложности ядов, сколько из-за плохой однородности одного и того же, видно, что разные экземпляры одного и того же вида или популяции, просто разделенные географически, могут демонстрировать даже заметные различия в составе и в механизме действия.

photomazza.com

Molto resta ancora da fare nello studio dei veleni di serpente che, come molti altri veleni, nelle dosi целесообразно или selezionando di essi solo determinate

[…]

frazioni, possono trasformarsi in

[…] i a sconfiggere pat olo gie смертный, ma le dif 9031à […]

ди сказка utilizzo stanno non tanto

[…]

nella scarsa disponibilità o nella complessità dei veleni, Quanto nella scarsa omogeneità degli stessi, dal momento che esemplari diversi della stessa specie o popolazioni semplicemente отдельной geograficamente, possono mostrare Differentenze di Composizione e di meccanismo drilevazimo drificamente.

photomazza.com

Потом, когда весь город

[…] Керен упала в по a смертельный s i le […]

улицы патрулировались имперской армией,

[…]

Далеко мы слышали голос местного пьяницы Гебрейесуса, поющего Tantum Ergo Sacramentum на латыни.

lasalle.org

Poi, quando tutta la città di Keren

[…] эра imm er sa i n un s ilen zi o di tomba […]

e l’esercito Imperiale pattugliava le strade, in

[…]

lontananza sentivamo la voce dell’ubriacone locale, Ghebreyesus, cantare il Tantum ergo Sacramentum на латиноамериканском языке.

lasalle.org

lasalle. org

(m) Если в какой-либо момент акционерный капитал будет разделен на разные классы акций, права, закрепленные за любым классом (если иное не предусмотрено условиями выпуска акций этого класса или если иное не предусмотрено настоящим документом), могут, независимо от того, Компания б ei n g рана u p p , класс акций может быть изменен в письменной форме (w, или к которому положения настоящих статей, касающиеся общих собраний, применяются с соответствующими изменениями, за исключением того, что кворум на любом таком общем собрании должен составлять два или более членов этого класса, присутствующих лично или через доверенных лиц, вместе владеющих не менее одной третью акций. соответствующего класса.

leggmason.be

(m) Qualora, in qualunque momento, il Capitale azionario venisse suddiviso indiversity classi di azioni, i diritti relativi ad ogni classe (salvo quanto diversamente disposto dalle condizioni dimissione delle azioni della classe interessata, o da clausole contenute nel presente documento) possono ess er e modificati – c he la Società sia in liquidazione o meno – con il consenso scritto (in formato elettronico o in altra forma) dei titolari delle azioni di quella classe, a cui si applicheranno, mutatis mutandis, le disposizioni относительный alle assemblee Generali delle Presente statuto, salvo che il il quorum di qualsiasi di tali assemblee sarà raggiunto con la presenza, in persona o per delega, di due o pù pù pù pù pù pù pù pù zionisti titolari di azioni di tale classe che insieme detengano almeno un terzo delle azioni делла Классе Интересата.

leggmason.it

Терапевтическая единица V.A.C.® обеспечивает отрицательное (суб-атмосферное) давление до T H E Рана S I S I S I . или с перерывами (например, пять минут включено, две минуты выключено), в зависимости от типа e o f рана b e в г пролечена и поставлена клиническая цель.

kci-medical.ru

kci-medical.sg

Терапевтический блок V.A.C.®Therapy

[…] somministra al sit o de ll a ferita u na pre ssio ne negativa (subatmosferica) mediante un tubo che contrae una medicazione in schiuma in modo continuo o intermittente ( per esempio, somministrando la pressione per cinque minuti e interrompendola per due), a seconda de l наконечник o d ell a ferita t крыса tat a e d

[. ..]

клиники.

kci-medical.it

17.1 Fenner Dunlop B.V. имеет право расторгнуть соглашение в любом из следующих случаев: если Заказчик изменит организационно-правовую форму своего предприятия; при смене контроля над компанией Заказчика; если активы Клиента арестованы; если Клиент подает заявление о приостановке платежей; если он объявлен банкротом или если он теряет возможность свободного распоряжения своими активами; если его компания y i s рана u p ; или, если Клиент является физическим лицом, в случае его смерти; или в случае, если Клиентом является компания, если она ликвидирована.

dunlopconveyorbelting.com

17.1 Компания Fenner Dunlop B.V., имеющая отношение к научному знанию, а также подтверждение верификации следующих стадий циркостанца: qualora il Cliente modificchi la forma giuridica della propria impresa; ci sia un cambiamento nel controllo della società del Cliente; я beni del Cliente siano pignorati; il Cliente chieda la sospensione dei pagamenti, sia dichiarato fallito o perda la facoltà di libera disposizione dei propri beni, sia posto in liquidazione o, se il Cliente è una persona fisica, muoia, o nel caso in cui sia una persona giuridica, questa venga наука.

dunlopconveyorbelting.com

Рассматриваемый остаток, по сути, отражает наиболее значительное экономическое влияние операций на отчеты о прибылях и убытках Группы; COM PA N Y Рана – U P I S больше не представлял, что он не был представлен в течение 3115. по состоянию на 31 декабря 2004 года, учитывая тот факт, что прекращение хозяйственной деятельности произошло в течение первых шести месяцев 2004 года, а выбытие остаточных активов и обязательств было более или менее завершено […] […]

вторая половина того же года.

carraro.com

Il valore in questione rappresenta nella sostanza l’impatto economico più significativo dell’operazione sui conti economici del gruppo; l’entità cessata non è più Presente nei conti consolidati al 31. 12.2005 né loera nei saldi patrimoniali consolidati al 31.12.2004 рассмотрите вопрос о прекращении активности и avvenuta entro il primo semestre 2004 e la увольнение и остаточная пассивность attività è stata sostanzialmente completata nel secondo semestre dello stesso esercizio.

carraro.com

(f) Если выкуп акций в соответствии со Статьей 11 (a) или (b) приведет к тому, что количество Участников упадет ниже семи или такого другого минимального количества участников, которое может быть установлено Законом в качестве установленного законом минимального количества участников в акционерным обществом или приведет к тому, что выпущенный акционерный капитал Компании упадет ниже такой минимальной суммы, которую Компания может быть обязана поддерживать, как может быть предусмотрено Законом, Компания может отложить выкуп таких акций, выкуп которых приведет к такому количество или сумма не удовлетворены до тех пор, пока Компания y i s рана u p o r до тех пор, пока не будет удовлетворено количество акций, достаточное для того, чтобы Компания приобрела достаточное количество акций.

leggmason.be

(f) Nel caso in cui un rimborso di azioni ai sensi dell’articolo 11 (a) o (b) portasse alla riduzione del numero degli Azionisti al di sotto di sette, o di altro numero minimo di azionisti che la Legge preveda come numero Minimo Legale di Azionisti in una società per azioni, o portasse alla riduzione del capitale azionario emesso dalla Società al di sotto dell’importo minimo che la Società è tenuta a mantenere secondo le disposizioni della Legge, la Società potrà posticipare il rimborso delle azioni il cui rimborso comporterebbe la mancata osservanza di tale numero o importo fino alla liquidazione della Società, o fin quando la Società non provveda all’emissione di azioni достаточна реклама assicurare l’osservanza del suddetto numero e importo.

leggmason.it

900: giro del mondo, nella capitale indiana di New Dehli, l’ex “perla della corona”, si è tenuta la cerimonia di inaugurazione della statua di Subhas Chandra Bose, noto come Netaji, politico e generale indiano, una delle delle centrali della lotta per l’indipendenza dalla Gran Bretagna.

Вестигиа дель колониализм

Un’ironica, совпадающая с тем, что ведет Нарендра Моди, первый министр Индии, инаугурация новой статуи Героя сопротивления Индианы, руда prima che si diffondesse la Notizia della morte della regina Elisabetta.

Статуя, colocata dove un tempo si trovava quella di re Giorgio V, nonno di Elisabetta II, fa parte di un piano di rinnovamento più ampio annunciato da Modi in un discorso rivolto alla nazione lo scorso 15 agosto, giorno in cui in India мы отпраздновали 75-летие независимости от Гран-Бретаньи.

In quell’occasione, приходите riportato dal Guardian, Modi ha affermato che «centinaia di anni di colonialismo hanno limitato i nostrientimenti e crusho i nostri pensieri. Dobbiamo liberarci anche del più piccolo legame con il colonialismo».

In questa ottica sono da leggere i tanti richiami anti-coloniali che hanno caratterizzato la cerimonia dello scorso 8 сентября. Приходите, пожалуйста, в артиколо делла ТАСС, l’agenzia di stampa russa, «l’8 settembre è stato anche cambiato il nome alla più Importante via di New Delhi. Un tempo si chiamava Kingsway, in onore del tragitto percorso da re Giorgio V durante una Visita Alla sua Principale Colonia nel 1911″.

«Dopo l’indipendenza, alla via fu dato il nome di Rajpath (da «raj» — potere), ma molti indiani continuarono toterpretare tale nomenclatura come una semplice traduzione del vecchio nome inglese. Per questo motivo, il lungo viale ha ora preso il nome di Katrava-path («иль viale del dovere мораль»). perché il vecchio nome continuava ad essere percepito come uno dei tanti simboli del potere coloniale da eliminare».

Nonostante tutto, però, resta che le élite indian, molte delle quali hanno studiato nelle scuole britanniche, hanno un legame particolare con l’Occidente e la Gran Bretagna in particolare, e che l’India resta legata al Commonwealth, che fa capo Alla Casa Reale Britannica.

Un legame conservato nel corso del lungo regno di Elisabetta, che ha goduto di una reputazione presso la popolazione indiana, come testimoniato dall’affetto che gli è stato tributato nel corso delle sue visite all’ex colonia e il rammarico causato dalla sua morte, oltre che dai telegrammi di sentito cordoglio inviati per l’occasione dalle autorità ди Нью-Дели.

Peraltro, il politologo indiano Nandan Unnikrishnan ricorda che all’interno dell’élite politica del suo Paese non ci sono più figure che hanno contribuito all’indipendenza e commenta: «In passato c’era una coscienza più chiara di quella lotta, mentre adesso non c’è più odio per gli inglesi, né all’interno dell’élite politica né nella società».

Così, secondo l’esperto, la crita del Governo di Modi al passato coloniale è da leggersi in un’ottica di politica interna più che di politica estera: “Questa prospettiva anticoloniale è un attacco all’opposizione, al partito del Congresso Nazionale” Индийский и, в частности, политическая группа, представляющая семью Неру-Ганди. Il Governo vuole dimostrare che i прецеденты Governanti non erano abbastanza патриотические e che erano marcatamente filo-occidentali, mentre il partito popolare Indiano (il partito di Modi – ndr) rappresenta l’India vera e profonda».

Индийский национализм и будущие связи с Гран-Бретаньей

Ма является настоящей националистической партией Моди, которая имеет независимое положение в Нью-Дели, отвечающее за кризис в Украине, фонд свободы республик, принадлежащий геополитике антиколониальный е sulla necessità ди ип риторно дель гигантский asiatico алле иск radici Culturali.

Resta da vedere come si modelleranno i rapporti tra India e Gran Bretagna dopo la morte di Elisabetta, che comunque ha rappresentato una figura positiva nell’ambito del delicato legame tra i due Paesi.

Tanti si chiedono se il Commonwealth sopravviverà alla sua morte o se ciò arrecherà una ferita più o menomortale a questo residuo Imperiale (che poi tanto residuo non è, dal momento che la Gran Bretagna ne trae lauti vantaggi).

Tale domanda имеет самое важное значение для всех Индий, sia per l’importanza del gigante asiatico nel ristretto ambito del Commonwealth stesso sia per il suo peso crescente nell’agone globale.

Per puro caso, che però ha un certo valore simbolico, a settembre – a pochi giorni dalla morte della regina – ha fatto il giro del mondo la notizia che l’India ha superato la Gran Bretagna per Pil, affermandosi come quinta potenza economica дель пианета.

Франко Кампеджани | L’Ombra delle Parole Rivista Letteraria Internazionale

hopkins Autoritratto

Franco Campegiani vive a Marino (Rm), dove è nato nel settembre 1946. Ha pubblicato nella collana di Mario dell’Arco: L’ala e la gruccia (1975) e Punto e a capo (1976). Nel 1986 ha pubblicato Selvaggio pallido nelle collane di «Carte Segrete», con design di Umberto Mastroianni. Quindi, род. 1989, Cielo amico , in una collana della Ibiskos inaugurata da Domenico Rea. Del 2000 и Canti Tellurici («Sovera Multimedia») и del 2012 Ver sacrum («Tracce Edizioni»). In campo filosofico, опубликованный в 2001 г., с редактором «Armando», одно из следующих названий: La teoria autocentrica – analisi del potere creativo , префато из философии Бруно Фаби, голубь, развивающий инновационную теорию армонии деи наоборот Critico d’arte, Campegiani è giurato in alcuni premi letterari e ha curato rassegne e collane per conto di Editrici e Grouppi Culturali. Сотрудничайте с читателями, пишите в блоге и рекламируйте художественно-литературные манифестации, не ограничивайтесь мультимедийными мероприятиями и экологическими инициативами. Ha dato impulso a svariati cenacoli Culturali e, nel 2005, insieme allo scrittore Aldo Onorati и al sociolo Filippo Ferrara, ha dato vita al Manifesto dell’Irrazionalismo sistematico isspirato all’opera маэстро Бруно Фаби. E’ antologizzato in L’evoluzione delle forme potiche (Kairòs 2013), una ricognizione sulla migliore produzione nazionale dell’timo ventennio, a cura di Ninnj Di Stefano Busà e Antonio Spagnuolo.

Commento di Giorgio Linguaglossa

In Origen y Epílogo de la filosofía Ortega y Gasset scrive che in ogni filosofia l’ambito dell’apparenza, cioè della parte patente della realtà, viene retto da un trasmundo , termine che non alllude a una trascendenza, a qualcosa che sta « trans »: sembra anzi un termine cercato apposta per la sua нейтралитет, per non contenere nessunaterpretazione pregiudiziale. Tras significa semplicemente «dietro», e trasmundo indica solo ciò che sta dietro l’apparenza, ciò che pure esistendo, attualmente non appare, e dunque va scoperto, dis-coperto, dis-velato: «Tutte le filosofie ci Presentano il mondo abituale diviso in due mondi, un mondo patche e un retro-mondo ( trasmundo ) o supermondo che è latente sotto il primo e nel rendere manifesto il quale состоят из кульминационного пункта философского»11. Questa duplicazione си può già rintracciare nei frammenti di Parmenide, che impostano un cammino Successivamente sviluppato con coerenza dalla filosofia.

Ecco, direi che le poesie Presentate di Franco Campegiani tematizzano la ricerca della identità, vanno «tras», dietro l’apparenza, sono alla ricerca di ciò che sta dietro il primo velo della realtà attraverso quel «cordone ombelicale» che ci unisce alla realtà nascosta.

AUGEN_AUF_1961_STROEMHOLM-NANA_LANDSCAPE_teaser-480×320

Идентификация

Sfugge e balena nello specchio,
si celaante si si canrivela, 903 e 19 и 903 e.

Altra e semper altra da sé.

Trasmette parole che non conosco
brandelli di sapienza che ignoro
verità lontanissime e vicine
che scopro parte di me.

.
Cordone ombelicale

E’ in fuga quel volto, il mio vero volto
sciolto dietro la maschera e raccolto
nel pozzo, la, d’un mio felice ovile.

Non si rivela, ma effonde
note d’armonia
lungo le segrete vie
che vanno e vengono dal grembo.

Da quell’eldorado espulso un giorno,
dovunque e da nessuna parte vivo
nomade in esilio eppure in patria
semper fuori e semper dentro di me.

.
Senza schemi

Non ha schemi la vita
la realtà è senza confini
Con tentacoli che sfumano
oltre барьера, con sentieri
che partono dall’isola
e vanno nell’immensità.

Guerra e Pace

Avevo Paura di Affrontarmi,
Così il muro d’Ombra Si Alzava
Tra Me E Me
Tra Me E I Miei Simili
. Che Sentiv
.

Borioso angelo
nella landa affocata
io ti scagliavo dardi impietosi
e tu mi colpivi con pietre killer.
В конце жизни
ci arrotolammo infine
in un solo sangue fuso.
E sono io Caino, io Abele,
io l’angelo e il diavolo di me stesso.

.
A me stesso

I tuoi nembi di luce m’han colto
i cieli ranciati i riposi azzurrini.

Son volato in un guizzo
la fuori all’aperto
nella scia del crepuscolo d’oro.
Nell’eterico grido
ero un corvo
forse un angelo
forse un brivido oppure…

Di qua ora tornato
улица пустыни,
soltanto uno schizzo
un misero sputo.

Di qua dal tuo sguardo
la parte colgo di me
confitta nel dolore.

L’ombra

I mostri che si svegliano nell’ombra
con ghigni rabbiosi ed ululati
e stridore sinistro di catene
sono angeli ribelli all’oblìo
bambini imbavagliati e allontanati
che vorrebbero giocare con noi.

In ginocchio allora cadrò
davanti alla materia oscura
alla mia essenza offuscata e lontana.
O mio angelo, mio fanciullino,
antimateria arcana,
altra parte di me che è nella luce
e che io credo buia in questo mio
non-essere death, che si incensa,
in questo corpo che credesi radioso!

Al tempo in cui viveva
Caino con Abele
e insieme mangiavano
il pane della gioia e del dolore
era la luce nelle tenebre
e l’ombra nella pancia del dio Sole.

Проза : Советская классическая проза : ГЛАВА СЕДЬМАЯ : Вениамин Каверин : читать онлайн

Черный Бриллиант – Найти – Wattpad

во плоти – итальянский перевод

Michail Lermontov «Il Demone»

Михаил Лермонтов

Michail Lermontov

Исторические связи народов СССР и Румынии в XV — начале XVIII в. Том 1. 1408—1632. — М. : Наука, 1965

Lingua russa 3 orale: TRADUZIONE “La testa del Professor Dowell” | Schemi e mappe concettuali di Lingua Russa

LA FERITA MORTALE в английском переводе

смертный приговор. – Перевод на английский – esempi italiano

Предложения

Traduzione Le Confessioni, Sant’Agostino, Versione di Latino, Libro 10; 20-43

LE CONFESSIONI: TRADUZIONE DEL LIBRO 10; PARAGRAFI 20-43

смертельная рана – Traduzione in italiano – Dizionario Linguee

Вестигиа дель колониализм

Индийский национализм и будущие связи с Гран-Бретаньей

Франко Кампеджани | L’Ombra delle Parole Rivista Letteraria Internazionale

Добавить комментарий Отменить ответ